Вечный юноша

Кстати о Белграде. Из всех центров русского расселения — Прага, Париж, Берлин, Брюссель и т. д. — Белград представлял из себя как бы концентрацию самых черносотенных моментов русской белой эмиграции. Если не ошибаюсь, чуть ли не до 1924 года словом, когда Пашича сменил Давидович, официальным представителем России в Белграде оставался бывший посол несуществующей царской России (даже не Временного правительства) Штрандман (?). Официально военным агентом был ген. Потоцкий, представлявший разгромленную врангелевскую армию. Единственной всесильной в среде эмиграции политической организацией был русский «Высший монархический Совет», возглавлявшийся неким Крупенским, вероятно, каким-то высшим чиновником несуществующей российской монархии. Все это ютилось под сенью короля Александра и, по-видимому, в (…) стране «русские беженцы» много лет получали правительственные пособия, сначала в размере 412 динар, затем, кажется, наполовину сокращенные.
А. Суворин издавал в Белграде «Новое время», злобно травившее «либеральных» профессоров, которые вели себя в Белграде ниже травы, тише воды. 45-летняя давность не позволит мне уточнить все имена; я назову Вам только, те, к которым имел непосредственное отношение. Ев. Вас. Аничков — он читал романскую фонетику на фр. языке, по-русски же, будучи учеником Александра Веселовского, пропагандировал его идеи, читал и «Историю русского освободительного движения» (по существу, историю русской интеллигенции), и так как считал себя не только либералом, но и «несколько фантастическим социалистом» — А. Суворин в своей газете непрерывно «порол» его за «большевизлиство». Вероятно он Вам известен не только по «Весенним обрядовым песням», но и по беспощадному дневнику Блока, которого Ев. Вас. горестно называл своей «неразделенной любовью». Но старик это был великодушнейший.
Всеобщую историю, и русскую читал старик Афанасьев, когда-то он был проф. Киевского университета, но потом стал банковским деятелем, а в Белграде вернулся к своей педагогической деятельности. О нем, не помню по какому поводу, упоминает в своих воспоминаниях Витте.
Погодин (Харьковский университет) читал литературоведение. В.В.Зеньковский (Киевский университет) этику и еще что-то. Судьба его интересна. Один из эмигрантских апостолов «Православной культуры» и даже «Оцерковления жизни и культуры». Потом он перебрался в Париж, в числе целого ряда профессоров принял священство и был настоятелем одной из парижских «домашних» православных церквей. Написал «Историю русской философии», 2 тома.
Профессор Кульбякин, ставший впоследствии сербским академиком, проф. Белемович (кажется, математик). Ев. Вас. Спекторский, юрист, позднее переехал в Прагу. Кажется, в 1923 году из Сов. России приехал проф. С.С. Безобразов, впоследствии ставший тоже епископом!
Вот, кажется, «все, что память сберечь мне старается».
2.
(Газетная вырезка с портретом Анны Ахматовой и извещением о ее смерти, официальный некролог от Союза писателей СССР, РСФСР и Ленинграда; вырезка статьи — некролога Н. Рыленкова «Поэт» о ней же; вырезка из «Литературной газеты» № 29 от 8 марта 1966 г. со словами скорби К. Паустовского «Великий дар», Иоханнеса Семпера, Таллин, «Ее стихи остаются людям»; тут же «В редакцию “Литературной газеты”» признательность всем, разделившим горе с семьей, от Пунина, Каминской, Гумилева — Н.Ч.).
(Газетная вырезка Н.Ульяновой «Рыбий катехизис», «Казахстанская правда», № 169, 24/VII 1966 г.).
3.
«Женщины, говорю, страдают, — повторил Михаил Никифоровича, и Константин различил его голос… К эшелону повели колонну, несколько сотен. И тут, значит, такая несуразица случилась. Недалече от товарного вокзала бабы, откуда ни возьмись — из дворов, из закоулков, из-за углов к колонне бросились.
Кричат, плачут, кто какое имя выкликивает.
Они, значит, к тюрьме из разных городов съехались, прятались кто где. Ну, крик, шум, плач, бабы в колонну втерлись, своих ищут …
 
Конвойные их выталкивают, перепугались, кабы чего не вышло до побега. Затворами щелкают… И — прикладами. Командуют колонне: «Бегом, так-растак!» Побежала колонн а, баб отогнали прикладами-то. И тут, слышу, один заключенный слезу вслух пустил, другой, вся колонна ревмя ревет — бабы довели, не выдержали мужчины, значит. Кричат: «За что женщин. Дайте с женами проститься!» «А разве это разрешено? Не положено
никак. А ежели какой побег?» Конвой в мат: «Бегом! Бегом!» Как тут не обозлиться?»
«Двое», Юрий Бондарев. Дела 1937 года.
4.
(Переснят отрывок из статьи Юрия Терапиано о казахстанской поэзии, вероятно, из «Дня поэзии», в «Русской Мысли», 18 декабря 1965 г. — Н.Ч.).
«Геннадия Иванова» («Иртыш течет на север»), Сергея Киселева («Счастье», «Волк» и др.), Леонида Кривощекова («Нет, не за глаза твои синие…»), Валентины Сааковой («Зависть»), Олжаса Сулейменова, Юрия Фатнева («Камни», — свежие образы).
Впервые печатаются неизвестные «казахстанские» стихи В. Луговского, С. Маркова, П. Васильева, В, Чугунова.
Сергей Марков дал три очень четких лирических коротких стихотворения. Отрывок В.Луговского «Сказка о печке», вступление, написанный покойным поэтом во время войны, в 1942 году в Алма-Ате, как всегда у Луговского, полон динамики и выразительности, хотя, может быть, он и не до конца отделан.
«На посещение Ново-Девичьего монастыря», стихотворение трагически погибшего во время террора очень одаренного поэта Павла Васильева, «оставившего яркий след в советской поэзии 30-х годов», производит хорошее впечатление.
 
 
…Блестит над судьбами России.
 
Литой шишак монастыря,
 
И на кресты его косые
 
Продрогшая легла заря.
 
 
 
Заря боярская, холопья,
 
Она хранит крученый дым,
 
Колодезную темь и хлопья
 
От яростных, кремлевских зим.
 
 
 
Прими признание простое!
 
Я б ни за что сменить не смог
 
Твоей руки тепло большое
 
На плит могильный, холодок.
 
 
 
Нам жизнь — любых могил дороже,
 
И не поймем ни я, ни ты,
 
За что же мертвецам, за что же
 
Приносят песни и цветы…
 
 
Среди казахстанских поэтов мы видим и знакомое всем русским парижанам имя: Ирина Кнорринг.
Она умерла в Париже, во время немецкой оккупации, 23 января 1943, но стихи ее, привезенные в Россию, за нее «вернулись домой» и печатаются в некоторых советских сборниках, в том числе и в казахстанском «Дне поэзии».
Среди трех стихотворений Ирины Кнорринг помещено (недатированное) стихотворение о немецком солдате, не известное здесь, которое хочется привести полностью — оно намечает какую-то новую ноту в ее творчестве.
 
 
Под снегом холодной России,
 
Под знойным песком пирамид…
 
 
 
 
Уверенный, твердый, железный,
 
Презревший лишенья и страх,
 
Взлетающий в звездные бездны,
 
Ныряющий в темных морях,
 
 
 
Еще — победитель-удачник
 
(«Куда только мы ни зашли!») —
 
Немецкий мечтательный мальчик
 
Гуляет но карте земли.
 
 
 
Он так подкупающе молод,
 
Так бодро шагает вперед,
 
Неся разоренье и голод
 
Повсюду, куда ни придет.
 
 
 
Его на бульварах Парижа
 
Так радует каждый пустяк:
 
Он губы застенчиво лижет,
 
Косясь на французский коньяк.
 
 
 
У пестрых витрин магазинов
 
Часами стоит, не идет,
 
Совсем по-ребячьи разинув
 
Свой красный, смеющийся рот.
 
 
 
А завтра, послушный приказу, —
 
С винтовкой на твердом плече
 
Пойдет — и не бросит ни разу
 
Простого вопроса: «Зачем?»
 
 
 
Зачем ему русские вьюги?
 
Разрушенные города?
 
На севере или на юге —
 
Везде — непременно — всегда?
 
 
 
Зачем ему гибнуть и драться
 
Среди разрушений и бед,
 
Когда за плечами лишь двадцать
 
Восторгом обманутых лет?
 
 
 
Неужто такая отрада —
 
Недолгих побед торжество?
 
Ведь запах смолы из Шварцвальда
 
Уже не коснется его.
 
 
 
И над безымянной могилой
 
Уже не поплачет никто.
 
— Далекий, обманутый, милый…
 
За что?