Великий Йог Тибета Миларепа

Добрые люди, которые знали нас в дни нашего процветания, не могли сдержаться от слез, когда встречались с нами. По всей округе шептались о жестокости моих дяди и тети, но они не обращали на это никакого внимания. Моя мать, сестра и я были доведены до такого жалкого состояния, что моя мать говорила о моей тете, что она не Кхьюнг-ца-Палден (Свидетельствующая о Благородстве Потомков Орла), а Думо-Такден (демон породы Тигров), и с тех пор ее называли Демон-Тигрица. Мать тогда часто вспоминала пословицу: «Доверь свое имущество другим, а сам превращайся в собаку, караулящую дверь», так как эта пословица точно отражала наше положение. «Ведь когда твой отец Мила-Шераб-Гьялцен был жив, – говорила она, – каждый следил за нашим выражением лица, чтобы знать, смеемся мы или сердимся. Но сейчас те, кто завладел нашим богатством, стали как цари, и все, стремясь угодить им, следят за выражением их лица». Раньше моя мать слышала одни комплименты. Люди говорили между собой: «Богатый муж – сноровистая жена! Мягкая шерсть – хорошее одеяло». Как верна эта пословица! И что бывает, когда умный человек утрачивает влияние. Когда был жив ее муж, Белая Гирлянда Ньянг считалась образцовой хозяйкой. За ее энергию и умелость ее обычно называли кормилицей. Но сейчас ее способности были подвергнуты испытаниям, и люди стали замечать ее недостатки. Чем больше мы страдали, тем больше плохого о нас говорили, и те, кто раньше находился в зависимости от нас, теперь не упускали случая, чтобы не позлословить о нас за нашей спиной.
Родители Зесай время от времени дарили мне что-нибудь из одежды или пару обуви и обычно говорили: «Пока сами мужчины не станут источником богатства, богатство так же трудно сохранить, как капли росы на траве. Поэтому особенно не оплакивай его потерю. Твои родители и предки нажили состояние своим трудом. Они не всегда были богаты и только недавно разбогатели. Наступит время, и ты станешь богатым». Так они часто утешали меня.
У моей матери было большое поле, которое называлось Тепе-Тепчунг (Маленький Коврик Голода). Хотя название было не очень благоприятным, поле давало хороший урожай зерна. Это поле обрабатывал мой дядя со стороны матери, и урожай с него сохраняли. За часть припасенного зерна он купил мясо, из черного ячменя сварил чанг [73], а белый ячмень перемолол в муку. Мне было тогда около 15 лет. Всем объявили, что Белая Гирлянда собирается устроить пир для того, чтобы возвратить свое имущество. У многих людей попросили на время ковры и расстелили на полу нашего большого дома. На пир были приглашены все наши соседи, в основном те, кто присутствовал при кончине отца и знал о его завещании, а также все наши родственники во главе с дядей и тетей. Угощение дяде и тете состояло из целой овцы каждому, а остальным гостям подали по четверти овцы, или ногу, или даже ребра, в зависимости от положения и степени родства с нами. Подали чанг в переполненных чашах, и пир начался. Затем моя мать встала посреди собрания и сказала: «Я прошу почтенных гостей, собравшихся здесь, выслушать мое объяснение, почему их пригласили сюда, поскольку, как гласит пословица: «За рождением сына следует церемония наречения именем, а чанг приглашает к беседе». Итак я хочу сказать несколько слов о последней воле моего покойного мужа, отца моих детей, о том, что хорошо известно всем вам. Послушайте это завещание, которое я хочу вам сейчас прочитать». И ее брат, мой дядя, прочитал завещание гостям. Когда завещание было прочитано, мать сказала: «Все вы знаете об устном завещании, и поэтому я не буду утомлять вас его повторением. А сейчас я хочу сказать о самом главном. Мы (мать и дети) глубоко благодарны дяде и тете за то, что они сделали для нас, за их заботу о нас вплоть до настоящего времени. Но теперь мой сын может заниматься хозяйством сам, и поэтому я прошу возвратить нам наше имущество. Я также прошу вас всех содействовать тому, чтобы он сочетался браком с Зесай и она была введена в дом, как и должно быть во исполнение предсмертной воли моего покойного мужа».
 
Услышав эти слова, мои дядя и тетя, конфликтовавшие друг с другом по каждому поводу, теперь объединились против нас, так как они вдвоем захватили наше имущество. Кроме того я был единственным сыном, а у дяди было несколько сыновей. Так, действуя совместно, с целью обмана, они в один голос заявили: «Где ваша собственность, о которой вы говорите? Когда Мила-Шераб-Гьялцен был жив, он арендовал эти дома, поля, скот, лошадей, золото и серебро. Это все было наше. Он возвратил их нам, только когда был на пороге смерти. Это было просто возвращение имущества его действительным владельцам. Была ли вашей собственностью хоть какая-нибудь маленькая часть имущества, мера ячменя, катышек сливочного масла, кусок ткани или какое-нибудь животное? Мы ничего этого никогда не видали. А сейчас вы имеете нахальство говорить такие вещи! Кто написал это завещание? Вы должны быть благодарны, что мы не дали вам, несчастным тварям, погибнуть с голоду. К вам относится эта пословица: «Лучше измерять воду в реке, чем облагодетельствовать злых людей». И они повскакивали со своих мест, затрясли своей одеждой, застучали каблуками и продолжали издеваться над нами: «Если на то пошло, этот дом тоже наш. Вон отсюда, неблагодарные, вон!» И они стали хлестать нас по лицу своими длинными рукавами [74]. Моя мать в тот момент только могла восклицать: «О Мила-Шераб-Гьялцен! Посмотри, как с нами обращаются, а ты говорил: «Я буду наблюдать за вами из обители мертвых. Если ты действительно можешь наблюдать, то делай это сейчас». И в припадке истерических рыданий она упала и потеряла сознание.
Брат моей матери побоялся драться с ними, потому что у этого дяди было много сыновей. Другие соседи, которые были доброжелательно к нам расположены, плакали вместе с матерью, причитая: «Бедная вдова! Бедные сироты!» Многие рыдали, и мало было таких, кто не плакал.
Мои дядя и тетя между тем продолжали: «Вы просите имущество у нас, в то время как у вас самих, по-видимому, есть достаточно средств, так как вы смогли пригласить всех ваших соседей и друзей на такой роскошный пир. Вы ничего не должны у нас просить, так как у нас нет того, что имеете вы. И даже если бы у нас было что отдать, мы не собираемся ничего отдавать. Делайте, что хотите, жалкие твари! Если вы достаточно сильны численно, деритесь с нами. Если же вы знаете, что вас слишком мало, проклинайте нас!» Сказав это, они вышли. Те, кто был на их стороне, последовали за ними, а мать продолжала плакать. Ее брат, родные Зесай и несколько наших друзей остались, чтобы утешить ее. Допивая оставшийся чанг, они говорили: «Не плачь, это бесполезно». Они предложили собрать деньги по подписке со всех тех, кто присутствовал на обеде, и советовали попросить дядю и тетю пожертвовать какую-нибудь приличную сумму, чтобы на эти деньги послать меня учиться. Брат моей матери сказал ей: «Да, да, давай сделаем так и пошлем мальчика учиться чему-нибудь. Что же касается тебя и твоей дочери, то вы можете перейти жить ко мне, и вы сами будете обрабатывать ваше поле. А мы должны постараться устыдить дядю и тетю». Но моя мать ответила:
«Так как наше имущество нам не будет возвращено, я не считаю возможным воспитывать своих детей на средства пожертвователей. Тем более, что нет ни малейшей надежды, что дядя и тетя вернут хотя бы часть нашего состояния. Что же касается сына, то он, конечно, должен учиться. После того, как они отказались вернуть нам нашу собственность, они приложат все усилия, чтобы опозорить нас, если мы снова подчинимся им. Они будут еще больше издеваться над нами и сделают нас наподобие барабана на подставке или дыма, разносимого ветром [75]. Мы останемся здесь и будем работать на нашем поле».
Меня послали учиться у ламы Красной секты, которого звали Лу-гьят-хан (Восемь Змей). Он жил в округе Ца, в местечке под названием Митхонггат-ха (Невидимый Холмик), и как учитель пользовался там большой известностью.