Великий Йог Тибета Миларепа

И в заключение я добавил: «Если я нарушу эти обеты, зная при этом, что лучше умереть, чем жить, отказавшись от поисков Истины, пусть божественные существа, защитники Веры, немедленно пресекут мою жизнь и пусть мой гуру и боги своей милостью направят мою новую жизнь по религиозному пути и наделят меня силой воли и умом, дабы я смог преодолеть все препятствия (на Пути) и добиться Победы».
Затем я спел песнь-посвящение о данных мной обетах:
 
 
«Отпрыск Наропы и Пути Спасения,
 
Пусть я, отшельник, буду жить плодотворной жизнью в уединении.
 
Пусть не искушают меня иллюзорные мирские соблазны,
 
И пусть укрепится спокойствие, рожденное медитацией.
 
Пусть я не буду лежать в бессознательном успокоенном состоянии,
 
И пусть расцветет во мне цветок сверхсознания [190].
 
Пусть не досаждают мне порождаемые умом мысли о мирском,
 
И пусть возрастут во мне древеса Мира Несозданного.
 
Пусть моя отшельническая жизнь не будет омрачена внутренними конфликтами,
 
И пусть я соберу плоды Знания и Опыта.
 
Пусть Мара и его помощники не будут искушать меня,
 
Пусть познание моего собственного истинного Ума
 
Будет моим успокоением.
 
Путь и Метод, которые я избрал,
 
Пусть не будут вызывать у меня сомнений,
 
И пусть я буду следовать по стопам моего духовного отца.
 
О милосердный Владыко, воплощение Неизменности,
 
Благослови меня, нищенствующего,
 
Проводить неизменно жизнь в уединении».
 
 
Помолившись так, я продолжал медитировать. Пищей мне служило немного муки, к которой я добавлял то, что мне попадалось. Я освоил знание Махамудры (Великого Символа) теоретически, но я был очень слаб физически и не мог контролировать дыхание (психофизическую нервную энергию, или флюид) [191], и поэтому во мне не рождалось экстатическое внутреннее тепло, и я оставался не защищенным от холода.
Я искренне молился моему гуру, и однажды ночью мне приснился очень яркий сон. Скорее это был не сон, а видение, воспринимаемое сверхсознанием. Явилось несколько женщин, принесших кушанья для совершения пуджи (религиозной церемонии). Совершив церемонию, они сказали мне, что их послал ко мне мой гуру Марпа научить меня выполнять физические упражнения йоги.
Получив наставления, я стал выполнять три вида упражнений – для тела, голоса и ума и научился вырабатывать физическое тепло во время экстаза [192].
Так прошел год, и однажды у меня появилось желание погулять немного поблизости, чтобы развеяться. Я собрался было уже выйти, но тотчас же вспомнил о своих обетах и спел песню, в которой выразил порицание самому себе:
 
 
«О Дордже-Чанг в образе Марпы!
 
Помоги мне, нищенствующему, вести жизнь в уединении.
 
О ты, странный человек Миларепа!
 
Тебе я пою эту песню, чтобы дать тебе совет.
 
Ты удалился от всех людей,
 
С которыми мог бы вести приятную беседу.
 
Поэтому ты чувствуешь себя одиноким и хочешь развлечься.
 
Но нет у тебя оправдания к этому стремиться.
 
Не волнуй свой ум, пусть он будет спокойным.
 
Если в нем есть мысли, на совершение греховных
 
поступков они будут направлены.
 
Не поддавайся желанию развлечься, но напряги силу ума.
 
Если перед искушением ты не устоишь, все твои
 
религиозные заслуги будут пущены по ветру.
 
Никуда не выходи и сядь спокойно на свое место.
 
Если ты выйдешь, ты можешь споткнуться о камни.
 
Не задирай голову, а склоняй ее.
 
Если голова поднята, поисками пустых развлечений она займется.
 
Не спи, продолжай свои труды.
 
Если заснешь, тебя одолеют Пять Ядов Невежества» [193].
 
 
Отчитав себя так, я продолжал круглосуточно медитировать, и проведя в медитации более трех лет, увидел, как я духовно вырос, как расширились и укрепились мои знания. Но возникла проблема с пропитанием, так как мой запас ячменной муки был полностью израсходован, хотя я тратил ее очень экономно – по двадцать мер в год, а теперь и этого не стало. Мне угрожала смерть от голода тогда, когда я еще не достиг состояния Будды. Мой путь к вечности мог бы так печально прерваться. Я подумал о том, как люди радуются, приобретя одну сикху (четверть анны) или две золота, и как горюют, столько же потеряв. «По сравнению с этим моя жизнь, посвященная достижению состояния Будды, неизменно ценнее, – рассуждал я. – А с другой стороны, лучше умереть, совершая аскетический подвиг, чем нарушить обет. Что же мне делать? Что если, не спускаясь вниз к людям за подаянием, я поищу что-нибудь съедобное поблизости? Тогда я не нарушу обет. Если я что-нибудь найду, это будет спасением для меня». И я вышел из моей пещеры и, побродив поблизости, обнаружил на солнечной стороне место, где были хорошие родники и росло много крапивы. С этого места открывался прекрасный вид, и я перебрался туда.
 
Я продолжал медитировать, питаясь похлебкой из крапивы. Снаружи мое тело было лишено одежды, а внутри – нормальной пищи. Я весь высох и превратился в живой скелет. Моя кожа приобрела зеленоватый оттенок наподобие цвета крапивы, которая служила мне пищей. Волосы на голове имели такой же зеленоватый цвет. С благоговением я смотрел на свиток, который дал мне мой гуру, и иногда клал его на голову и нежно к нему прикасался. Это успокаивало мой пустой желудок. Иногда у меня появлялась отрыжка как если бы я много поел. Один или два раза я собрался было открыть свиток и прочитать его, но через знамение я был предупрежден о том, что время еще не наступило для этого, и поэтому я хранил его нераспечатанным.
Примерно год спустя охотники из Кьидронга случайно набрели на меня после неудачной охоты. Сначала они убежали, думая, что я бхута (злой дух). Когда я им сказал, что я человек и живу отшельником, они не поверили, но все же подошли поближе, чтобы рассмотреть меня, и произвели тщательный обыск в пещере. Ничего не найдя, они спросили меня, где мои продукты. «Мы тебе заплатим хорошо за них. Но если ты их не отдашь, мы убьем тебя», – угрожали они. Я ответил им, что у меня есть только крапива и что даже если бы у меня было что-то еще, (ввиду того, что они издевались надо мной, поднимая и бросая меня), они не должны отбирать у меня пищу силой. Они тогда сказали, что в их намерения не входит грабить и оскорблять меня, они ничего за это не получают. Я ответил им, что, совершая другие действия, они могли бы приобрести заслугу. «Тогда, – сказали они, – мы снова будем тебя бросать наземь». И они проделали это со мной несколько раз. Хотя это причиняло моему изнуренному телу большие страдания, я искренне жалел их и плакал за них [194]. Один из них, не принимавший участия в этой экзекуции, говорил: «Этот человек похож на настоящего ламу, и даже если он не лама, вы ничего не достигнете, обращаясь так жестоко со слабым человеком. Не он виноват, что вы голодные. Перестаньте это делать». А мне он сказал: «Отшельник, твоя стойкость вызывает восхищение. Я тебе ничего не сделал плохого, и поэтому поминай меня в молитвах». Другие, насмехаясь, добавили: «А так как мы поднимали тебя, не забудь также защитить нас своими молитвами». Тогда он ответил им: «Да, да, это он сделает, будьте уверены, но только другим способом». И они ушли, громко смеясь. Я не проклинал их, даже не помышлял об этом. Но божественное возмездие настигло их. Впоследствии я узнал, что они были арестованы правителями этой области. Главарь был казнен, а все остальные, кроме того человека, который не причинил мне вреда, были ослеплены.