Крымские истории

Сам же сидел с непокрытой головой, в одном мундире, несмотря на изрядный холод и пронизывающий ветер.
– Ну, что, голубушка, немножко отошли? Прошу Вас, успокойтесь только: былого не вернуть, война, будь она проклята, а Вам, молодой и такой… красивой, надо жить, – эту фразу он произнёс каким-то чужим голосом, которого даже сам устыдился.
Она, даже сквозь слёзы, прорывающиеся рыдания, не смогла не задать ему вопрос:
– А Вам-то, сколько лет, полковник?
– О, я уже старый. Двадцать девятый.
Она улыбнулась, сквозь слёзы и, как-то обречённо, сказала:
– Тогда я – древняя старуха, так как мне уже тридцать первый год. К слову, только вчера исполнился тридцатый.
Лапшов даже покраснел:
– Простите, я не это хотел сказать. Я… видел, что Вы – совсем юная девушка. Простите…
Она сердечно его поблагодарила, подала папаху, которую он тут же, по-казачьи лихо, привычно сбил на затылок, выпустив из-под неё иссиня-чёрный чуб справа и тепло ей сказал:
– Вы не тревожьтесь. Мой ординарец, – и он указал на Шаповалова, дремлющего, чутко и сторожко, в седле, – Вас устроит с жильём. А там – что-нибудь придумаем.
Шаповалов, словно и не спал, слышал весь их разговор и тут же ответил:
– Ваше Высокоблагородие, барышню в Севастополь надо. В Ялте пропадёт. А у меня там – и свояк есть. Всё же легче ей будет, по нонешним окаянным временам-то…
– Тогда, отец, без промедления, – велел Лапшов, – садись в пролётку, смени коней только, запасись харчами – и в Севастополь. Даю тебе – на всё-про всё, три дня. Выполняй.
И легко соскочив с пролётки, тут же – вскочил в седло своего красавца-коня, которого вёл в поводу, возле своего, бок – о бок, верный Шаповалов и погрузился, даже не оглянувшись более ни разу на неё, в неотложные и нескончаемые заботы командира такого огромного хозяйства, которым был его полк.
Шаповалов вернулся к исходу второго дня.
– Так что, всё исправил, Ваше Высокоблагородие.
И тут же, перейдя на более привычный для него тон, продолжил:
– Всё, сынок, разрешилось, слава Богу, без особых усилий. Устроил барышню, по нонешним временам – по-царски. Дай-то Бог уцелеть ей в этом аду. Светопредставление творится, сынок, в Севастополе. Словно всю Россию стронули с места…
Лапшов только через несколько дней спросил у Шаповалова, хотя ежедневно эта мысль крутилась у него в голове:
– Так, где устроил-то нашу попутчицу, отец?
– А я, сынок, не стал её у свояка определять. Опять же – неизвестность, что там и как впереди будет? А я набрался храбрости – да и пошёл к самому градоначальнику. Сердитый, кричит на всех. Я даже оробел, когда он ко мне подошёл. И как только он стал и на меня кричать, я ему, поперёк: значит – так и так, Ваше Высокоблагородие, полковник Лапшов, мой командир, велел Вам кланяться и просит устроить эту барышню – и на проживание, и на какую-никакую службу при Вас.
– И ты знаешь, сынок, он даже кричать перестал, посмотрел на нас обоих и к ней обратился: «А печатать на машинке можете?».
– Она, ему в ответ: «Могу. Я была учителем словесности. И печатать хорошо могу».
– Вот и славно, – ответил полковник, пожилой уже совсем старик, лет-то – поболе меня будет, – давай, урядник, определяй барышню на жительство вон, в том доме, – указал на нарядный, почти у моря, белый особняк.
– Скажи, что я велел. А завтра, милая барышня, на службу. Вот так.
– Ну, я всё обрешил, с комендантом встретился, одёжу ей всю добыл – пальто, шапку, юбчонки, платья какие-никакие, да и к тебе…
– Спасибо, отец. Сердечное спасибо, – порадовался Лапшов и более не спрашивал ни слова об этой женщине.
Через несколько дней, в Севастополе, Главнокомандующий проводил большое совещание. И Лапшов был его участником.
Он сразу увидел Её в зале заседаний. Строгий, полувоенный костюм, удивительно ей шёл.
Здороваясь со знакомыми офицерами, он всё пробирался к ней.
Оказавшись совсем рядом, тихо, в растерянности и в замешательстве, произнёс:
– Здравствуйте. Вы меня не забыли ещё?
Глаза её радостно заблестели:
– Я никогда Вас не забуду, Дмитрий Вячеславович. Каждый день молю Господа за Ваше здоровье и за то, что Вы встретились мне на пути. Погибла бы без Вас…
 
К ним подошёл пожилой полковник. Он тяжело дышал и его лицо было багрово-красным.
– Уважаемый Николай Константинович, – обратилась она к нему, – это и есть полковник Лапшов Дмитрий Вячеславович.
Лапшов понял, что это и есть градоначальник и прищёлкнув каблуками, вытянулся, как юнкер, перед старым служакой:
– Благодарю Вас, Николай Константинович, за помощь этой… милой барышне.
Старый полковник был польщён: «Молодец, малец, – подумал про себя, – в чине равном, а ведёт себя учтиво. И орденов-то – герой, истинный герой».
А вслух сказал:
– Это я Вас, Дмитрий Вячеславович, благодарить должен. Виктория Георгиевна – сущий клад для меня. Я без неё просто бы не справился. А она такой порядок в канцелярии навела, такую дисциплину установила в управлении градоначальника, что я просто не знаю, как Вас благодарить, голубчик.
И он, с чувством, потряс руку Лапшову. И тут же извинившись, ушёл.
– Простите, дела, сейчас Главнокомандующий прибудет…
Все совещание Лапшов с Викторией, обменивались взглядами. Она что-то быстро печатала на машинке, адъютант Главнокомандующего забирал у неё готовую работу, подносил на подпись Его Превосходительству и тихонько выскальзывал из зала, относя приказы и распоряжения на телеграф. А затем, снова возвращался к Виктории и она, вновь, стучала по клавишами блестящей, такой Лапшов и не видел, пишущей машинки.
И когда Главнокомандующий объявил перерыв и пригласил всех на обед, Лапшов снова оказался возле Виктории Георгиевны.
Слава Богу, он теперь хотя бы знал её имя-отчество. Так её назвал градоначальник.
– Виктория Георгиевна! Осмелюсь просить Вас – давайте пообедаем вместе. Я знаю тут рядышком одно очень приличное место, по крайней мере – таковым оно было в недавнее время, во время моих не частых наездов с фронта.
Она с радостью согласилась. И уже через несколько минут они были в небольшом и уютном ресторанчике, почти на самом берегу моря.
Людей было немного и им был предложен столик в стеклянной веранде, через окна которой был слышен рокот моря и редкие гудки кораблей.
Как же им легко было вместе. Они говорили, говорили и не могли наговориться, даже забыв об обеде.
Но, всё же, наскоро съев вкусную рыбу, какие-то салаты с морепродуктами, спешно вернулись в зал заседаний Военного Совета.
Там было, непонятно почему, безлюдно и очень тихо.
И тут, словно из-под земли, пред ними объявился градоначальник:
– Молите Бога, счастливцы, совещание продолжится завтра, в шестнадцать часов, а сейчас – Главнокомандующий убыл встречать союзников.
Хитро подмигнул им, как поверенный в их сердечных делах и заключил:
– Так что у Вас – масса времени. Идите, идите, – и он по отечески, тепло, даже подтолкнул Лапшова к выходу.
Молодость! Какая же это святая пора! Она быстро врачует раны, даже самые тяжкие, сглаживает утраты, а сердца, не знавшие настоящей любви, так её ищут и так её ждут.
Она просто и без обиняков, сказала:
– Дмитрий Вячеславович! Не хлопочите о… жилье. У меня – целых две комнаты, спасибо милейшему градоначальнику. Мы с Вами зайдём на рынок, купим чего-нибудь съестного и продолжим нашу беседу. У меня…
Он от неожиданности даже покраснел:
– А удобно ли это? Я не стесню Вас?
– Удобно. Теперь всё удобно, Дмитрий Вячеславович, – сказала она таким тоном, как говорят с маленьким мальчиком.
– Тем более, что нам действительно есть о чём поговорить. И у меня – лишь Вы, да Ваш урядник – единственные родные люди на всём белом свете. Нет у меня более никого, – и слёзы полились из её глаз, таких удивительных, карих, с едва заметной раскосинкой.
– Виктория Георгиевна, не надо, Прошу Вас, хорошая моя. Я Вам говорил тогда, ещё при первой встрече, что я тоже один на этом свете.