Волгины

— Поезжай. Ты там нужнее, — сказал Кирилл Петрович. — О нас ты еще услышишь. Гитлер думает, что, завоевывая нашу страну, он уже становится полным ее хозяином, но он ошибается… Тут, в тылу, ждет его большая, очень большая неприятность. Прощай, Волгин…
— Ты же знаешь, — точно оправдываясь, заговорил Алексей, — я жду телеграмму от наркома. Повидимому, придется ехать в Москву и получать назначение.
Он вдруг поймал себя на мысли, что говорит не то, нахмурился и, пожав руку Кириллу Петровичу, поспешно вышел из комнаты.
В Барановичи он приехал под утро. Солнце еще не всходило. Город горел. Затхлый дым висел над пустынными улицами. Над вокзалом и всей громадной территорией железнодорожного узла вскидывались зубчатые полотнища пламени.
Коля долго колесил по безлюдным, точно вымершим переулкам, стараясь добраться до центра окольными путями.
Запах гари чувствовался всюду. Им пропитались все маленькие обывательские домики, сиротливо торчавшие на улице деревья, воздух и даже, как показалось Алексею, серый булыжник мостовой.
На одной улице он увидел медленно пробирающихся вдоль домов, женщин с узлами и чемоданами.
«Вот так и Катя, может быть, где-нибудь прячется», — подумал Алексей, и сердце его мучительно сжалось. Предчувствие, что жена должна быть где-то недалеко, не оставляло Алексея. Он решил во что бы то ни стало напасть на ее след. Потом он поехал на телефонную станцию, чтобы переговорить с Москвой, но это ему не удалось: связь работала только до Витебска, и то с перебоями. Тогда он телеграммой сообщил в наркомат, что будет ждать указаний в Минске.
Мысли его путались. Он не спал несколько ночей и уже забыл, когда брился, завтракал, обедал.
Раздражение против самого себя вновь овладело им. Почему он должен ехать в Минск, когда нужно ехать прямо в Москву? Он расскажет там, что остался один, без сотрудников, без самого главного, на чем зиждилась вся его жизнь, — без новостройки. И пусть лучше его направят в армию: там он сейчас нужнее…
Алексей съездил на эвакопункт, на вокзал, по там трудно было узнать что-либо о движении эвакуированных. Железнодорожный, комендант расположился в бомбоубежище. Пожарные дружины все еще боролись с огнем. Комендант сообщил Алексею, что два эшелона с беженцами ушли накануне вчерашней бомбежки с пригородной станции на Минск, а вечером на главном вокзале один людской эшелон был разбомблен, погибло много людей. Удастся ли восстановить движение до завтра — неизвестно. Поезда уходили с соседней станции, а дальше пути были забиты эшелонами с заводским оборудованием и войсками.
Алексей слушал усталый голос коменданта станции и чувствовал, как липкий туман застилает глаза.
— А куда направили раненых? — холодея от собственных слов, получивших вдруг какой-то новый, пугающий смысл, спросил Алексей.
— Пострадавших увезли в городскую больницу, — ответил комендант, — мы не имели возможности их регистрировать. Вы кого, собственно, ищете?
— Я ищу свою жену с ребенком. Двадцать второго она выехала из Н. Как вы думаете, не могла она быть вчера в этом эшелоне?
Комендант пожал плечами.
— Как я могу знать, товарищ?..
Алексей вышел из подвала.
«Почему она должна быть именно в этом эшелоне? — думал он. — Почему я, в самом деле, предполагаю худшее?»
Он снова направился на эвакопункт, обошел переполненный людьми зал, столовую, бомбоубежище, заглянул в комнату матери и ребенка, долго и назойливо подробно расспрашивал дежурного члена горисполкома.
Какая-то сила потянула его к двери с табличкой «Детская консультация».
Ему открыла женщина-врач со спокойным, добрым лицом, та самая, которая за день до этого осматривала его сына.
— Волгина… — наморщив лоб, устало протянула она, доставая книгу записей. — Не помню… Ах, погодите… Есть… Волгина Екатерина Георгиевна… Есть…
Алексей схватил вялую руку врача, стал трясти ее, повторяя:
— Благодарю вас, благодарю… она к вам заходила? Ну, как она? Как ребенок?
Женщина-врач пристально вглядывалась в Алексея.
— Здорова. И ребенок здоров. Теперь вспомнила…
 
Алексей вышел из консультации с таким чувством, словно уже нашел жену, но, очутившись на улице, спохватился: «Но где же все-таки я буду ее искать?»
И вот он снова на вокзале, и пожилой комендант с воспаленными ввалившимися глазами говорит ему сиплым, безразличным от усталости голосом:
— Если ваша жена вчера была здесь, она не могла уехать. За ночь мы не отправили ни одного эшелона. На всякий случай советую справиться в пункте первой помощи. Ночью они вывозили пострадавших. Но я бы не хотел, чтобы там что-нибудь знали о вашей жене…
Да, да… Он и сам не хочет… Как можно хотеть этого? Но разбомбленный эшелон не выходит из головы, не дает покоя… Надо же увериться, что Кето не было на вокзале во время этой ужасной бомбежки. И Алексей пошел на пункт первой помощи. Это было недалеко — за углом полуразрушенного вокзального здания.
В подвале, куда вошел Алексей, слабо мерцала электрическая лампочка. В ее свете одутловатое лицо женщины в белом халате выглядело желтым, болезненным. Удушливый воздух был напитан острыми запахами лекарств. В больших черных глазах женщины застыла смертельная усталость.
Алексей напряженно вслушивался в быструю тихую речь. Да, ночью здесь были женщины… Их было много, тяжело и легко раненных. Разве всех упомнишь? Были и матери с детьми, и одна даже потеряла ребенка.
— Но ни одной фамилии я назвать не могу, ведь это было ночью, мы торопились всех вывезти, и никаких записей не велось… Пожалуй, лучше справиться в городской больнице…
Не дослушав, Алексей выбежал из подвала…
У ворот серого здания больницы стояли два запыленных санитарных автобуса. Алексей вошел в загроможденный кроватями и матрацами вестибюль.
— Вам кого? — спросил проходивший мимо пожилой врач с лохматыми, кустистыми бровями и подстриженными на английский манер седыми усиками.
Алексей сказал, что хотел бы навести справку, и назвал свою фамилию. Врач бережно взял его под руку, и этот жест сразу насторожил Алексея.
— Я ординатор больницы. Будем знакомы. Коржинский, — представился врач. — Вы, значит, муж Волгиной?
— Да, я… Откуда вы знаете… Разве вы… — начал было Алексей и почувствовал, как что-то холодеет в его груди и все приобретает в глазах страшную значительность: и мохнатые, точно приклеенные брови врача, и его подстриженные усы, и запах эфира, густо бродивший и вестибюле. — Она у вас? — чуть слышно спросил Алексей.
— Она была у нас, — вздохнул врач. Мы эвакуировали ее вчера в Минск. Не волнуйтесь… Положение ее не очень опасное…
— А ребенок? Где он? С ней был ребенок…
Ординатор опустил голову, пощипывая усы.
— Видите ли… ребенок… Ребенка с ней не оказалось… Она, конечно, очень волновалась…
Путаясь и нервничая, он стал рассказывать, как привезли Кето, какая страшная была бомбежка, и сколько было жертв, и что такого злодейства никогда никто не забудет.
Алексей плохо понимал его. Врач был очень любезен и все время поддерживал его под локоть.
— Вы не падайте духом, — успокаивал он Алексея, — Мы уже тут подняли на ноги весь город, но как трудно в такой сутолоке кого-нибудь найти! Ведь это ребенок. А сейчас и взрослые теряют друг друга…
Коржинский говорил еще что-то, но Алексей его не слушал…
Пошатываясь, он вышел из больницы.
10
В Минск Алексей приехал в полдень. Чем ближе к городу, тем труднее становилось ехать, и Коле приходилось подолгу стоять на перекрестках и у мостов в ожидании проезда. Отступавшие войска запруживали дорогу.
В барановичской больнице Алексею сказали, что эвакуированные больные и раненые направляются в госпитали и больницы Минска, но куда именно увезли Кето, никто не знал.
Он объехал в Минске несколько недавно развернутых госпиталей и всюду слышал одинаковый ответ: «Такой не поступало».
Потратив часа три на розыски жены, он уже впал в отчаяние, когда в одной из больниц, расположенной на окраине города, ему сказали, что часть больных, эвакуированных из Барановичей, размещена в детском санатории, в нескольких километрах от города.