Царь девяти драконов (СИ)
— П-почтенный Фу будет счастлив, к-когда у-узнает, ч-что нарушитель п-приказа п-получил п-по з-за-заслугам.
— О, господин Танцзин, — залепетал бедолага, — я жеж ни в чем не виноват!
Воротник прищурился:
— Т-ты з-за-лез на стену! А в-всем и-известно, ч-что этого д-делать не-нельзя.
— Клянусь всеми духами! — задержанный хотел упасть на колени, но стражники не позволили. — И в мыслях не было нарушать закон светлейшего Лаоху!
— П-побоялся б д-ухами клясться, — презрительно бросил Танцзин и обратился к страже, — г-где н-нашли?
— У ворот ошивался, бо, — глухо ответил один из них, — руками своими грязными в кладке шевырялся.
— Видать залезть хотел, — хмыкнул второй.
— Т-так и д-думал.
— Клянусь Шанди! — крикнул оборванец. — Не хотел я залезать! Шел мимо, смотрю, земля из стены торчит. Думаю, подправить жеж надо. Подхожу, берусь, и меня тут жеж скручивают да во всех грехах обвиняют!
Танцзин чуть подался вперед и пристально всмотрелся в испуганное лицо задержанного. Тот продолжал со страхом коситься на воротника. К ужасу добавилось учащенное дыхание. Выдержать столь неприятный взор оказалось выше его сил. Бедолага постарался не встречаться взором с Танцзином.
— В-внешне п-похож, — после минутного наблюдения констатировал воротник, — и-и г-глаз о-тводит, — воротник выждал паузу, обдумывая, как поступить с провинившимся, а затем молвил, — п-посадить в-в яму н-на с-сутки. Н-не д-авать еды и-и в-воды, — при этих словах глаза оборванца выскочили из орбит, — п-потом н-нанести с-символ позора н-нес-смываемой к-краской н-на л-лицо.
— Почтенный бо! — взвизгнул несчастный. — Клянусь, не я это! Не я! Я ни в чем не виноват!
— М-молчать! — рявкнул Танцзин, тут же обрывая тщетные потуги воззвать к голосу разума. — В-веди с-себя д-достойно, чжун, и-иначе почтенный гун Фу м-может п-повелеть о-отрезать н-носы в-всей т-твоей с-семье! — увидев, как посерело от страха лицо оборванца, воротник ухмыльнулся и выпрямился. — Н-нарушить з-запрет с-светлейшего Лаоху в-во время в-возвращения войска — с-серьезный п-проступок. И н-наказа-зание д-должно быть с-суровым.
Кажется, несчастного вот-вот должен был хватить удар. Ноги подкосились, и он едва не рухнул прямо на мостовую. И только стража, продолжавшая удерживать под руки, не дала этому случиться.
Танцзин ликовал. Он выполнил приказ Фу, нашел виновного. Отвлек от себя гнев почтенного гуна. Но было еще кое-что. Доставляло удовольствие видеть ужас чжуна. Как тот трепещет перед ним и молит о пощаде. Не все ему, Танцзину, трястись перед вышестоящими. Он тоже ведь желает испить манящего напитка власти.
Воротник вальяжно махнул рукой:
— У-уведите.
Те молча кивнули и поволокли несчастного к месту приговора. Идти сам тот не мог. Силы окончательно покинули его. Танцзин же в приподнятом настроении направился к воротам. Когда прославленный гун Фу вновь почтит его своим присутствием, ему будет что показать.
***
Юншэн спал как убитый. Вчерашний визит на поля к востоку от Хучена оказался долгим, но зато плодотворным. Урожай обещал быть избыточным. Впрочем, он всегда был избыточным под его руководством. Но в этот раз духи земли решили отблагодарить дом Лахоу особенно щедро. Запасов, что удастся собрать к концу лета, должно хватить не на один голодный год, если таковой случится. А Юншэн знал — под его мудрым надзором никакой голод городу не грозит.
«Это не гэ над головой размахивать, тут думать надо».
Кроме того удалось выбрать место для строительства новых хижин. Землянки для чжунов, конечно, хороши, но если есть возможность привнести нечто более новое и прочное — почему бы этого не сделать? Юншэн искренне считал, что Хучен должен сиять и процветать в любом своем проявлении. Даже в облике домов простых людей.
«Вот почему я сделал то, что сделал... они бы ни за что не привели земли к процветанию».
Погода выдалась тихая. Теплая и ясная. Судя по тому, что старые кости не ломило, будто стебли на свежем ветру, она таковой останется надолго. Поэтому ничто не прерывало сон главного советника вана.
На старческом лице играла умиротворенная улыбка, когда в полукруглую дверь покоев резко постучали.
С потрескавшихся губ сорвался сдержанный стон. Вялый, как дуновение сквознячка. Юншэн нехотя разлепил слезящиеся глаза и медленно сел. Сквозь широкое окно в комнату проникал утренний свет. Мягкий и нежный, он не тревожил взор. Из цветочного сада доносилось щебетание птиц. Запах цветов ласкал нюх и освежал голову. Слева в углу виднелась соломенная подстилка, на которой посапывал рыжеватый комочек.
— А тебе, мой старый друг, все нипочем.
Проведя скрюченной ладонью по лицу, Юншэн зевнул и буркнул:
— Я велел не беспокоить меня до обеда.
— Почтенный бо! — раздался тревожный голос по ту сторону двери. — Беда случилась!
— Какая беда может накрыть Хучен? — советник снова зевнул. — Небось опять с южных полей на крыс жалуются? Передай, что я посещу их на следующей неделе. Сегодня великий день и...
— Господин, посевы померзли!
Юншэн вздрогнул и тупо уставился на дверь.
— Что? — прохрипел он. — Ты съел слишком много чая сегодня по утру? До холодов еще несколько месяцев!
— Клянусь всеми предками, почтенный бо!
В речи слуги было столько ужаса, что советник невольно почувствовал мороз на затылке.
«Да как такое возможно-то? Явно чжуны что-то путают».
Облизав пересохшие губы, Юншэн уточнил:
— На каких полях?
— Везде, бо! — обреченно взвыл слуга. — На всех, на всех полях все вымерзло!
В последние годы сердце Юншэня билось тихо и медленно. То ли жизнь была спокойная, то ли старость брала свое. Но вот сейчас он услышал — оно зашлось, как в молодости. А отзвуки биения отдались в висках громким стуком. Советник опустил слегка дрожащие ноги на прохладный пол. Чистый, без намека на трещины. Четыре новые циновки, уложенные друг поверх друга, служили мягкой и удобной кроватью. Но Юншэн сейчас об этом даже не думал.
— Заходи, — прохрипел он.
Дверь распахнулась. Слуга, юноша шестнадцати лет, не успел ее придержать, и та с треском впечаталась в стену. Полетели кусочки глины. Зверек сонно пискнул и испуганно приподнялся на подстилке.
Юншэн глядел прямо в широко раскрытые глаза юнца и видел в них страх. И этот страх начинал передаваться ему. Он уже забыл это мерзкое липкое чувство. Последний раз советник испытывал его очень давно. Когда годы еще не оставили на волосах следов седины...
— Поведай мне все, — просипел Юншэн.
Слуга сцепил пальцы перед собой и стал лихорадочно мять их, будто пресс толчет зерно. Голос юноши подрагивал, когда он затараторил.
— Люди вышли на поля с первыми петухами и... и... рис стоял во льду. Вода покрылась морозной коркой. Посевы пшеницы к северу побиты... — юнец не справился с чувствами, дыхание перехватило.
Ощущая, как кровь начинает покидать лицо, Юншэн молвил:
— Я должен увидеть сам.
— Иней тает под лучами солнца, — залепетал слуга, — но люди говорят, посевы уже не спасти.
Советник резко поднялся. В спину вступило, в глазах потемнело. В голове взвился рой мыслей, подобный стае потревоженной мошкары. Но одну из них главный советник уловил надежно и крепко. Нельзя дать страху охватить слабые умы. Кто сеет панику, тот жнет бурю. Поэтому он должен лично убедить чжунов, что все хорошо. Даже если это не так. А потом переговорить с Лаоху.
— Приготовьте для меня гуаньцзяо, — прохрипел Юншэн, откашлялся и добавил уже уверенным голосом, — я выезжаю немедленно.
Слуга поклонился чуть ли не до земли и стрелой вылетел из покоев.
Из окна по-прежнему доносилось щебетание птиц и благоухающий аромат цветов. Солнечные лучи проникали в покои и согревали своим теплом. Но они не смогли растопить душу советника, на которой начинал скапливаться лед.
— Останешься сегодня дома, мой старый друг, — прошептал Юншэн, — не по душе мне это все.