Арабская принцесса
– Откуда ты знаешь Хамида? – начинает Марыся, стараясь вытянуть из принцессы то, чего не знает сама. Вопрос о связи этой женщины с ее мужем давно ее волнует.
– Ой, сто лет знаю! Мы были тогда еще очень сопливыми, – дает Ламия ничего не значащий ответ.
– Я не много знаю о его близких, только то, что он мне рассказывал, – Марыся отдает себе отчет, что должна сделать первый шаг.
– Говори, говори. Мы охотно послушаем, – уговаривают ее женщины.
– А я тебе подброшу какие-то неизвестные факты, – шутит заинтригованная подруга.
– История необычная, но очень грустная, – начинает молодая мама.
Женщины удобно усаживаются на мягких матрасах, устилающих кресла, и потягивают сквозь зубы холодное саудовское шампанское.
– Его семья была более современная и открытая миру, чем многие в этом регионе. У его отца была только одна, любимая жена, не саудовка, а йеменка. Это образованная женщина, училась в Америке. Она благодаря способностям еще девушкой получила правительственную стипендию. Там они и познакомились. Когда они приехали сюда, мать работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец Хамида умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет от сердечного приступа. Оставил своих близких в полном шоке и растерянности.
– Когда Хамид приехал на похороны, он только промелькнул в поле моего зрения, – вмешивается Ламия. – И сразу же после церемонии снова выехал за границу.
– Тем временем его младшая сестра Амира была тогда в очень опасном возрасте, в периоде бунта, сумасшествия шестнадцати– или семнадцатилетнего подростка. Хамид закончил учебу в Штатах, да? – продолжает Марыся, интересуясь комментариями принцессы.
«Может, наконец, узнаю всю правду, а не только ее версии, подвергавшиеся цензуре мужа», – думает она хитро.
– Да, признаю, что мы обе давали тогда жару, – озорно смеется Ламия.
– Ходили вместе в «Манарат», саудовскую школу для девочек. Но после того как нас в очередной раз застукали за курением сигарет в туалете, нас там не захотели больше видеть.
Она забавно разводит руками в стороны и поднимает плечи, как невинный младенец.
– Тогда мать Амиры решила, что отошлет ее в более современную, менее консервативную, к тому же высокого уровня, международную школу. Это до сегодняшнего дня прекрасная стартовая площадка для детей иностранцев и богатых саудовцев. Туда ходят и княжеские дети, но преимущественно те, которых ни в какую другую школу уже не принимают.
– Моя младшая дочь Дарья тоже там учится и, разумеется, рассказывает о пресыщенных саудовских княжеских детях, – включается в разговор Дорота. – У них просто слишком много денег.
– Они мало учатся, соблазны в доме, – грустно подтверждает принцесса. – Что ж, мне не дался так легко переход в школу, в которой учатся также немусульмане, к тому же девочки вместе с мальчиками. Мой двоюродный брат уже тогда был очень религиозен и совершено не хотел соглашаться. Но я его шантажировала, и мне это удалось, – улыбается она, но не выглядит веселой.
– А как ты его шантажировала? – не выдерживает любопытная Марыся.
– Это такой противный тип, что не хочется о нем вспоминать! – кривится Ламия. – Пожалуй, после мамочки или папочки наиболее религиозный из всех мутавв в Мадаин-Салех.
– Он из Мадаин-Салех? Я там была!
Хозяйка просто подскакивает в кресле.
– Красивое место, но на страшном безлюдье.
– Может, и красивое, но для осмотра, а не для жизни в нем, – поясняет Ламия. – Скажу вам, что у каждой семейки есть какие-то маленькие тайны. У моей тоже.
Она набирает воздуха и задумывается на минуту. Решает все же продолжить.
– Сестра моего отца натворила чертовски много всего, и верховный шейх Эр-Рияда проклял ее. Мой папа, как ближайший ее родственник-мужчина, должен был ее казнить, но не смог убить сестру, потому что был чрезвычайно добрым, как голубь, человеком. Но она должна была исчезнуть, и он придумал другое наказание. Не знаю, пожалуй, худшее, потому что очень длительное, до самой смерти. Он выдал ее замуж за ортодоксального мусульманина из небольшого местечка, тот взял принцессу без раздумий и излишних вопросов, но запер ее в доме на остаток дней. Со дня прибытия в Мадаин-Салех, двадцать один год, она не покидала дома. До самой смерти была взаперти, за высокой, в три метра, стеной, – тяжело вздыхает она, так как чувствует женскую солидарность с пленницей.
– А что же она сделала? – не смущаясь, обо всем расспрашивает Дорота.
– Влюбилась в американца, немусульманина. Сношались, как кролики. Еще хотела с ним сбежать. За такую провинность даже в нашей семье – смертная казнь. Парня вообще зарезали, а ей удалось избежать смерти.
– Твой махрам – это ее сын? – хочет убедиться Марыся, а Ламия молча кивает.
– Почему ты в качестве опекуна получила какого-то парня из деревни?
– Так никого другого не осталось на складе, – шутит девушка. – Кроме того, может, думали, что он на меня повлияет положительно и наставит на правую ваххабитскую стезю. Но Абдалла ни о чем другом не мечтал и не мечтает, кроме как отомстить за свою мать. Долгие годы он был моим палачом. И, чем больше он меня преследовал, тем больше я сходила с ума и делала наперекор ему, традициям и религии. Когда я меняла школу, я воспользовалась тем, что он поступал как извращенец, и шантажировала его. Если он не позволит мне перейти в ту школу, в которую я хочу, то я пойду к главному в школе мутавв, в которой он тогда учился, или к моему дедушке и расскажу, что он вытворяет со мной в доме при закрытых дверях и опущенных жалюзи.
– А что? – Марыся, не подумав, тянет принцессу за язык.
– Ты не хотела бы знать.
Ламия бледнеет, крутится в кресле и презрительно кривит губы.
– Тогда он испугался не на шутку, женился и отцепился от меня. Однако он притянул к себе в мой дворец женушку из деревни вместе со всей ее родней. Он культивирует хорошие традиции, которые вынес из дома. Это значит, что его жена со времени приезда в Эр-Рияд носа из-за забора не высовывает.
Дорота задумывается над этим рассказом. «Неужели Ламия также подверглась сексуальным преследованиям, как бедная Самира, сестра Ахмеда? Эту преследовал двоюродный брат, ту – родной?! Или так во всех арабских домах?» – думает она и не хочет в это верить.
– Вернемся к истории семьи Хамида, может, еще что-нибудь интересное подбросишь?
Марыся обращается к саудовской подруге, искренность которой расположила ее к себе.
– Я даже не знала, что ты с Амирой ходила в одну школу.
Марысю удивляет замалчивание и ужасная информация, которую пересказывал ее муж.
– Что же было дальше?
Марыся возвращается к тому, на чем остановилась.
– Когда Хамид после двух лет вернулся, чтобы заняться долей отца в семейной фирме, его сестричка была по уши в веселой компании и прекрасно развлекалась. Девка вляпалась в ваше княжеское общество, где всегда полно денег. Подростки швыряют их направо и налево. Все получают ежемесячно десять тысяч долларов карманных денег? – прямо спрашивает Марыся ни с того ни с сего.
– Что ж… – делает Ламия невинное лицо. – Если у кого-то есть голова на плечах, он их инвестирует, и у него еще и прибыль будет. Он может иметь даже больше.
– Самый порядочный человек сойдет с ума от таких денег, не то что подросток, – комментирует Дорота. – У друга Дарьи, шестнадцатилетнего, пять автомобилей. Невообразимо! А когда он какой-нибудь разобьет, то сразу же покупает себе новый.
– Богатство может испортить характер. – Ламия признает, что Дорота права. – Но не только знатным, но также обычным богачам, – делает вывод она. – Я в то время была лучшей подругой Амиры, а ее мать считала меня дьяволом во плоти. Но она не справлялась с дочкой, не имела ни малейшего влияния на ее поступки и, пожалуй, была также отчасти виновата. Вы так не считаете?
– А что на это Хамид? Не вмешивался в ваши развлечения? Не пробовал вас остановить? – зондирует почву Марыся, напряженно ожидая дальнейших подробностей.