Белая Кость (СИ)

— Я тебя везде ищу, — раздался за спиной голос Сантара.
Холаф оглянулся на брата:
— Ты где шлялся?
— Шлюху нашёл, закачаешься! У неё снадобье есть. Две капли на язык, и член стоит, что у коня. Я застрял в борделе, ждал, когда упадёт. Идём, попробуешь.
Холаф наклонился к Лагмеру:
— Вынужден вас покинуть, мой дорогой друг. На днях ждите моего переговорщика.
Дал знак своим рыцарям и вместе с братом стал пробираться через толпу. Сантар споткнулся и, не удержав равновесия, налетел на мужика. Тот, недолго думая, кулаком заехал ему в нос. Подключились рыцари, началась потасовка.
Холаф вцепился в рукоять меча и выругался — вытащить клинок из ножен в такой толчее не получится. Кто-то схватил его сзади за плащ. Холаф резко обернулся, занёс руку для удара и вдруг явственно услышал скрип своей кожаной куртки. Под мышкой что-то кольнуло. Совсем не больно. Только холодно. Очень холодно. Вмиг застыла кровь.
Опускаясь на колени слабеющих ног, Холаф успел увидеть миловидную девушку. Она смотрела на него так, словно знала, что с ним происходит. Усевшись на пятки, он прижал ладонь к сердцу и стал медленно наклоняться вперёд, пока не упёрся лбом в землю. Перед глазами взмывали и таяли искры.
  
— 1.11 ~
 
Порыжелые луга чередовались с зелёными перелесками и чёрными пашнями, напитанными влагой. Иногда вдали, над кронами деревьев или на склонах холмов, угадывались очертания замков. На обочинах дороги, бегущей вдоль границы феодов, высились дозорные вышки. Стражники, готовые в любой миг разжечь сигнальные огни или затрубить в рог, не сводили глаз с вооружённого отряда, пока тот не скрывался из поля зрения.
Под копытами лошадей чавкала грязь, перед мордами клубился белёсый воздух. Воротники курток и бороды путников заиндевели от дыхания; у Лейзы серебрились волосы, обрамляющие лицо. Время первых заморозков ещё не наступило, но в этом году осень выдалась ранней, дождливой и промозглой. Слишком быстро пожухли травы и осыпалась листва. Слишком остро чувствовался запах приближающейся зимы.
Дорога пошла в гору. Стали слышны крики, говор и плач, будто где-то неподалёку двигалась похоронная процессия. Достигнув вершины бугра, Рэн придержал жеребца. Внизу раскинулась равнина, утыканная столбами; на каждом подвешена железная клетка. Простой люд сновал туда-суда, теснился у костров, топтался возле столбов, задирая голову.
— Кто в клетках? — спросил Рэн, догадываясь, каким будет ответ.
— Преступники, — отозвался Айвиль и пустил коня шагом по узкой тропинке. Отдалившись от Рэна, оглянулся. — Ваша светлость, скоро стемнеет.
Рэн покосился на мать. Прикрывая лицо краем капюшона, она наблюдала, как крестьянин пытается залезть на столб, закусив зубами узел с вещами или с едой. Бревно высокое, толстое, гладкое. Крестьянин то и дело соскальзывал вниз.
Другой мужик оказался более находчивым. Наверняка пришёл сюда не в первый раз и знал, с какими трудностями столкнётся. Стоя на деревянной лестнице, он держал жердину с болтающейся на конце котомкой. Тому, кто сидел в клетке, никак не удавалось отвязать мешок.
Качнувшись в седле, Рэн послал коня вперёд. Путники выстроились цепью и двинулись следом.
Стискивая в кулаке поводья, Рэн бегал глазами от столба к столбу, от клетки к клетке. Сумерки мешали ему рассмотреть лица людей, приехавших навестить преступников, но он ощущал исходящее от толпы чувство обречённости, хотя эти люди находились на свободе и, по идее, должны радоваться, что под ногами земля и можно стоять в полный рост.
— Впервые вижу тюрьму под открытым небом.
— Это не тюрьма, а вид наказания, — вымолвил Айвиль.
— А вы, похоже, не считаете тюрьму наказанием.
— Не считаю. В тюрьму заключают не за преступления, а за проступки. К ним относятся взятки, долги, плутовство, растрата денег, неуплата налогов, нарушение спокойствия или дурное поведение, незаконное ношение оружия или одежды, которая не полагается человеку по статусу. Люди, которые совершили тот или иной проступок, не преступники, а временные арестанты. Они бесцельно сидят в камерах, спят целыми днями и плюют в потолок, пока родственники или приятели не погасят их долг и не заплатят штраф. Разве это наказание?
 
Рэн встряхнул головой:
— Подождите. Получается, что в шамиданских тюрьмах не держат настоящих преступников?
— Держат. До судебного разбирательства. На церковном суде их приговаривают к наказанию; оно максимально приближено к совершённому преступлению. И в течение нескольких дней приводят приговор в исполнение. — Айвиль указал на равнину. — Или отправляют сюда, если человека и казнить вроде бы не за что, и отпускать нельзя.
— А вам такой расклад не нравится.
— Мне не нравится всё, что касается церковного суда.
К холму приблизились всадники и поехали вдоль подножия, поглядывая то на толпу в долине, то на Рэна и лорда Айвиля. На шеях воинов висели бляхи. Что на них изображено — сверху рассмотреть не представлялось возможным. В потёмках кольчуги казались чёрными. Выродки?..
— Преступников охраняют ваши люди? — спросил Рэн, ещё сомневаясь.
— Мои, — подтвердил Айвиль. — Другие здесь долго не выдерживают. И моих людей нельзя подкупить. Знатное Собрание платит, правда, немного, но…
— Что — но? — поинтересовался Рэн, не дождавшись продолжения.
— Выродки проходят здесь хорошую школу. Знаете, почему это место называется полем Живых Мертвецов?
— Потому что все они обречены, — предположил Рэн.
— Верно, — кивнул Айвиль. — Сюда отправляют нерадивых слуг, плутоватых крестьян и несостоявшихся преступников, которые замыслили что-то плохое, но не сумели довести дело до конца. В основном это мужчины. Женщин привозят редко. Кого-то сажают на год, кого-то приговаривают к десяти годам. Честно говоря, срок заключения ничего не значит. Люди лежат или сидят в клетках, скрючившись. Опорожняются в просветы между прутьями. Зимой замерзают, летом жарятся на солнце и задыхаются от вони собственного дерьма. Главное их наказание заключается в том, что их кормят и поят родственники. Узники — обуза для своей семьи. Сначала родственники приходят к ним раз в неделю, потом раз в месяц, а потом хоронят их заживо. Есть такие, кто сразу отказывается от помощи близких. Это случается редко. Все надеются на чудо. А чудес на свете нет.
— Кроме рождения ребёнка, — напомнил Рэн.
— Кроме зачатия и рождения ребёнка, — поправил Айвиль.
Рэн обвёл равнину взглядом. Сотни клеток — сотни живых мертвецов.
— Что делают с трупами?
— Складывают на краю поля и ждут неделю, когда за ними кто-то придёт. Как правило, никто не приходит. Тела сбрасывают в общую могилу. Этим занимаются монахи. Они ходят здесь, песни поют, молитвы читают. Только кому нужны молитвы? Богу нет дела до этих людей. И есть ли он?
Рэн искоса посмотрел на лорда Айвиля:
— Вы сочувствуете преступникам? Или мне показалось?
— Вам показалось.
Сквозь нескончаемый гомон и плач пробился голос:
— Помогите мне, пожалуйста! Миледи! Прошу вас! Я ни в чём не виноват!
Рэн оглянулся на мать. Она ехала между командиром отряда рыцарей и знаменосцем и, сжимая на груди полы плаща, смотрела перед собой.
— Ваша светлость! Не оставляйте меня здесь! Герцогиня Хилд, вернитесь!
Преступник определённо разбирался в символике знатных домов. Не желая ввязываться в неприятную историю, Рэн послал коня рысью. За спиной забряцали доспехи рыцарей, зазвенели кольчуги наёмников.
— Миледи! Пожалуйста!.. Белая кость. Кровь. Пурпурная кровь!
Сзади вдруг всё затихло. Рэн обернулся. Преградив отряду дорогу, Лейза всматривалась в кишащую людьми равнину.
— Я здесь! Здесь! — долетел крик. — Белая кость! Пурпурная кровь! Золотые крылья! Я здесь!
Лейза направила лошадь вниз.
— Миледи! — воскликнул Айвиль и ринулся к ней. — Это опасно! Стойте! Склоны размыло.
Выродок, отвечающий за безопасность матери герцога, схватил кобылу под уздцы и вынудил её остановиться. Лейза спешилась. Приподнимая подол платья, спотыкаясь и оскальзываясь, пошла на зов незнакомца.