Господин штабс- капитан (СИ)
— А я про что, к тому же если моему патрулю сунут ваши документы, то в большинстве случаев таких людей сразу отпустят и багаж или груз проверять не станут, а у вас тоже людей не так много, что бы охватить патрулями большие территории, да к тому же и патруль получится всего из нескольких человек. И вот что ещё, если так делать везде, то противник скоро про это узнает и придумает что-то другое, а потому я предлагаю усложнить ему жизнь. Вы всё же будете делать свои патрули, НО, во-первых, их всегда будут страховать мои бойцы, находящиеся рядом и замаскированные, а во-вторых, такие патрули всегда будут действовать в тесном взаимодействии с местными военными. Командование близлежащих частей должно знать, когда и где будут патрули НКВД, это и для выделения им силовой поддержки и для знания того, где и когда будут настоящие патрули и посты, все остальные априори будут считаться противником и действовать против них будут соответствующе.
— Я рад Святослав Константинович, что вы не держите зла на моё ведомство из-за того досадного недоразумения.
— Идиоты встречаются везде, а контролировать каждого своего подчиненного не может ни один начальник, да и какие могут быть обиды, когда от этого будет страдать общее дело.
— Отлично, значит договорились, я пришлю к вам в штаб своего человека, который будет отвечать за совместное патрулирование, вот с ним вы и согласуете все детали.
Я остался рад прошедшим разговором, а так же тем, что нашёл общий язык с Серовым, мне ещё только не хватало накануне войны конфликтовать с НКВД. Вот теперь и посмотрим, как Канарис будет засылать к нам своих диверсантов. Любой патруль без бронетехники априори будет считаться вражескими диверсантами, а пока надо будет хорошо прошерстить все леса, особенно на возвращённых территориях, там сейчас столько всякой швали прячется, что работы будет море. Пока ещё нет войны, надо основательно почистить территорию, тут и разведчикам с обычными бойцами хорошая тренировка, да и потом нам самим воевать легче будет, когда не будут бить нам в спину, а кроме того узнают местность и потом не будут работать вслепую. Выйдя из управления НКВД, я велел ехать в обком, надо было представиться и партийным руководителям, а то ещё чего доброго обидятся, что не оказал им должного уважения. Вот так и началась моя служба в Киеве, и дел предстояло сделать очень много. Контроль за строительством укреплений на старой и новой границе, посещение заводов для производства бронеколпаков и бронекапониров, вооружение укреплений, учения моих бойцов, дел было невпроворот. Короче я крутился как белка в колесе, но постепенно всё налаживалось, к осени закончили с укреплениями, всеми, а на новой линии теперь только строили бетонные доты и огневые точки у мостов, бродов и на перекрёстках. Хоть их было и не много, но строили их в критических точках и к весне должны были закончить, так что даже первая линия обороны в основном из полевых укреплений лишь немного усиленная бронекапонирами могла достаточно хорошо помочь войскам держать оборону. В строительных работах участвовала исключительно пехота, ну и сапёры разумеется, а остальные рода войск усилено тренировалась, да и пехота не сидела безвылазно на строительстве. Знаю, что использовать бойцов на строительстве не очень хорошо, но ведь и строят они не генеральские дачи, а кроме того я не задействовал всех и сразу. Бойцы менялись каждые две недели, а потом учились, у меня даже на этой почве вышел конфликт с политуправлением. Тут было сразу несколько факторов, и то, что я основательно срезал время на политподготовку, а то эти звездуны всё время переливали из пустого в порожнее. Нет, значение политической грамотности бойцов я не отрицаю, но ведь для всего должна быть мера, а политруки хотели для себя слишком много времени. Потом вышли споры из-за укреплений, ага, я заставлял на учениях и при строительстве отрывать полноценные окопы, полного профиля, а эти звездуны настаивали на индивидуальных ячейках, под предлогом излишней усталости бойцов. Но апофеозом наше противостояния стала весна следующего года, когда я приказал под благовидными предлогами вывести из приграничной зоны все семьи комсостава, а также отменить отпуска и выходные для командиров. Только прямое вмешательство Сталина поставило политработников на место, но зуб на меня они наточили, причём даже не зуб, а клык, от саблезуба. А так всё шло как положено, и для меня сейчас было главным пережить этот год.
10 мая 1940 года, Москва, Кремль.
Сталин был в своём кабинете, когда пришло сообщение, что Германия внезапно вторглась на территорию Бельгии, Голландии и Люксембурга. Когда он услышал об этом, то сразу вспомнил свой долгий и непростой разговор с Разумовским. Уже в который раз Разумовский оказался прав, и ведь скорее всего он и в остальных своих прогнозах окажется прав. Решив ещё раз поговорить с ним, он сняв трубку, велел Поскрёбышеву немедленно вызвать к нему из Киева Разумовского, а днём следующего дня Разумовский уже входил в его кабинет.
— Здравствуйте товарищ Разумовский, проходите, садитесь.
Сам Сталин в это время стоял у приоткрытого окна и курил, но не свою знаменитую трубку, а обычную папиросу Герцеговина Флор.
Получив внезапный вызов в Москву, к самому, я не особо удивился, значит немцы начали свою игру в открытую. Разумеется, что во-первых, я не знал точной даты нападения Гитлера на Францию, только год и всё, а когда именно нет, толи весной, толи летом. А во-вторых, всё же моё вмешательство не прошло даром и вполне могло повлиять на сроки событий, а другой причины такого поспешного вызова в стиле — хватай мешки, вокзал отходит, я попросту не видел. Если бы я понадобился вождю по обычной причине, то ни какой спешки бы не произошло, а тут категоричное — немедленно прибыть в Москву к товарищу Сталину. Снова захожу в уже знакомый кабинет, Сталин курит у приоткрытого окна, причём не трубку, а папиросу. Здоровается со мной и предлагает сесть, а я что, я ничего, здороваюсь со Сталиным и сажусь на стул.
— Товарищ Разумовский, вчера Германия напала на Бельгию, Голландию и Люксембург и что по вашему будет дальше?
— Немцы мгновенно их разгромят и затем двинутся во Францию, но и французы им не соперники, их тоже очень быстро разгромят.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно товарищ Сталин, не пройдёт и месяца, как война в Европе закончится победой Гитлера. Я уже говорил вам, немцы противник очень серьёзный и опасный, воевать они умеют. Вспомните империалистическую, ведь за исключением её начала, когда наши войска вошли в Восточную Пруссию, других случаев оккупации немецких территорий, пусть и краткосрочных, не было.
— Вы и в остальном уверены?
— Уверен товарищ Сталин, в этом году Гитлер будет осваивать захваченное, да и начинать сразу после этого войну с нами просто глупо, сроки начала уже пройдут.
— Что за сроки начала?
— Начинать с нами войну можно только или весной или ранним летом, тогда и дороги сухие и сил на войну нужно меньше. Для войны в зимнее время требуется как минимум зимнее обмундирование, причём хорошее. Европейские зимы намного теплей наших, там даже реки льдом практически не покрываются, да и снег значительно снижает мобильность техники. Вот и получается, что начинать войну осенью или зимой невыгодно.
— А как же Польша? Ведь с ней Гитлер начал войну в сентябре.
— А что Польша, по площади чуть больше плевка, дороги хорошие и их много, а потому и воевать с ними долго не надо, не больше месяца, что и произошло. Мы другое дело, территории огромные, а дорог мало, а хороших дорог ещё меньше, тут время нужно. Вот именно поэтому, начинать войну с нами надо или весной, после того, как просохнут после весенней распутицы дороги, либо в начале лета, что бы до осени успеть разгромить наши войска и зимовать уже в наших городах, в удобстве и тепле, да на наши припасы. По крайней мере именно так рассчитывают немцы, но ведь мы будем против, так что получится у них как в том анекдоте.
— Что за анекдот товарищ Разумовский?