Солнце отца (ЛП)

Его губы прикасались к этим совершенным губам трижды, но этих прикосновений было недостаточно
Их родители хотели бы, чтобы они поженились. Они знали об этом с детства, хотя ни родители Магни, ни родители Сольвейг никогда им об этом не говорили. Детство, проведенное в подглядывании за старшими, раскрыло им много секретов; этот был одним из самых безобидных.
Когда они впервые узнали об этом, они оба приняли это как уже предопределенную судьбу, а затем отбросили как нечто несущественное. Когда они достигли совершеннолетия и начали готовиться к налету, Сольвейг заявила, что не выйдет замуж, пока не напишет свою историю.
Магни любил ее тогда и до сих пор, и он с радостью женился бы на ней, но знал, что не стоит бессмысленно протестовать против ее решения.
— Сколько франков ты убила сегодня? — спросил Магни, пока воспоминания не сделали его молчание слишком долгим.
— Одиннадцать, — был ее ответ. — Двенадцать, если бы ты не забрал моего последнего.
Она всегда соперничала с ним.
— Это убийство было моим седьмым. Тебе не нужно было убить этого двенадцатого, чтобы победить меня. Сольвейг, ты великий воин. Твоя история уже пишется. Легенда Илвы написана. Твоя только начинается. Как и моя. Кто может сказать, какими будут наши легенды?
Она вздохнула.
— Ее жизнь оборвалась в первом же набеге. Я должна была присматривать за ней.
И теперь они добрались до сути дела.
— Она была защитницей и была хорошо обучена. Ты ни в чем не виновата. Мы все рискуем жизнями на чужой земле. Ее смерть была хорошей, ее история будет жить.
Еще один вздох, на этот раз глубокий и полный слез, и Магни протянул руку в темноте и привлек Сольвейг к себе. Она положила голову ему на плечо. Она не плакала, но ее рука крепче сжала его, и Магни понял, что она успокоилась.
Он прижался щекой к ее голове. Ее косы были жесткими и пахли кровью и землей — как, он знал, и его собственные.
— Мы должны вернуться, — пробормотал он. — Твоим родителям уже достаточно тревог за этот вечер.
— oOo~
Когда они вернулись, лагерь уже был укреплен, и Магни оставил Сольвейг с ее родителями.
Мужчины и женщины окружили большой костер, набивая животы и отдыхая после тяжелой битвы. Магни подошел, чтобы взять порцию мяса и рог медовухи, а затем отошел, не в настроении для огня и людей. Но увидев Хокона, сидящего в одиночестве в свете костра, подошел к нему.
— Могу я сесть?
Брат Сольвейг кивнул. Его щека была зашита, но не перевязана. Опухшая и темная, со стянутой вокруг каждого шва кожей, она выглядела намного хуже, чем тогда, когда кожа висела лоскутом. У него будет великолепный шрам.
На лице Магни еще не было шрамов; он почувствовал укол зависти.
Сев, он увидел накрытое тело, лежащее на носилках рядом с палаткой ярла Вали. Илва лежала отдельно от других павших налетчиков, которых должны были похоронить на рассвете.
— Они собираются сжечь ее?
— Не сейчас, — ответил Хокон, сделав глоток. — Они хотят, чтобы она сегодня спала рядом с ними. Моя мать… — он вздохнул и позволил себе не закончить фразу. — Она сама не своя.
В тоне Хокона слышалось осуждение и даже что-то похожее на презрение, и Магни не нашелся с ответом. Он уставился на тело, очертания которого вырисовывались в свете, льющемся из палатки ярла. Тени двигались за промежутками в шкурах — Сольвейг и ее родители.
— Потерять ребенка — самое сильное горе, которое можно испытать. — С этими словами отец Магни подошел и присел перед ними на корточки. — Ты еще никого не любил, так что этого ты знать не можешь. Но есть две раны, которые могут убить даже самого могущественного воина: потеря ребенка и потеря любимого. Показывать боль от раны — это не слабость. Не обижайся сейчас на свою мать, Хокон. Она ранена этим мечом точно так же, как если бы он пронзил ее собственное сердце. Возможно, сильнее. Ей нужна твоя любовь и забота, а не твое нетерпение.
Хокон смущенно опустил голову. Не говоря больше ни слова, он допил медовуху из своего рога и встал. Когда он направился к палатке своей семьи, его место занял отец Магни.
 
Никто не знал боли потери лучше, чем его отец. Магни был его восьмым ребенком и единственным, дожившим до девятнадцати лет. Все семеро его братьев и сестер умерли задолго до его рождения. Его отец терял детей из-за болезней, несчастных случаев и убийств. Так он потерял свою первую жену и еще не родившегося сына и еще одного сына — уже носившего браслет юношу, погибшего во время первого налета. Он терял своих детей по каждой из возможных причин.
Магни хорошо видел людей и взял из этого знания все, что мог, но понимал, что никогда не сможет познать той боли, которую испытал его отец.
Теперь они сидели вместе в тишине, и лагерь вокруг них тоже затихал.
Огонь костра уже догорал, когда его отец снова заговорил с ним.
— Я думаю, давить больше не стоит. Если франки принесут нам хороший откуп, мы уйдем отсюда.
Судя по карте, они находились недалеко от Парижа, истинного сокровища Франкии. В их первоначальных планах было добраться до него.
— Люди будут недовольны, если мы повернем назад.
Его отец кивнул.
— Верно. Но они будут еще более недовольны, если мы потерпим поражение.
Они прошли сквозь франков, как раскаленное лезвие, во время этого набега и тех, что были до него.
— Почему ты думаешь, что мы проиграем?
— В том шатре сидят Грозовой Волк и Око Бога, и они оба убиты горем. Их сердце и огонь ведут всех нас. Так было всегда. Они — любимцы богов, и воины хотят быть достойными сражаться на одном поле с ними, и поэтому сражаются изо всех сил. Но Бренна… Хокон прав. Я видел, как она переносила потери, но я никогда не видел ее такой. Это напоминает мне Торил, мою первую жену. Горе матери — это сводящая с ума боль, она ослабляет тело и дух. Сила не вернется к Бренне, пока она не забудет об этой потере. Опасно сражаться, когда обе наши легенды потеряли свою силу. Еще опаснее, чем проиграть битву. Франки боятся нас, потому что мы непобедимы. Если нас выбьют из города, мы потеряем преимущество их страха.
Магни видел, как воинов зажигает ярость и огонь мести. Тогда они дрались дико и безудержно.
— Разве она не захочет отомстить? Разве Вали не захочет? Разве они не станут яростнее в мести?
— Конечно, они захотят отомстить, но полезна не всякая жестокость. Они — лидеры, как и я, и мы должны делать большее, чем просто сражаться. Мы должны видеть поле боя и разрабатывать стратегию, а ослепленные яростью они не увидят ничего, кроме необходимости убивать. Вали так точно будет безрассуден, и он не бессмертен, что бы ни рассказывали нам его легенды. Потеря Грозового Волка может обернуться не только концом всего налета. Но Вали всегда думает о Бренне и о том, что нужно ей. Я могу заставить его понять, что нам нужно сейчас же вернуться домой и обдумать все заново. Когда мы вернемся, мы захватим Париж, и это будет великая месть.
— Как ты убедишь остальных?
Отец Магни посмотрел ему прямо в глаза. Угли тлеющего костра прочертили светящиеся линии на его радужке.
— Слушай меня внимательно, сын. Работа ярла состоит в том, чтобы говорить и слушать, и делать это четко и ясно. Говори правду, и говори прямо, но говори правду, которой достаточно, и не более. Слушай и будь открыт для новых идей, но не поддавайся влиянию. Знай свой разум и понимай причины. У тебя есть все для этого. У тебя есть проницательность твоей матери. Так скажи мне, как бы ты убедил остальных не идти на Париж прямо сейчас.
Магни оглядел темный, тихий лагерь. Движения было мало, в основном двигались только люди, стоявшие на карауле. Единственными звуками были звуки, издаваемые людьми, отходящими ко сну — вздохи и храп, стон и ворчание тех, кто нашел себе пару на ночь.
В палатке Вали стало темно. Без света их свечей тело Илвы было не более чем слабым отпечатком, пятном на черном фоне.
Он вспомнил, как весь лагерь замер, чтобы посмотреть, как Вали внес ее внутрь, и как люди бросились делать носилки, на которых она сейчас лежала. Никому из восьми погибших сегодня не оказывалось такого почтения, хотя они сами были уважаемыми воинами и гораздо более славными, чем Илва. Но все понимали, что дочь легенд сама была легендой и заслуживала особого уважения.