Скрипка для дьявола (СИ)

Чего скрывать: я знал, как уродлив и страшен на тот момент был мой лик. Он по сей день таков, хотя значительное количество ожогов бесследно исчезло, оставив лишь несколько больших рубцов.
- Простите меня, хозяин. Не ожидала я, что вы так скоро проснетесь...- забормотала она низким голосом, ставя корзинку на стол и подхватывая с пола несколько яблок.
- Вы домоправительница? – осведомился я, чтобы сразу расставить все точки над «i» и утвердиться, кто есть кто.
- Да, хозяин. – ответила она, – Месье Сарон сказал присматривать за вами. Сказал, что вы тяжело ранены и не до конца еще выздоровели. Оно и видно было – эти идиоты-кучеры так вели карету, что вам поплохело к концу пути. Всю ночь просидела возле вас, хозяин. Нельзя вам больше выезжать пока, нельзя... – она все говорила и говорила, и я подумал, что она также болтлива, как и большинство женщин.
- Как твое имя?
- Мария, – она положила в корзинку последнее яблоко и, наконец, медленно выпрямилась, – Мария Фернандес.
- Что ж...- только и смог вымолвить я.
- Вы себя хорошо чувствуете? Не голодны? Разве вам можно подниматься с постели?.. – снова засуетилась она.
- Да, вполне. И я не голоден пока, – заверил ее я, – Куда ты уходишь?
- Кормить Одетт, – ответила Мария.
- Кто это?
- Кобыла, – сказала она, и, сделав книксен, вышла из кухни, оставив меня в легком удивлении. Значит, здесь еще и конюшня есть. Что ж, очень мило.
Решив ознакомиться с местностью, я вышел из дома и обвел взглядом зеленую степь за деревянной низенькой оградой с толстыми, явно старыми деревьями и услышал посвистывания и чириканье птиц в их кроне.
И тишина. Вновь эта блаженная тишина, которой я упивался, словно сладчайшим из вин.
Вернувшись в особняк и взяв легкую накидку, я пересек сад, заросший кустами терновника, камелий и дикого винограда, и зашагал мимо вековых стволов. Несмотря на околополуденный час, мне мало кто встретился: только пара пастухов да мальчишка-почтальон, бегавший с большой сумкой по домам местных жителей.
Пастухи, проходя мимо, пристально посмотрели на меня и мои ожоги. Я постарался не обращать внимания на столь явное неучтивое любопытство. Однако, сидеть взаперти только потому что у меня что-то не так с внешним видом, я не собирался. Придется привыкать к тому, что я лишился той малой красоты, что у меня была. Но это не сильно расстраивало. Мне было попросту безразлично, как я выгляжу. Может быть, потому, что в последнее время я устал от всего.
Большую часть этой провинции составляли равнины – темно-зеленые, в некоторых местах с уже пожелтевшей травой, которую вяло щипал различный домашний скот: козы, овцы или лошади. Серое, пасмурное осеннее небо. Пастухи отдыхали под сенью шумящих листвой дубов и стерегли стада.
Я остановился на вершине небольшого холма, близ маленькой рощи и глубоко вдохнул терпкий ладан увядающей природы.
Так простоял довольно длительное время. Я думал о произошедших событиях, о тебе, Лоран, о том, что с тобой происходило на тот момент и смогу ли я когда-нибудь найти тебя снова. Но также осознавал всю неприятность того инцидента с ножом. Я понимал, что ты сделал это не специально – в пылу сопротивления, но, зная твой характер, догадывался, что ты не сможешь перенести безболезненно тот факт, что убил меня собственными руками и станешь винить в этом либо себя, либо меня. Стало быть, ты в любом случае не захочешь меня видеть, ведь я даже не знал крайнего срока, когда вернусь в Париж. Скорее всего, это будет не скоро и ты к тому времени уже уймешь свою боль и научишься жить без меня. Вернувшись, я вскрою старую рану.
Я решил, что не могу позволить, чтобы ты и дальше шел по следам моей крови. И это значило, что я должен был забыть тебя.
На какое-то мгновение эта мысль ввергла меня в безумное отчаяние, но после я стряхнул усталый бред, и, развернувшись, направился обратно к дому, решив, что периодически буду навещать это место. Я немного замерз, чувствовал себя больным и утомленным, хотя проснулся всего каких-то три часа назад. Быть может, это была заслуга пасмурной погоды, а может, моего состояния – как душевного, так и телесного.
 
Уже подходя к особняку, я увидел столпившихся у деревянной ограды местных мальчишек – вероятнее всего цыган. Пятеро, и все как один смуглые, черноглазые и черноволосые. Самому старшему их них было не больше десяти лет на вид.
Они смотрели куда-то в глубину сада, о чем-то шептались и хихикали.
Под моей ногой хрустнула ветка и цыганята, подскочив, медленно обернулись. На меня уставилось пять пар испуганных ночных глаз. Внезапно, они бросились в рассыпную, с криками: «Вор, выйди вон! Вор, выйди вон!»
Не успел я среагировать, как их уже и след простыл.
- Вот черти...- пробормотал я, входя на территорию сада и почти сразу же услышал крики Марии где-то за домом.
«Да что происходит?!» – меня понемногу начинала раздражать эта неизвестность и я, ускорив шаг, поспешил обогнуть строение с другой стороны, и, к вящему своему изумлению обнаружил, что пронзительные вопли, которые издавала домоправительница вовсе не являлись криками о помощи, а были, скорее, боевым кличем.
Мария находилась возле конюшни и пыталась насадить на вилы еще одного цыганенка – юношу лет семнадцати. Служанка оказалась на удивление быстра и у парня не получалось ускользнуть от нее. Ему еле-еле удавалось уворачиваться от вил.
- Ага! Поймала я тебя, Денница проклятый! Ты, варварский детеныш – снова за прежнее взялся?!..
- Боже упаси, Мария, что вы делаете?! – я поспешил отнять у нее вилы и отбросил их в сторону, пока они не превратились в орудие убийства. – Вы же проткнете его!
- Он вор! Хозяин, он хотел украсть Одетт! – закричала служанка, вцепляясь одной рукой мне в предплечье, а другой отлавливая за шиворот вырывающегося юнца. – Утащит, и что я месье Сарону скажу?! Уже не первый раз на кобылу зарится! Еще при месье наведываться начал, сукин сын! – она пригвоздила обеими руками вора к стене за горло.
- Подожди, успокойся. – пробормотал я. От этого гвалта, шума и суматохи у меня слегка закружилась голова. – Дай я поговорю с ним.
- Не станет он говорить с вами... – сварливо пробурчала Мария, не ослабляя хватки, – Знаю я этот народец.
- Как твое имя? – спросил я у незваного гостя, но ответа не получил. Тогда я продолжил: – Хватит прикрываться чужим родом. Я видел цыган минуту назад. Ты не из их племени. – он не проронил ни слова. Тогда я размахнулся и отвесил ему пару оплеух.
- Говори: зачем хотел украсть кобылу? – он продолжал молчать, словно набрав в рот воды. Только глаза засверкали от ярости.
- Вот плеть, хозяин, – сказала Мария, протягивая мне небольшую плетку для усмирения лошадей. – Отстегайте его хорошенько, до крови, чтобы раз и навсегда забыл дорогу сюда. Приноровился лазить уже, щенок бродячий.
- Нет, это лишнее, Мария, – сказал я.
Мальчишка и впрямь был немного похож на цыгана, но – я был уверен, не являлся им: среднего роста, худощавый, но под белой рубахой с широкими рукавами, вымазанной в земле, угадывались довольно крепкие плечи и торс; мускулистые ноги в черных штанах, заправленных в сапоги до колена. Смугловатая кожа – более светлая, чем у синти [1]. Большие глаза, в отличие от цыган, были не черными, а темно-карими. Эбеновая шапка крупных густых кудрей.
Все это я смог зацепить взглядом, прежде чем он рванулся и – оставив клок хлопковой ткани в руке домоправительницы, скрылся из виду, перемахнув через забор в зарослях камелий.
Мария с воплем понеслась за ним, потрясая кулаками, а я остался стоять на месте. Меня поразило то явное презрение во взгляде, которое бросил мне в лицо этот оборванец. И я не мог понять его причины.
Прошло два дня. За все то время, что я обследовал окрестности, я сделал вывод, что Дойч-Вестунгарн довольно обильно заполонил кочующий народ. Только на протяжении километра от дома я обнаружил две крупные стоянки: шатры и горящие рядом вечерние костры. Звуки скрипок, гитар и звон бубна, поющие голоса и веселый смех – эстрахарья [2] отдыхали после тяжелого дня.