Бытие

Но как, гадал он, спасатели могли его не заметить? Может, вышли из строя все чипы-транспондеры, в том числе несколько в скафандре?
В голову Хакеру все-таки пришло одно соображение – этот болтун, благородный кретин лорд Смит, во время краткой попытки поиграть в космические войны, должно быть, использовал что-то более мощное, чем сигнальный лазер. Может, этот воображала, дебил от рождения, использовал узконаправленный электромагнитный всплеск, чтобы вывести из строя всю иртронику Хакера. Это могло бы объяснить, почему в самый критический момент его капсула вышла из строя.
В таком случае это покушение на убийство.
Но даже это осознание не повергло Хакера в предсказуемую ярость. Почему-то гнев казался здесь неуместным. Возможно, сказывалось неумолимое чередование солнечных и лунных приливов, гораздо более ощутимых и настойчивых, чем просто атмосферные ветры. Или заразительная позиция спутников. Они вовсе не всегда были радостны и не все принимали – у них свои огорчения и досады, – и все же в целом дельфины держались совсем по-другому, гораздо менее эгоцентричные и не склонные сознавать собственную важность. А еще они редко видели причины волноваться.
# Море дает…
# …хотя мы вынуждены покидать его…
# …чтобы дышать…
Так объяснил Желтое Брюхо. Во всяком случае, именно так Хакер истолковал серию его сонарных глифов.
# И море снова все отбирает.
Конечно, очень трудно расшифровать возникающую на мгновение звуковую скульптуру, воспринимаемую внутризубным имплантатом, не предназначенным для таких целей. Перевод объяснений Желтого Брюха, превративший их в своего рода поэтическую теологию, был, возможно, плодом воображения Хакера. Но и это казалось Хакеру порази-тельным: ведь он никогда не увлекался теологией. И поэзией, кстати.
«Как бы то ни было, я сумел справиться самостоятельно. Никаких умных механизмов, или нанятых экспертов, или помощников-ир. – Хакер был собой доволен. – И если я сошел с ума, то сам!»
Жизнь продолжалась – охота, еда, общение, исследования и заботы о делах племени сменяли друг друга, а за ними следовали вечерние купания в равном количестве теплой воды и звуков. Когда по окрестностям проходили буря или дождь, Хакер слушал дельфинов, поддерживавших своего рода синкопированное равновесие с шумом волн и стуком капель.
Потом наступил день, когда все дельфины взволновались, рассылая во все стороны нервные щелчки. Глядя на этот хоровод устрашающих серых силуэтов, нырявших и щелкавших, Хакер не сразу понял, что происходит. Очевидно, группа единодушно решила отправиться к месту регулярной охоты. Вообще в любимое место. Дельфины как будто считали его домом.
Некоторое время Хакер пытался не отстать от группы, отталкиваясь от воды ластами и прилагая все больше сил: он мог бы гордиться такой скоростью, пусть дельфины обычно относились к нему снисходительно, терпимо и их забавляла его неуклюжесть. Но сейчас он чувствовал их нетерпение. Несколько раз взрослые дельфины подплывали к нему, подставляя спинные плавники и создавая звучные глифы: хватайся! Но Хакер упрямо отказывался.
В конце концов им нужно подниматься на поверхность, чтобы подышать, а мне нет. Это должно уравнять наши шансы.
Трижды отказавшись и упрямо стараясь не отстать, Хакер неожиданно ощутил узкий неприятный звуковой луч, шедший сбоку в его челюстной имплантат. Повернувшись, он почувствовал, как прямо ему в лицо ударила волна недовольства, упрека – иначе невозможно было истолковать эти резкие звуки, исходившие из лба раздраженного дельфина, которого Хакер называл «Тот, Кто Много Шутит».
Проклятие, надо было назвать его «Тот, Кто Слишком Много Шутит»! Дельфин сердился, как это делают китообразные: создавал вокруг головы Хакера фигуру из рваных неровных звуковых волн. Конечно, невидимых. Никаких перемен в обычной обманчивой улыбке дельфина.
 
Ладно, ладно. Если это тебя так расстраивает…
Старшая самка по имени Милая опять предложила ему спинной плавник, и на этот раз Хакер согласился. Вскоре они уже неслись вперед, то опускаясь ниже слоя теплой воды, то поднимаясь и выскакивая на поверхность. И всякий раз ему в маску ударял восторженный поток звуков: самка изгибала спину, взмывала в воздух, заполняя легкие, и на короткое прекрасное мгновение гравитация отступала. Хакер не мог сдержаться – щурился и хрипло кричал. Не ракета, конечно, но гонка еще та!
Каждый такой прыжок Хакер использовал, чтобы осмотреться. И немного погодя кое-что заметил – неясную бело-серую прерывистую линию впереди. Трудно было что-либо разглядеть в потоках брызг, сквозь волну возбуждения. Он не смел выговорить обнадеживающее слово – земля.
Очень скоро шумное путешествие окончилось. Стая китообразных замедлила движение и косо вошла в воду, погружаясь. Вот теперь я узнаю, что значит «дом» для стаи диких…
На наклонном дне появился непонятный громоздкий объект. От силы в десяти метрах под поверхностью, расположившийся между осадочными бороздами, он казался делом рук человека. Вначале он смахивал на затонувший корабль. Потом Хакер затаил дыхание: объект стал отчетливо виден. Сооружение, с какой-то целью поставленное на илистом морском дне.
Они приближались к спрятанному в узком ущелье подводному жилому дому, одному из тысяч таких домов, которые строились в двадцатые годы во время краткого океанского бума, когда считалось, что это очередной великий фронтир и завидная недвижимость. «Папа вложил деньги в несколько подводных отелей и в подводные шахты, – вспомнил Хакер. – Когда уровень моря начал подниматься, он сказал, что человек, как всегда, приспособится и мы должны участвовать в этом. Даже заработать».
Жаль, что ни одно из этих предприятий не принесло прибыли.
Когда сердце забилось медленнее, Хакер заметил кое-что еще – например, форму промоины, которая образовалась там, где океан подступил к краю материка. И тут же уловил имплантатом сложный повторяющийся ритм – ритм, который узнает любой серфер: удары волн о берег.
Берег… После стольких дней – недель? – неторопливого плавания, питания сырой рыбой и слушания вневременных океанских звуков слово звучало странно. Странной показалась и мысль о том, чтобы покинуть водное царство, вернуться в мир воздуха, земли, городов, машин и девяти миллиардов человек, которые, куда бы ни пошли, вдыхают влажное дыхание друг друга.
Вот, вероятно, почему мы погружаемся в собственный личный мир. В бесчисленные тысячи хобби. В миллион способов отличиться: каждый тщится стать специалистом в каком-нибудь тайном искусстве… вроде полетов в космос.
Психологи это одобряют: говорят, что лихорадочный рост дилетантства – куда более здоровая реакция, чем его наиболее вероятная противоположность – война. Они называют это «столетием дилетантов»: правительства и профессиональные сообщества едва поспевают за частным опытом, который со скоростью света распространяется по Всемирной паутине. Возрождение-без-причины нуждается лишь в четко осознанной цели.
Оно разворачивается словно на тонком, хрупком льду; развивается так быстро, будто боится, что промедление смерти подобно. Перспектива вновь присоединиться к этой культуре внезапно опечалила Хакера: он никогда не переживал такого до своего злополучного старта в пустыне.
Какой смысл в такой одержимости, в такой лихорадочной деятельности, если она не ведет ни к чему достойному?
Несколько дней назад он услышал, как какой-то дельфин на своем простом, но выразительном щелкающем языке высказал похожую мысль, насколько Хакер сумел перевести.
# Если ты хорошо ныряешь – лови рыбу!
# Если у тебя хороший голос – пой!
# Если высоко прыгаешь – укуси солнце!
Хакер знал, что должен выбраться на берег, разыскать телефон и позвонить – своим партнерам и торговым агентам, матери и брату, друзьям и любовницам.