Бытие

Сказать, что жив.
Вернуться к делам.
Но вместо этого он повернулся в воде и вслед за своими новыми друзьями направился на глубину, к подводному дому.
«Может, узнаю, что с ними сделали, – подумал он. – И зачем».
СПОР
Почему мы не перенаселили планету?
 
В дни, когда мятежи беженцев опустошают перенаселенные города, порождая новые неизлечимые болезни, этот вопрос может показаться странным. Ради новых сельскохозяйственных земель вырубают леса, а прежние неудобья превращают в пустыни. За урожаем каждого года маячит голод, а отходы жизнедеятельности человека только по своей массе становятся главнейшим продуктом экономики. Можно понять, почему многие считают число «девять миллиардов» проклятием, разрывающим Землю и обгладывающим ее до костей.
 
Но могло быть и хуже. Лет тридцать назад ученые предсказывали, что к настоящему времени мы пройдем отметки «четырнадцать…» или «пятнадцать миллиардов» и будем дальше стремиться к пределу, предсказанному Мальтусом, – к вымиранию человечества. Это происходит с любым видом, который размножается так, что окружающая среда больше не может его прокормить.
 
Беда в том, что вымирание не возвращает численность населения к приемлемому уровню. Люди не сдаются без борьбы. Мы цепляемся сами и тащим за собой других, чтобы нас ни в чем не обвиняли или просто за компанию. При нынешнем оружии уничтожения любое такое событие затронет всех. Так разве нам не повезло, что рост населения замедлился, а число смертей сравнялось с числом рождений? Конечно, это означает, что на какое-то время стариков станет больше, чем молодых. Но никто не обещал, что выживание не будет иметь последствий.
 
Как это произошло? Почему мы избежали (пусть только в последний миг) Мальтусианской Западни? По некоторым утверждениям, причина в том, что люди научились различать развлекательную и воспроизводящую стороны секса.
 
Животные испытывают непреодолимое стремление размножаться и обмениваться генами. Некоторые рассеивают свое потомство в огромных количествах. Другие старательно заботятся о немногих потомках. Но животные, завершавшие этот цикл и достаточно здоровые, обычно возвращаются к двигателю всего – к сексу – и начинают процесс заново. Его сила коренится в одном простом факте. Те, в ком это стремление более сильно, порождают больше потомков.
 
Конечно, это было применимо и к людям, пока технический прогресс не дал нам средства контроля над рождаемостью.
 
Стремление заниматься сексом вдруг стало возможно удовлетворять без размножения, и последствия оказались поразительными. Везде, где женщины были наделены правами и добивались процветания, они выбирали ограниченное деторождение, чтобы воспитывать немногих потомков в привилегированных условиях, а не произвести на свет как можно больше отпрысков. Мы превратились в не-Мальтусов вид, способный по желанию быстро ограничить рождаемость.
 
Жаль, что это не может продолжаться долго. Сегодня кое-кто продолжает ускоренно размножаться. Не богачи, не те, у кого в изобилии пищи, и не те, у кого много секса. Эти люди размножаются, потому что они так решили. И какой бы внутренний порыв ни приводил к этому, в итоге рождается все больше потомков. Со временем такое же сильное желание охватывает все большую часть населения.
 
Это эволюция в действии. Центр одержимости постепенно перемещается от секса к генетически обусловленной решимости иметь больше детей…
 
…и тогда мы снова станем Мальтусовым видом – как существо «мошкит» в романе «Мошка в зенице Господней» [17], не способное остановиться. Не способное сказать «хватит». Участь, которая может обернуться гибелью многих обычных видов по всему космосу.
 
И прежде чем это произойдет, нам лучше повзрослеть.
 
Из книги Тормейса Анубис-Фейджела «Откровенное движение»
 
33
 
Стрэйт флаш
 
Когда Хэмиш Брукман переодевался к обеду в роскошной гостевой комнате, его внимание привлек один предмет – модернизированный старинный ночной горшок.
 
Не шкаф эпохи Второй империи, не комод фирмы «Сфорцезе», даже не белуджистанский ковер эпохи раджей (чтобы атрибутировать его, понадобился консультант из Сетки, и Ригглз зачитал его заключение Хэмишу в ухо). Хэмиш умел подмечать детали – ему это было необходимо, раз уж он вращался в таких кругах. В последнее время мегабогачи становились придирчивыми и склонными к осуждению. Они исходили из того, что вы знаете обо всех таких штуках, и это помогало им определить ваш статус.
Хэмиш богат – достаточно богат, чтобы входить в первое сословие, даже если бы он не был легендой в искусстве. Тем не менее ничего из обстановки этой комнаты он себе позволить не мог. Ни одной вещи.
Я далеко не самый важный гость этого собрания в Альпах. Воображаю, как они нажимают на Тенскватаву и его помощников или на аристократов, летящих сюда из Шанхая и Янгона, из Москвы и Мумбаи.
Конечно, у Хэмиша была и другая причина жадно рассматривать обстановку. В глубине его сознания всегда сидел вопрос: «Смогу ли я использовать это в следующем романе?»
Даже когда сочинение историй перестало быть тем, чем было многие столетия – занятием автора-отшельника, – и превратилось в усилия смешанной мультимедийной команды со щелкающими гиперлинками в глазу и для работы требовался целый штат – у Хэмиша все равно сохранилась привычка заранее представлять себе всю историю в главах, с пунктуацией и всем остальным.
Этот чайный столик периода Хэйан, пожалуй, достоин трех предложений; кроме того, он кое-что скажет о владеющем им герое.
Или:
Я мог бы несколько страниц посвятить этой кровати периода Богемского Возрождения – кровати на четырех столбиках, со змеями, вероломно, даже сладострастно или в библейском духе извивающимися среди резных виноградных гроздьев. Может, даже ввел бы ее в сюжет о проклятой раке… или о высокотехнологичном приспособлении для продления жизни… или о замаскированном сканере, который читает мысли спящих членов семьи.
Конечно, все эти сценарии из разряда «Пути науки ужасны и неисповедимы». Всегда найдется достаточно сюжетов о технологическом высокомерии человека; им нет числа.
Однако этот конкретный предмет, стоящий на углу дамасского ковра, особенно интересен. Украшенный в георгианском стиле ночной горшок – либо искусная копия (маловероятно в этой комнате), либо подлинное изделие восемнадцатого века, работы либо позднего Уилдона, либо раннего Джозайи Веджвуда. И все же, очевидно, этот горшок предназначен для использования – об этом недвусмысленно говорят современная герметически закрывающаяся крышка и мягкий зеленый ночник, чтобы не блуждать в темноте. Несомненно, подняв крышку, Хэмиш увидит свет и внутри, чтобы не промахнуться ночью.
Гости не должны мочиться на ковер, рассуждал Хэмиш. Функциональное сочетание древнего и нового. И еще не должны – это тоже очевидно – садиться на этот горшок. То есть не для женщин и не для испражнений. Только для мужчин. И только для малой нужды. Любой современный человек поймет главную цель собирания таких предметов – это современный эквивалент золота.
Но почему здесь, у постели? Почему просто не сходить в туалет?
Всего пятнадцать шагов нужно, чтобы через роскошно украшенную дверь пройти в вымощенные плиткой туалет и ванную, с «теплым» полом и душем о семи головках, туда, где полотенца из наноткани ждут возможности помассировать его поры, одновременно всасывая влагу и применяя дорогой крем – все сразу. Туалет великолепный и современный, за исключением…
Да чтоб меня! Нет приемника фосфора…
Унитаз-биде был оснащен всеми новейшими водяными и воздушными устройствами, включая подогреваемую крышку от «Киншаса люкс». Но не вызывало сомнений, что смытое из фарфоровой чаши уходило прямо в канализацию, как в добрые старые времена. Ни сборника, ни полиуретанового покрытия. Мужчине невозможно исполнить современный долг, который не исполняют женщины. Единственное обязательство, которое очень немногие женщины – даже самые эмансипированные и преданные охране окружающей среды – соглашаются исполнять.