Ключик (СИ)

Вот сейчас посыплются насмешки, и, наверняка, Кир и близнецы проявят себя во всей красе.
— Твою мать, пичуга, ты такая бледная, что краше в гроб кладут! — возмутился Сидда. — Что с тобой там эти умники делают?
Наверное, впервые с того момента, как они служат вместе, Эмма увидела на лице вечно насмешливого парня обеспокоенное выражение. И то, что эта искренняя тревога была о ней, той самой чужачке, которой они не особо-то были рады с самого начала, смутило и взволновало Эмму.
— Ага. Помните Блейна, которому на задании демон голову отхватил? — подключился Брант, заглядывая Эмме в лицо через плечо брата. — Так вот, я сдуру в мешок-то тогда глянул. То еще зрелище. Я это к тому, что он гораздо порумяней тебя выглядел, пичуга.
— В самом деле, на тебя глянуть страшно, — поддакнул Кирос. — Ты хоть тренировку-то переживешь?
Пич подошла к Эмме вплотную и вгляделась в лицо.
— Они, конечно, придурки, Джимми, но сейчас вынуждена с ними согласиться. Чем ты таким занималась в увольнительной, что сейчас похожа на умертвие?
Эмма еще больше смутилась и бросила быстрый растерянный взгляд на Сейма, сама не понимая, что ищет у него помощи.
— Так, бойцы, разговорчики! — тут же среагировал на ее невербальную просьбу лейтенант. — Потрепались и хорош. Сегодня у нас по плану отработка с Джимми поиска реальных живых людей. Начать я решил с тех, кого она знает лично, то бишь, с вас, неудачники.
— Ой, че-то я весь боюсь! — тут же наигранно заскулил Кир. — Джимми, а больно не будет? Я, конечно, не против новых ощущений, но как-то в основном ваниль предпочитаю!
— А ты смазки побольше прихвати, глядишь, все и обойдется! — фыркнула Пич, и Кир показал ей средний палец.
— Отставить трепаться! — рыкнул СС. — Ваша задача в течение ближайших двадцать минут спрятаться где угодно на территории базы. Места совершенно произвольные. Со мной и друг с другом не связываться. Так сказать, для чистоты эксперимента. Укрытия покинуть только через два часа, при условии, что вас за это время не найдут. Все, время пошло!
Загрохотали окованные железом ботинки. Брант и Сидда фальшиво заголосили какую-то похабную песенку про прятки, вполне возможно собственного сочинения, и через минуту Эмма поняла, что они с Сеймом остались одни в огромной тренажерке. Чуть унявшееся сердце опять пустилось в дикую скачку. Ведь Сейм, уезжая, сказал ей, что они должны обязательно поговорить. Эмма замерла, судорожно стараясь внутренне собраться отражать все доводы лейтенанта. Она сможет, у нее на все есть правильные и логические ответы. Сеймасу не удастся убедить ее в том, чего она не хочет. Не хочет? Да! Да! Естественно, не хочет. Эмма натянулась, как струна, вскинув голову, и набрала воздуха в легкие, готовясь к глухой обороне. Но неожиданно СС приблизился со спины и, мягко положив руку между лопаток, настойчиво подтолкнул к тамбуру между тренажеркой и внешним коридором. Слепая зона камер, тут же догадалась Эмма. И едва они шагнули туда, его огромные руки обхватили девушку, а горячее дыхание мужчины облило ее сквозь волосы, согревая кожу головы. Одна большая ладонь легла под грудью, прямо на солнечное сплетение, второй же мужчина накрыл живот девушки. Одно властное движение — и Сейм будто отрезал ее от всего мира, окружив и обезоружив, испарив без остатка все защитные барьеры в секунду. Все нужные слова застряли в горле. Короткая вспышка паники от собственной мгновенной капитуляции пронзила Эмму насквозь, но долгий выдох мужчины, больше похожий на стон облегчения, опаливший ее затылок и шею, и все смыто взрывной волной, опять обращающей внутренности девушки в полыхающую жидкость. Исчезли и упорство, которое она искусственно разжигала в себе, и гнев, казавшийся оправданным. Последствия, возможность предательства, ярость отца, и все те ужасы, что могут стать реальностью, если он был прав по поводу Сейма… Все это вдруг стало бесцветным, призрачным, эфемерно-неважным по сравнению с близостью этого мужчины, с жаром его рук и тела, который вдруг изгнал из души пробравшийся туда вчера обжигающий холод. Они стояли, слившись в одно, в темном тамбуре, но прямо сейчас Эмма больше не чувствовала себя в мрачном каменном лабиринте без выхода. Мир опять вспыхнул сотнями красок и оттенков, оживая робкой надеждой. Наполнился оглушающе прекрасной музыкой их общего дыхания.
Из напряженного тела словно выдернули кости, и Эмма с тихим всхлипом обвисла в руках Сейма. Горячие, нежные губы прижались к коже за ухом, заставляя глаза Эммы распахнуться, а кожу вспыхнуть тысячей крошечных огней. Боже, она такая слабая! Должна оттолкнуть, должна спорить и бороться. Ну хотя бы попытаться. Но проиграла сражение еще до его начала. Сдалась без единого слова. Беззвучные слезы потекли ручьем по щекам, но тело покорно льнуло к Сейму, жадно тянулось, как хрупкий цветок к солнечному свету. Какая же насмешка судьбы. Она боялась их разговора, но Сейму и не понадобилось никаких слов и долгих убеждений. Одно объятье, касание губ к коже — и она послушная, желающая отдать все, забывшая в одну секунду о всех правилах, угрозах и собственных принципах.
Большие, сильные руки стиснули девушку, вроде, оставаясь неподвижными, но при этом захватывая, поглощая с каждой секундой все больше и умоляя позволить утонуть в ней в ответ. В противоположность им жаркие мужские губы пришли в неистовство. Сейм целовал волосы, затылок, каждый сантиметр доступной обнаженной кожи шеи и плечи сквозь ткань форменной футболки. Торопливо, жадно, захлебываясь. Его рот выжигал на ней вечные метки, дыхание просачивалось сквозь одежду и под кожу, глубже, сокращая неконтролируемой дрожью беззащитные мышцы, оплетая нерушимыми тончайшими нитями сердце, которые, свиваясь вместе, стекали вниз нарастающим потоком, пугающе-жгучим и невыносимо желанным одновременно.
Казалось, это длилось вечность и оборвалось в один момент. Эмма летела вниз, проваливалась в Сейма, все ускоряясь. Та часть ее, что знала, что это запретно и недопустимо, пребывала в отключке. Осталась только та, что ликовала, тянулась, рвалась к нему, желая тонуть в темной бездне еще быстрее. Нырнуть так глубоко, чтобы обратного пути бы не оставалось.
— Нужно идти, — хрипло пробормотал Сейм у самого уха, но не оторвал своих губ от кожи.
Да, конечно, нужно. Нужно идти, бежать. Нужно быть как можно дальше отсюда. Кому это нужно?!!!
— Нужно идти, Джимми, — тихий умоляющий шепот, полный тоски и жаркой мольбы.
Кого он просит? Ее? Себя?
Взывает ли Сейм к своему благоразумию? Потому что у Эммы, видимо, сейчас не осталось ни силы воли, ни чувства самосохранения, ни даже отголоска желания шагнуть куда-то из невесомости его объятий.
— Ты хотел поговорить, — прошептала она онемевшими губами. Как же сейчас она желала снова ощутить терпкий вкус Сейма на них.
— Не сейчас. Когда будешь готова, — дыхание щекочет ее ухо, и слов почти не слышно.
Девушка услышала, как тяжко выдохнул Сейм за спиной и стиснул напоследок так сильно, чтобы уже наверняка впечатать жар своих прикосновений даже в кости, и прижался открытым ртом к суматошно бьющейся вене на ее шее. А потом отступил, унося с собой все тепло и свет, и краски жизни, вернувшиеся к Эмме на короткие минуты его близости. Грубые пальцы последний раз скользнули по ключице невыносимо нежной лаской и исчезли. Весь холод, боль и дурнота вернулись с новой силой, стократно усиливаемые еще чувством вины и осознанием собственной неспособности противостоять этому мужчине.
Разве можно заставить себя насильно не желать жить? Как добровольно отвергнуть свет, тепло и воздух ради темного, ледяного и удушающего колодца, в который Эмма проваливается, стоит только подумать о том, что Сейм под запретом? Неужели правильные поступки и долг могут быть так убийственно болезненны? Если это так — то вся ее натура желает ринуться в ошибочном направлении. Поддаться искушению, потому что оно дарит тепло и ощущение счастья, которых никогда раньше не было в ее жизни. А если это приведет к гибели… Но разве сейчас у нее есть что-то, кроме тягостного ожидания, что в любой момент кто-то может просто взять и распорядиться ее судьбой по своему усмотрению? И это может произойти и через год, и завтра, и через час. Должна, по словам отца, быть всегда настороже, ожидая подлости и предательства от каждого. Пытаясь рассмотреть ложь под каждой улыбкой или услышать фальшь за каждым добрым словом. Но ведь нельзя вечно быть настороже. Рано или поздно запас прочности кончится. Так какая разница когда? Не лучше ли схватиться за то, что способно принести счастье прямо сейчас? Сгореть быстро, но отчаянно-сладко, чем медленно все равно умирать, отравляя капля за каплей душу вечным ожиданием предательства от всех и каждого?