Паноптикум

– Я и сейчас перед ним, – отвечал возница с пафосом. – Мне теперь так кажется, что я нахожусь перед ним все время, всякую минуту.
К югу лежала болотистая местность, расцвеченная золотыми и зелеными полосами, над ней нависла легкая дымка. Они проехали по деревянному мосту, возведенному над топким местом и ручейком, известным как Кони-Айлендская протока. Первые мосты через протоку строились из дерева, а дороги из ракушечника, количество которого со временем росло, так как морские птицы сбрасывали моллюсков на мосты и дороги, чтобы разбить скорлупу. В ветвях высоких деревьев вили гнезда мигрирующие скопы. В лицо Эдди ударило яркое солнце, вызвав слезы на глазах. Соленый ветерок обжигал лица и бодрил. Солнечный свет, пробиваясь сквозь облака, был здесь не таким ярким, как на Манхэттене. Именно такое приглушенное освещение обожал Мозес Леви: хотя дальние планы при этом расплывались, все мельчайшие детали в толпе покупателей на улицах Кони-Айленда вырисовывались очень четко. Весь Бруклин, казалось, был пронизан сияющим светом. Трамвайные рельсы на Нептун-авеню, карусели с деревянными львами и конями – все сверкало яркими красками. Бросались в глаза алые, синие и желтые полосы ярмарочных тентов.
Возница остановился на Сёрф-авеню. Реконструкция Дримленда достигла заключительной стадии. Навезли песка и свалили его огромными кучами прямо на улице. Как только задувал бриз, песок взмывал в воздух маленькими смерчами.
– Дальше не поеду – не хочу, чтобы он видел, что это я тебя привез. – Неподалеку виднелась щипцовая крыша Музея редкостей и чудес. – С удовольствием прикончил бы его – возможность у меня была, не сомневайся, – но через него я получаю то, без чего не могу обойтись, – прости меня, Боже, – так что это меня останавливает.
Эдди спрыгнул с козел с камерой в руках.
– Тогда подожди меня здесь. Мне надо будет доехать обратно.
– Еще чего! Я сделал то, что обещал, разве не так? Я что, твой лакей, чтобы выполнять все, что ты ни пожелаешь?
– Я думал, ты мой брат, – с иронией заметил Эдди.
– Наполовину.
– Оставайся здесь и молись, чтобы я вообще вернулся.
Возница пропустил этот приказ мимо ушей, развернул коляску и, свистнув, послал коня рысью.
– Молись за свою жизнь сам, – крикнул он через плечо. – Счастливо добраться домой!
ПОСЛЕ шума и суеты вокруг Дримленда было облегчением свернуть на выложенную плиткой дорожку, ведущую к музею, и окунуться в тишину. Здесь к тому же было прохладнее, чем на шумной авеню. Здание было похоже скорее на жилой дом, чем на музей. До открытия всех парков и аттракционов оставалось всего несколько дней, а музей выглядел на удивление запущенным. Парадный вход был заперт. Деревянные щиты, обещавшие показать захватывающие чудеса, еще не были повешены и кучей валялись на траве, они отсырели, краска на них выцвела. Зато пышно разрослись два больших сиреневых куста, вокруг которых роились пчелы. Послышались чьи-то голоса. Он пошел на них, огибая выставочный зал, и очутился на краю большого двора. Перед ним возвышалось грушевое дерево с недавно распустившейся листвой. Эдди стал вглядываться сквозь нее в то, что происходило на террасе. Кто-нибудь другой на его месте, возможно, остолбенел бы при виде такого сборища, но Эдди оно восхитило. На миг он даже забыл, зачем явился сюда, и просто глазел на собравшихся здесь удивительных существ.
Музей открывался в этом году рано, чтобы опередить Дримленд и Луна-парк и привлечь воскресных посетителей, которые в ином случае могли бы не обратить внимания на столь скромное заведение. С витрин были сняты закрывавшие их полотняные чехлы, стекло и скелеты были протерты, птичьи клетки и аквариумы вычищены. В это утро «живые чудеса» собрались, чтобы поприветствовать друг друга после долгой зимы. Они расписывались в журнале, где были перечислены номера, с которыми они должны были начать свои выступления в конце недели. Тот, кто не умел писать, ставил крестик. Каждый год выбывал кто-нибудь из старых артистов, так было и на этот раз. Так, все сокрушались по поводу исчезновения Джанни, пожилого римлянина, глотавшего огонь и ходившего босиком по раскаленным углям. В конце прошлого сезона он заболел и кашлял кровью с крошками угля. Вернувшиеся же обнимались, радуясь, что оказались не единственными, кто пережил зиму. Некоторые перебивались случайными заработками, другие ездили с цирками или выставками на юг, третьи просто ждали прихода весны. Так проводила время и Девушка-бабочка Малия, живя в пансионе, где ее мать занималась починкой одежды, чтобы удовлетворить их скромные потребности. Встреча со старыми друзьями была для них настоящим праздником, особенно радостным потому, что Профессор накануне загулял допоздна и еще не поднимался. Их, конечно, все-таки ждала встреча с ним и обсуждение контрактов, но пока что можно было с легким сердцем наслаждаться моментом, не чувствуя на себе его пронзительный взгляд, оценивающий все, что они говорят и делают.
 
Они пили чай и поглощали испеченные Морин пончики с яблоками, в этот торжественный день даже более восхитительные, чем обычно, а также пирожные, которые были приготовлены из сладкого теста, заваренного в баке на огромной плите, топившейся углем, и посыпаны белым и коричневым сахаром.
Эдди смотрел на все это в радостном изумлении. В компании был и шпагоглотатель Джереми, перед каждым выступлением смачивавший горло густым сиропом из Вест-Индии и пивший исключительно горячий чай. Молодые братья Дюрант из Бронкса ели с одной тарелки. Девушка-бабочка завтракала с помощью ног с таким же успехом, с каким другие едят руками, а Мальчик из джунглей, которого все называли Хорас, не мог говорить, но очень доходчиво объяснял, что хочет пить чай с тремя кусочками сахара. В этом сезоне был и новичок, Уильям Ривз, похожий на эльфа и водивший на цепочке аллигатора размером с охотничью собаку. Во время представления он снимал с головы картуз, приоткрывал пасть аллигатора и засовывал туда голову. В остальное время пасть была крепко обвязана, дабы животное не спутало чей-нибудь палец с одним из кусочков цыпленка, которыми его кормили.
Эдди пристроил свою камеру, чтобы сфотографировать этот необыкновенный завтрак. Да и весь сад казался волшебным. Солнечный свет окрашивал стол лимонно-желтыми и золотыми полосами, в воздухе стоял запах мяты, сырой земли и ароматного черносмородинового чая. Малия, запрокинув голову, хохотала над анекдотами, которые братья Дюрант рассказывали вместе, но ключевую фразу всегда произносил старший. Новичок Уильям Ривз с веселым видом наблюдал за девушкой, любуясь ее красотой, а шпагоглотатель пил свой дымящийся чай, прислонив шпагу с медным эфесом к костлявому колену. Камера Эдди работала почти бесшумно, однако и тихого щелчка было достаточно, чтобы группа на террасе замерла. Возможно, их органы чувств были более восприимчивы, чем у обычных людей. Они разом испуганно повернулись к Эдди, словно ожидали увидеть притаившуюся на ветке змею, и были удивлены, когда заметили под грушей заурядного долговязого молодого человека с коротко остриженными волосами и темными глазами, небрежно одетого в синий пиджак, легкие шерстяные брюки и ботинки со шнурками.
Эдди с виноватым видом приблизился к ним, понимая, что нарушил дружеское застолье.
– Надеюсь, вы простите меня за вторжение. Я проходил мимо и увидел вас всех. Это такая замечательная сцена, что я не мог ее пропустить. Я фотограф. – В доказательство своих добрых намерений он продемонстрировал им камеру. «Живые чудеса» не отшатнулись от него, а казались заинтригованными. – Я делаю фотопортреты, – продолжил Эдди и подошел ближе, ободренный их реакцией. – Был бы очень рад сфотографировать и вас.
– Прямо сейчас? – с оттенком подозрения в голосе спросил Уильям Ривз. – И за сколько же?
– Да бесплатно, – успокоил его Эдди.
– Тогда договорились.
Ривз согласился позировать первым и разбил лед недоверия. Все столпились, с интересом наблюдая за тем, как этот худощавый жилистый человек берет на колени аллигатора и гладит его серо-зеленую кожу.