Крымские истории

Сам, полагаю, имел какой-то опыт, что-то знал, всё же был академиком и профессором прославленной военной академии Генерального штаба, где уже несколько лет возглавлял факультет оперативного искусства, но её рассказы, ясный и светлый разум меня просто завораживали, а её милое бурчание, никогда не переходящее известных границ, словно вернули в раннее детство, где я, к несчастию, не видел такой материнской заботы и нежности, желания передать накопленные знания и жизненный опыт.
Я неплохо, к тому же, знал немецкий и французский языки и она, прознав об этом, теперь вечерами говорила со мной только на них, тут же подправляя моё произношение.
И мне кажется, что я за семь–восемь вечеров общения с нею, своеобразных и интересных уроков, достиг заметного продвижения вперёд в разговорной речи, так как она всё меньше и меньше делала мне своих милых замечаний.
Но здоровалась она со мной и благословляла вечером на дорогу, только на русском языке.
Видно, что и для неё моё внимание и неподдельный интерес значили многое.
И она, уже не стесняясь, принимала от меня в ресторане приглашение отужинать вместе.
Всегда, как правило, съедала две-три барабольки, другой рыбы не ела, с зеленью. И выпивала чашечку своего неизменного кофе.
Вчера же, неожиданно для меня, сама попросила – «на донышке», так она и сказала, коньяку.
– Сегодня у меня особый день. Сегодня Его день рождения. Жду, жду уже встречи с ним. Все свои дела на земле я уже завершила, да их-то и не было никогда много, только вот не знаю почему, за что вознаградил Господь – зажилась так долго.
И уже только для себя:
– Пора уже мне, пора давно, по иному пути идти. С ним рядом…
И она, выпив глоток коньяку, закурила. И вдруг, молодо засмеялась:
– Генерал, а я ведь пьяна. Уже лет сорок ничего не пила. Что же Вы делать будете со мной?
– Не волнуйтесь, Лидия Георгиевна, сейчас всё пройдёт, и мы – снова, с Вами, по нашему маршруту, тихонечко пойдём к Вам домой.
Она успокоилась и даже на несколько минут закрыла глаза.
Проводив её домой и договорившись о завтрашней встрече, я не торопясь пошёл в свою временную обитель.
Почему-то не спалось. Практически всю ночь я просидел на балконе, непрерывно курил, нарушив свой же запрет – не более шести сигарет в день, и даже выпил полбутылки коньяку.
Необъяснимая тревога давила на сердце. И я, не зная причины, как в минуты опасности, собрал всю свою волю в кулак и насторожился:
«Что мне здесь, в раю, может угрожать? Успокойся и угомонись».
Но как только рассвело, я побрился, надел куртку – было свежо, и быстро пошёл к дому Лидии Георгиевны.
О, этот запах смерти. Я его почувствовал задолго, ещё не дойдя до её дома. Часто, к несчастию, встречался он в моей жизни.
И я, зайдя к соседке, с которой уже были знакомы, попросил её пройти со мной на половину Лидии Георгиевны.
Соседка не удивилась, при этом спокойно, не волнуясь, сказала:
– Да, что-то я не слышала бабушку сегодня. У неё, правда, это бывает. Она – может и до полудня пролежать, всё что-то читает. Выпьет чашку чаю и читает свои книги.
Я заторопился к двери Лидии Георгиевны. Чутьё меня не подвело. На своём диванчике, в неведомом мне – красивом, но, видать, очень старинном платье, лежала, вытянувшись во весь свой маленький рост, Лидия Георгиевна.
Её маленькие и уже восковые руки, были сложены в смиренный замок на груди. Глаза закрыты. Лицо, обретшее привычную для покойника желтизну, было величественным и спокойным.
На столе, в целлофановом пакете, лежал истлевший букет роз или, вернее, то, что от него осталось и письмо, адресованное мне.
А ещё – та большая фотография Лидии Георгиевны, которая так мне нравилась.
В своём письме она писала:
«Генерал! У меня нет души, ближе Вашей в этом городе, где я прожила почти всю свою жизнь.
Мне некому и нечего завещать, кроме книг и этих нескольких дорогих для меня безделушек (и только после этих слов я увидел маленькую коробочку алого бархата, которая стояла у фотографии).
Я очень хочу, чтобы Вы, на добрую память обо мне, взяли себе книги и эти фамильные драгоценности. Пусть они доставят радость Вашей милой дочери, а она, затем, передаст их Вашей внучке. Так Вы и будете меня помнить, а я же и из той жизни, теперь уже вечной, буду всегда молиться за Вас и просить Господа о милости к Вам и любви.
 
Мою же комнату я завещаю моей милой соседке, которая всегда помогала мне и поддерживала меня во все трудные времена…».
Женщина ещё яркая и красивая, но уже отпылавшая зенитом женской красоты, при этом – заплакала навзрыд и стала что-то поправлять на усопшей.
Я продолжил чтение письма:
«Похороните меня, прошу Вас, я не хочу, чтобы это делали чужие люди.
Деньги у меня скоплены на этот случай и лежат в верхнем ящике письменного стола.
Положите со мной Его фотографию, мою же – возьмите себе на память, мне очень нравилось, как Вы всегда её разглядывали.
Храни Вас Господь.
Княжна Л. Невельская».
Я всё выполнил, конечно же, не взяв ни копейки денег со стола Лидии Георгиевны, лишь указав на них хозяйке.
К её чести, она сама потребила их только на похороны, да на скромные – присутствовало лишь несколько стареньких учителей, бывших коллег усопшей, поминки.
– Вы не волнуйтесь, я – на оставшиеся, – и она показала мне деньги, – на следующий год поставлю памятничек, чтоб всё по-людски было.
Больше оставаться в Феодосии после случившегося я не мог. И уехал в тот же вечер, отправив багажом, на свой адрес, её библиотеку.
Мой случайный попутчик, который оказался в купе вагона «СВ», какой-то научный работник академии наук, удивлённо, но с пониманием посмотрел на меня, когда я предложил почтить память светлого и уважаемого мною человека и помянуть его по русскому обычаю.
Он, молодец, не жеманясь, взял стакан в руки, который я на две трети наполнил коньяком, выпил залпом и только потом спросил:
– Родственник? Приезжали на похороны?
– Родная душа, так будет правильнее сказать. Святая и чистая. Сегодня – таких уже нет. В числе последних, из самых лучших, ушла…
И только при этих словах на моих глазах выступили слёзы облегчения и покаяния.
И я их не стыдился.
Нам всем есть в чём каяться и за что просить у Господа прощения.
Не всегда мы оглядываемся даже на ближних, а уж на далёких для нас людей – и вовсе внимания не обращаем. Не учитываем их мнения, их чувств и страданий, поисков и переживаний.
Отсюда – такой крутой и кровавый путь России, к несчастию.
Целые народы ломаем через колено, если только чувствуем свою силу и понимаем только свою правоту. Не всегда милосердную для других.
А что уж тут до слабого человека, одного, его, не имеющей ценности для других, судьбы?
Поэтому мы и рассеялись по миру, причём, самые лучшие и достойные изошли из русской земли во все лихолетья и наше время – тому не исключение, оставив её на произвол немилосердных сил.
А скольких со света этого извели, кто считал?
И всё лишь для того, чтобы свой верх сохранить, поставить себя над другими.
Научимся ли мы когда-нибудь быть терпимее, сердечнее, добрее и участливее?
А ещё, – подумал я, – научимся ли различать, как неоднократно говорила мне Лидия Георгиевна, – понятия Отечество и государство?
Отечество у нас одно, у людей разных убеждений, разных классов и разных сословий – Россия наша и понятие Отечества всегда выше государства.
Скольких бы бед избежали, если бы усвоили эту, такую простую, истину. Сможем ли, хотя бы сегодня, накупавшись в праведной крови, понять это?
Ибо если не поймём этого – крови не избежать вновь. Каким чудом, вразумлением каким прервать эту печальную традицию, когда у каждого поколения в России – свои усобицы, в ходе которых всегда льётся праведная кровь.
Недопустимо много источили её друг из друга. Больше нельзя. Иначе – остановим саму возможность к развитию, к продолжению жизни.