Экземпляр номер тринадцать (СИ)

В кухне ощутимо запахло безнадегой и унынием. И остатками каши. Которая совершенно определенно куда-то делась. А мы все так на нее рассчитывали.
— А давайте проведем эксперимент? — вдруг, предложила ведьма.
И, ничего никому не объясняя, выложила в тарелку те самые, жалкие остатки питательной смеси.
— Вообще-то, я очень рассчитывал на эту порцию — почти обиженно, пробубнил вир.
— Тю! Я может тоже рассчитывала. Особенно на то, что Вы, будучи джентельменом, уступите пищу мне.
— Почему это? — возмутился мужчина.
— Потому что я женщина — тут же вскинулась ведьма.
— Я, кстати, тоже женщина — буркнула я, сглатывая голодную слюну — Почему не мне?
— Тогда по старшинству — уверенно припечатала Темная — Если, конечно, нам вообще останется что делить.
И мы, не сговариваясь, попятились к столу, не сводя взглядов с тарелки.
Пару мгновений ничего не происходило. Я уж, было, сделала плавное движение вперед, чтобы первой бросаться к остаткам каши, как вдруг, забытый нами остывший котел с невнятным варевом, сотворенным Верховной, привлек внимание.
Внутри медной емкости всколыхнулась и тихо булькнула невнятная жижа. Поверхность субстанции дернулась, всхлипнула и медленно поднялась кверху, образуя остроконечный холм, пестрящий комками не проваренной крупы. Холм рос и рос, возвышаясь над краями посуды. Целостная, поначалу, структура натягивалась, словно покрытая пленкой. А, затем, внезапно лопнула посередине, образуя этакий провал. Черное жерло пару раз открылось и закрылось. И, внезапно, ухмыльнулось этой дырой, словно беззубым ртом. Следом, с обеих сторон холма вытянулись в бок два тонких отростка, которые тут же, словно осминожьи щупальца, заколыхались на сквозняке.
Ведьмина каша осторожно оглянулась по сторонам, но, не иначе как за отсутствием глаз, ничего подозрительного не обнаружила. Тогда, чуть наклонившись к тарелке, наполненной едой, она аккуратно прихватила ручкой предусмотрительно положенную рядом ложку.
Мы остолбенели. На кухне творился откровенный сюр.
Каша ела кашу. Ела с аппетитом, причмокивая от удовольствия и облизывая ложечку. Тщательно пережевывая и сглатывая пищу. Еще и грустно заглядывая в опустевшую так скоро тарелку.
— Я сплю — почти уверенно произнес инквизитор, с удивлением наблюдая, как каша вылизывает показавшимся из собственных недр языком посуду — Скажите, вира Градейн, а пар от вашего кулинарного шедевра способен вызывать галлюцинации?
— Коллективные, судя по всему — ошалело согласилась я.
— Это чумой всей деревней болеют — фыркнула Гретта — А сумасшествие — дело сугубо интимное, индивидуальное. Так что нет. Не виновата я. И не докажите.
Ведьмина каша, вдруг, застыла прямо с тарелкой в лапках и… прислушалась?
Нет, определенно ушей у куска плохо проваренной крупы не имелось. Ни отростков, ни отверстий их замещающих. Но факт был на лицо. Точнее, на бесформенный кусок жижи с провалом рта. Субстанция чуть повела головой в разные стороны и очень медленно отстранила тарелку от лица, трепетно прижимая ее к условной груди. Верх конуса медленно поворачивался из стороны в сторону, имитируя внимательное разглядывание помещения.
Я неуютно поежилась. И, тем самым, неожиданно привлекла внимание каши. Холм пищи дернулся и замер… уставившись в мою сторону!
— Она… она что, нас видит? — почему-то присвоив субстанции женский род, испуганно спросила я.
— Видимо так — неуверенно обронил инквизитор, медленно поднимаясь со своего места.
— Тьма непроглядная… как же оно так получилось-то? — испуганно промямлила Верховная, прижимая к девичьей груди ладошки — Но, если что, это не я! Не докажите!
— Помолчите уж, лучше — скривился вир — Вы за неполные сутки уже на вековое заключение намудрили!
— Откуда это? — тут же взвилась змеей ведьма.
— Обращение людей в животных запрещено пунктом 15 устава — холодно рявкнул мужчина, внимательно обозревая кашу, которая вскинулась выше острым углом, замерев в своем котелке.
— Вы сказали, что мы об этом вспоминать не будем! — возмутилась Гретта — Потому как Ваша же родная жена не меньше моего тут вчера с нервного состояния натворила!
 
— Моя родная жена — мягко уточнил мужчина, оглядывая кухню — Не кидала заклинания прицельно. И не проклинала слуг до пятого колена. Она просто фонила тьмой.
— А я за ней тщательно прибирала — взвизгнула Темная — И за собой, кстати, тоже! И вообще — не докажите! Где свидетели? Где малявы на меня, век воли не видать? У-ууу! Мусора позорные! Не строчи тут, не пришьешь!
— А сотворение живого из уже неживого карается на срок от века до трех, в соответсвии с пунктом двадцать один того же устава. И на срок до шести веков соответственно по своду правил ментальной некромантии — спокойно пояснил мужчина, медленно приближаясь к плите и аккуратно снимая с крючка огромную кастрюлю.
— Какая некромантия? — затянула Гретта — Никакой неромантии! Крупа изначально живой не была!
— А в колосьях? — хитро прищурился инквизитор, медленно разворачиваясь в сторону заинтересованно замершей субстанции.
— Ах так?! Ах вот вы как?!
— Попалась! — вскрикнул вир, бросаясь прямо на отвлеченную разговором кашу и накрывая ведьмовской котелок.
Но не успел.
На миг предвосхищая его движение, ведьмовское варево швырнуло в инквизитора пустую грязную тарелку и, пронзительно булькнув, выпало из родного котла, с громким шлепком растекаясь по полу.
— Лови его! — возопил мужчина, снова поднимая кастрюлю и падая на пал, в попытке поймать тварь.
…
Мы с Гретой молча сидели за кухонным столом. Не было сил ни шевелиться, ни, собственно, заниматься уборкой.
Последнее было бы более, чем кстати. Но, казалось совершенно не выполнимым. А возложить столь важное дело было решительно не на кого.
Инквизитор полчаса назад отбыл на службу. Он был сильно зол, ужасно бешен и, на прощание, не забыл погружать всем присутствующим задорным костром и следующими за ним кругами ада. Надо сказать, что и вид он имел при этом не малым лучше нашего. Наверное, это должно было как-то оправдывать его скверный характер и плохое настроение. Но, почему-то, не оправдывало. Изрядно мятый сюртук мало того, что выглядел откровенно пожеванным, еще и пестрил жирными пятнами. Его правая щека была сильно поцарапана и радовала мой заплывший левый глаз тремя размеренными бороздами. А проткнутую руку он нежно баюкал спешно сооружений перевязью.
Зато его лицо не украшал уже изрядно налившийся синяк, а волосы не торчали колтунами в разные стороны. И в них не запутались насмерть остатки клейстера, ошибочно признанными сперва кашей. Сдается мне, что вычесать это без потерь уже и не удастся.
Так что о каком сострадании к нему могла идти речь?
Я тяжко вздохнула. Сострадания, на мой взгляд, была достояна исключительно я.
Это мой дом нагло оккупировали. Довели меня многократно до магического срыва, а мою прическу до полной безнадежности. И при этом еще меня же обвинили в чем не лень.
Потери. Кругом одни потери. Моя жизнь это чреда боли.
Как? Как я, будучи урожденной Темной Адаль допустила такое?! Ох, права была моя бабуля. Я просто расслабилась. И вот он итог.
Огромная, все еще пыльная полярная сова на спинке стула вздохнула в унисон со мной и, под прикрытием напускной скорби, очередной раз попыталась цапнуть расплывшийся по краю стола кусок ожившей субстанции.
Субстанция дурой, судя по всему, не была. Маневр распознала на подлете и, в качестве профилактики, пребольно ударила бывшее чучело по башке боевой ложкой. Вторая каше-лапка, с зажатой в ней боевой же поварской вилкой, при этом весьма красноречиво уткнулась в совиную грудь, намекая на возможное усиление санкций. Нежить в перьях обиженно мяукнула (ну никак это тело не могло вспомнить, какие звуки должно было при жизни издавать) и сделала вид, что вообще собиралось просто чистить перья хвоста.
— Как я до этого докатилась? — словно в пустоту задала риторический вопрос Верховная ведьма, нагло воруя мою обреченность.