Солнце отца (ЛП)
Это было бремя, которое так остро ощущала Сольвейг — быть достойной уважения, которое ей уже оказывали.
— Мы должны отвезти Илву домой. Люди поймут, что мы должны вернуть ее обратно, чтобы освободить — среди ее народа, в ее доме, чтобы ее путь в Валгаллу был легким. Боги поблагодарят нас за нашу заботу о ребенке Грозового Волка и Божьего Ока.
Это было необычно — везти своих мертвых домой. Тела, окончив земной путь, начали гнить. Но были способы сохранить тело достаточно долго, чтобы доплыть в Карлсу. Гудмунд, их целитель, знал бы, что делать.
То, что осталось от огня, светило слишком слабо, чтобы было видно лицо отца, но Магни почувствовал его улыбку. Тяжелая рука легла ему на плечо, и он почувствовал похвалу в этом прикосновении.
— Да. Это так. Никто здесь не стал бы отрицать твоей правды. Когда франки придут на переговоры, и если они принесут ценности, чтобы отдать нам в качестве откупа, мы уйдем, и мы будем едины в своем выборе.
— А если они ничего не принесут?
И, как мгновением раньше Магни смог почувствовать улыбку отца, так теперь он понял, что его вопрос заставил ее исчезнуть. Тон его отца был мрачным, когда он ответил.
— Тогда у нас не будет другого выбора, кроме как сражаться.
3
Сольвейг проснулась на восходе, но отца и брата в палатке уже не было, а мать, уже полностью одетая, сидела и зашнуровывала нагрудник. Бренна не мылась со времени боя; ее косы были жесткими и спутанными, а по щеке, лбу и шее тянулись дорожки крови. Следы — не брызги, а растертая по коже кровь, — говорили о том, что это кровь Илвы, оставшаяся на коже их матери, когда она в отчаянии прижимала ее тело к себе.
Сольвейг посмотрела на свои руки. Она тоже не мылась, и на ней тоже была кровь сестры, смешанная с кровью их врагов.
Внутри все перевернулось. Битва продолжалась почти до заката солнца, и остаток ночи был не более чем размытым пятном. Она не ела с тех пор, как позавтракала соленой треской с водой на корабле накануне утром. Ее желудок проснулся от этого знания и сжался в кулак, но у нее не было аппетита.
Илва умерла. Надоедливый ребенок, который всю свою жизнь цеплялся за тень Сольвейг, девочка, которая ныла и злилась, когда ее не брали с собой взрослые, младшая сестра, которая была настоящей занозой в одном месте из-за желания постоянно подражать Сольвейг, теперь была мертва.
Когда это воспоминание, наконец, полностью накрыло ее, оно было похоже на таран, и Сольвейг со вздохом прижала руку к груди. Печаль, которую она искала раньше, наконец нашла ее, и слезы заглушили ужасную, жгучую зависть, которая мучила ее прошлой ночью.
Ее мать повернула к ней бесстрастное лицо и смотрела, как она плачет.
— Прежде чем выйдешь из палатки, успокойся, Сольвейг. Слезы Девы-защитницы не предназначены для чужих глаз.
Сольвейг уставилась на нее, подыскивая подходящий ответ. Ее мать не проявила ни капли своей знаменитой силы прошлой ночью. Она кричала над телом Илвы и всю ночь безвольно пролежала в объятиях их отца.
Но она не плакала, по крайней мере, Сольвейг этого не видела. И теперь она снова была Оком Бога. И перед лицом этой каменной силы Сольвейг не могла придумать, что сказать.
Ее мать наблюдала за тем, как она вытерла глаза, а затем, резко кивнув, вышла из палатки.
Сольвейг осталась одна.
— oOo~
Не думая о еде и чувствуя себя ужасно грязной, Сольвейг вышла из палатки, отвернулась от костра и направилась к воде. Она хотела избавиться от крови.
По дороге она прошла мимо Магни, и он тут же последовал за ней.
— Опять уходишь одна? Даже не надейся.
— Я иду только к реке. Мне нужно помыться.
Она повернулась к нему, когда говорила, и увидела, что он уже вымылся.
Он был красивым мужчиной, очень похожим на своего отца, с такой же густой копной золотистых волос и такими же темно-голубыми глазами. Его борода уже стала по-мужски густой. Он был таким же высоким, как Леиф, но не таким коренастым. Впрочем, никто из них не был таким большим, как ее отец или Хокон, так что Сольвейг не воспринимала Леифа и его сына великанами. Сама она была всего на несколько дюймов ниже — с другой стороны, она была на голову или больше выше большинства женщин.
Вспомнив, что именно Магни она доверилась прошлой ночью в обмен на мягкие слова и мудрость, Сольвейг нашла в себе силы улыбнуться ему.
— Идем вместе, если хочешь.
Он ответил на ее улыбку более широкой улыбкой и схватил ее за руку.
— Пойдем. Там есть тихое место, ручей возле реки.
Она позволила ему отвести себя к реке. Магни повернул на восток, что удивило ее, так как это вело их прямо к франкам. Они вошли в лес, и она напряглась, прислушиваясь и наблюдая.
— Прошлой ночью ты сказал, что в лесу до переговоров опасно.
— Прошлой ночью ты ушла одна. Теперь мы вместе. Смотри же.
Звук мягко катящейся воды разносился вокруг них. Магни махнул рукой, как будто преподносил ей подарок.
— Я буду наблюдать за обстановкой.
Ручей был прекрасен: с пологим, поросшим мхом берегом и небольшой чашей у подножия водопада; его вода была темной, голубовато-зеленой.
Все, что она видела во Франкии, было пышным и зеленым. Мягкие округлые холмы поднимались от берегов реки и исчезали в густых лиственных лесах. Земля была густой темнотой, которая поддерживала бурлящую жизнь внутри нее и над ней, и воздух был наполнен ароматами этой жизни.
Вчера Сольвейг сбежала в лес от своего кричащего разума, потому что там она могла побыть одна, не чувствуя себя одинокой. Она могла сидеть на темной земле, зарываться руками в землю и чувствовать себя частью чего-то великого. В лесу, даже здесь, во Франкии, она чувствовала присутствие всех девяти миров и находила в них свое место.
Она начала раздеваться, отложив меч и щит в сторону. Магни повернулся к ней спиной и отошел, чтобы встать на страже возле группы гладких, бледных валунов.
Она улыбнулась про себя. Он видел ее обнаженное тело десятки раз, с тех пор как они были еще младенцами. Конечно, это было давно, но сейчас он, казалось, стеснялся ее.
И все же часть его застенчивости охватила ее, и Сольвейг обнаружила, что тоже поворачивается к Магни спиной.
Раздевшись, она расплела все свои косы, а затем переступила через мягкий, пружинистый мох и опустила ногу в воду. Брызги водопада осыпали ее кожу ледяными поцелуями, так что она не удивилась холоду воды.
Сольвейг нравился холод, от него ее кожа натягивалась и покалывала. Она погрузилась под воду с головой и, оставаясь под поверхностью, расчесывала свои жесткие волосы, очищая их от крови и грязи, пока пальцы не заскользили по мягким чистым локонам.
Ее грудь сдавило от необходимости дышать, а сердце бешено колотилось, но Сольвейг задержалась под поверхностью еще на несколько секунд, подталкивая себя, находя свой предел. Только когда она больше не смогла оставаться под водой, она отыскала русло ручья и опустила ноги, а потом оттолкнулась изо всех сил своими сильными ногами, выпрыгнув из воды с громким вздохом.
Сольвейг смыла с себя больше, чем кровь. Она снова чувствовала себя сильной и чистой, внутри и снаружи.
— Боги, женщина! — Магни присел на корточки у края берега, и когда Сольвейг сморгнула воду с ресниц, то увидела глубокие морщины беспокойства, прорезавшие его лоб. — Я думал, ты…
Он не закончил. Когда Сольвейг поняла, о чем он подумал — что она собиралась утопиться, — она обеими руками плеснула в него водой, окатив его с ног до головы.
— Я бы никогда! Я не трусиха!
Тряхнув золотой гривой, он склонил голову.
— Прости меня.
— Ты меня знаешь. Так было всегда, и никто не знает меня лучше. Ты обижаешь меня. Как ты даже мог подумать, что я совершу такой трусливый поступок?
По правде говоря, прошлой ночью, в одиночестве в лесу, Сольвейг пришла в голову мысль покончить с собой, когда она оказалась в ловушке водоворота зависти, вины и подавленного горя. Эту мысль вызвало не отчаяние, а отвращение к самой себе. Она обесчестила себя и свою сестру, почувствовав зависть к истории ее смерти. Но Сольвейг понимала: она обесчестила бы их еще больше, желая себе смерти.