Краткая история семи убийств

И вот мы припускаем по проулку – чувак все так же визжит как резаный, а я за ним, полуслепой: правый глаз меня, блин, просто доканывает. А еще с каждым шагом в проулке все сильнее начинает ощущаться неимоверная вонища от какой-то, блин, прели и гнили. Я пытаюсь посылать пули твердой рукой, но такое получается только у мазафакеров в кино, и то при двух зрячих глазах. Все мои пули исчезают во тьме – просто вглухую, без рикошетов. Для босого чувак бежит очень даже быстро, подпрыгивая и ныряя зигзагами по темному проулку, полному выбоин и мятых жестянок. На бегу я давлю что-то гадко-податливое – неудивительно, если крысу. Добегаем до перекрестка, и тут беглец непозволительно долго тормозит под внезапными огнями безудержно мчащихся машин. Мой выстрел хлопает как раз в тот момент, когда он возобновляет бег, а его с двух сторон обжимают встречно проезжающие машины. Одна из них притормаживает, а затем рвет с новой силой, закладывая правый вираж и чуть не врезаясь при этом в столб – влево, затем снова вправо, и исчезает из виду. Отчего-то на улице здесь нет никого, что для Нью-Йорка странновато. Вначале мне кажется, что стена передо мной какого-то странного вида – черная, вся из выпуклостей, глянцевито поблескивающая. И тут до меня доходит, что это мусорные мешки, накиданные поверх друг друга так, что образуется стена, наглухо перегораживающая в темени всю улицу. Я подхожу к упавшему беглецу, хватаю его за левую лодыжку и волоку обратно в проулок.
 
Доркас Палмер
 
– Так ты что, всерьез эту ерундистику штудировала? Ты на обложку глянь: розовый шнобель, очки с толстенными дужками… Клоун, просто клоун – не Граучо Маркс, часом? [276] А чего стоят другие твои пасквили, боже ж ты мой! «Оружие американского подполья» или вот – «Как сделать дома профессиональный фейерверк»… Ну а это вообще из разряда классики: «Как навсегда потерять свою бывшую». В самом деле, что это? Я бы мог подумать, что ты активистка-радикалка, но, во-первых, ты не из Техаса, а во-вторых, у них там насчет черных ухо по-прежнему востро. Ни за что к себе не примут.
Я тем временем пытаюсь уяснить, на каком таком основании мой гость решил, что имеет право качать права в моем доме. Ну да, весь этот день он вел себя довольно фамильярно, но такая линия поведения, как будто он мне отец, муж или что-то в этом роде, – это уже слишком. Он ведь просто старик, которому все наскучило, а теперь вдруг появилась некая интрига, о которую можно погреть душу и разогнать кровь. Со мной он якобы общается, потому что у меня перед ним какая-то невыполненная обязанность, а так он жестоко во мне разочарован. Надо отдать ему должное, играет с чувством. Можно сказать, талантливо.
– Да вы успокойтесь.
– Что значит «успокойтесь»? Ты что, какая-то беженка, скрываешься? Чего ради тебе понадобилась такая книжка?
– Объясняться я вам не обязана. Ну, увидела ее на полке в магазине, прониклась любопытством… Дальше что?
– Каком таком магазине – «Солдат удачи» [277], что ли? Чтиво этих чокнутых?
– Просто книжка.
– Да не книжка, а руководство, Доркас. Если это твое настоящее имя. Никто не покупает руководство, если не планирует применить его на практике. А судя по тому, как загнуты страницы, ты исчитала ее до дыр.
– Я не обязана перед вами отчитываться.
– Ну и не надо. Но согласись, что эта книжонка – дерьма кусок!
– Утильсырье, хотите вы сказать. Потому я и не использую ее для…
– Я просто сказал, что эта книжка – дрянь. А не то, что ты ее использовала или нет.
Почему я не выставлю его из своего дома за то, что он устраивает мне эти разборки?
– Здесь никто не говорит громче, чем я.
– Что?
– То, что это мой дом и никто здесь, черт возьми, не говорит громче меня.
– Извини.
– Не надо извиняться. Извиниться впору мне.
Он присаживается на краешек дивана.
– Это же твой дом.
Потаенно-обособленная часть меня не прочь заметить, что мне приятно его неравнодушие, что я даже тронута тем, что кому-то есть до меня дело, несмотря на то, что мы знакомы всего ничего. Но вслух я этого не говорю.
 
– Как руководство к действию я эту книгу не использую.
– Ну и слава богу.
– Потому что…
– Почему же?
– Потому что то, что она рекомендует, я уже и сама проделала в основном. Так что на ней свет клином не сошелся.
– Что ты такое говоришь?
Мистер Колтхерст подтягивает один из моих кухонных стульев и усаживается прямо передо мной. Он снимает пиджак, а я пытаюсь во всем прочесть символы, хотя бы на этот единственный вечер. Это то, чему я поднаучилась от американских женщин: улавливать во всем, что делает мужчина, тайные умыслы, адресованные мне. В данную минуту, черт возьми, беженец он, а не я. Это он скрывается от семьи. Он смотрит на меня, накренив голову, словно задал вопрос и ждет на него ответа. Ему б не мешало понять, что я не из тех, кого он видит в телике на «Шоу Донахью» [278]. Все эти люди с их частными делами и проблемами, которые им не терпится выплеснуть на двадцатимиллионную аудиторию. Скажи одному из них «привет», не более, и он весь перед тобой изогнется и весь из себя выложится. Всех их тянет в чем-то исповедаться, хотя на самом деле ничего они о себе не расскажут. И уж тем более не раскроют подноготную.
– Кладбище «Флашинг». Сорок шестое авеню, Нью-Йорк.
– Чего-чего?
– Кладбище «Флашинг». Там вы ее и отыщете, если потрудитесь искать.
– Кого?
– Доркас Палмер. Доркас Неврин Палмер, пятьдесят восьмого года рождения, Сполдингс, Кларендон, Ямайка. Умерла пятнадцатого июня семьдесят девятого года в Астории, Куинс. Причина смерти: трагическое стечение обстоятельств. Так написано в некрологе, что означает «сбита машиной». Вы представляете, чтобы кого-нибудь в Нью-Йорке слизнула машина?
– Как понять «слизнула»?
– Ну, сшибла.
– И ты вот так используешь ее имя?
– Клодетт Кольбер как-то прискучило.
– Не смешно.
– А я и не смешу. Клодетт Кольбер уже начинало резать слух.
– Нельзя же вот так пользоваться именем-фамилией умершего. По нему же можно все легко отследить? Отмотать к началу?
– Не хочу никого изумлять, но служба, выдающая свидетельства о смерти, в муниципалитете не самая крупная.
– Меня больше изумляет твое постоянное ерничанье. Этого я в ямайцах не припомню. Не смотри на меня так. Если ты каждые пять минут не можешь обойтись без искрометания, то я вынужден обороняться и тоже пускать шутихи. Или относиться ко всему не всерьез.
– Правда? Но вы же сами этого добивались. Хотели, чтобы я все рассказала.
– А ты, можно подумать, так уж этого хочешь.
– Нет, не хочу. И все эти «хи-хи ха-ха» не очень-то меня, честно сказать, прикалывают. Это вы, американцы, с этим вашим «хочешь, я тебя выслушаю?»… Господи, терпеть этого не могу.
– Но все равно…
– Все равно это Нью-Йорк, потому что это Нью-Йорк. И не многие из тех, кто здесь умер, здесь в свое время родились. И у Штатов нет никакой четкой системы учета для всех. Фактически отдел свидетельств о рождении и отдел свидетельств о смерти друг с другом не соприкасаются, они даже не находятся в одних стенах. Так что если есть в наличии свидетельство о смерти, то необязательно…
– …иметь в наличии свидетельство о рождении.
– А если заполучить свидетельство о рождении…
– …то у тебя есть доказательство, что ты это ты, хотя твоим реальным «я» здесь может и не пахнуть. А ее семья? Ну этой, Доркас Палмер…
– Все на Ямайке. Прилететь на похороны им было не по средствам.
– Ну а социалка?
– C этим у нее в порядке.
– Но ведь она не…
– Главное – получить свидетельство о рождении. Да, я всего лишь позвонила в бюро регистрации на Ямайке и запросила копию моего – то есть ее – свидетельства о рождении. Даже не помню, сколько я за него отдала. Люди всегда склонны верить худшему, чем не самому плохому, так что легко на это покупаются. Вы удивитесь, во скольких местах можете сказать: «Понимаете, у меня украли паспорт, но у меня с собой свидетельство о рождении». И это прокатит.