М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Достоверные воспоминания могут быть недостаточно объективны
из-за пристрастного отбора материала. В «Заметках о Лермонтове»
M. Н. Лонгинова выбор эпизодов произведен явно тенденциозно;
сообщив о посещениях А. X. Бенкендорфом дома Е. А. Арсеньевой
в 1837 году и об объявлении «высочайшего прощения» поэта, мемуа
рист не счел нужным отметить ту неблаговидную роль, которую
играл шеф жандармов в других случаях жизни Лермонтова. Трудно
поверить, что М. Н. Лонгинов не знал об истинной роли Николая I
и Бенкендорфа в жизни и гибели поэта. Знал, отлично знал, но
предпочел умолчать! Политические симпатии мемуариста наложили
верноподданнический отпечаток на его воспоминания: M. Н. Лонгинов
был достаточно честен, чтобы не измышлять, но не столь честен,
чтобы писать всю правду.
Не все события в жизни писателя являются для нас в равной
мере интересными и поучительными. Душевный такт мемуариста,
умение распознавать талант, широкий умственный кругозор —
вот те качества, которые помогают отделять главное от второстепен
ного и определяют значительность воспоминаний.
1
С наибольшей глубиной личность и творческую индивидуаль
ность Лермонтова понял его гениальный современник А. И. Герцен.
Он хотя и не был знаком с поэтом, но общался с людьми, окружав
шими Лермонтова, с жадностью читал каждое его произведение,
появлявшееся в печати или ходившее в списках. Критически
сопоставив устные воспоминания друзей о Лермонтове, конгениально
восприняв его творчество, Герцен нарисовал психологический
портрет поэта на широком фоне России того времени: «...чтобы
дышать воздухом этой зловещей эпохи, надобно было с детства
приспособиться к этому резкому и непрерывному ветру, сжиться
с неразрешимыми сомнениями, с горчайшими истинами, с собствен
ной слабостью, с каждодневными оскорблениями; надобно было
с самого нежного детства приобрести привычку скрывать все, что
волнует душу, и не только ничего не терять из того, что в ней
схоронил, а, напротив, — давать вызреть в безмолвном гневе всему,
что ложилось на сердце. Надо было уметь ненавидеть из любви,
презирать из гуманности, надо было обладать безграничной гор-
7
достью, чтобы, с кандалами на руках и ногах, высоко держать
голову» 1.
Перед нами первоклассная адекватная «транскрипция» «Думы»
Лермонтова!
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
«Он полностью принадлежит к нашему поколению, — продолжал
Г е р ц е н . — Все мы были слишком юны, чтобы принять участие
в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь
казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы
научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли — и какие
мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи
прогресса, — то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости.
Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения
в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скепти
цизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная
мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах.
Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами
поэзии; нет, раздумье Лермонтова — его поэзия, его мученье, его
сила» 2.
И вслед за этой исторически безупречной оценкой творчества
Лермонтова Герцен с поразительной прозорливостью охарактеризо
вал личность поэта: «К несчастью быть слишком проницательным
у него присоединилось и другое — он смело высказывался о многом
без всякой пощады и без прикрас. Существа слабые, задетые этим,
никогда не прощают подобной искренности. О Лермонтове говорили
как о балованном отпрыске аристократической семьи, как об одном
из тех бездельников, которые погибают от скуки и пресыщения.
Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал,
прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисхо
дительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зре
лости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять
ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом
разрыве. Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал
из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил
1 Г е р ц е н А. И. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII. M., 1956,
с. 223—224.
2 Т а м же , с. 225.
8
своим друзьям, что постарается как можно скорее найти смерть.
Он сдержал слово» 1.
Отбросив в сторону все наносное, второстепенное, Герцен вскрыл
самые существенные стороны личности Лермонтова. Словно полеми
зируя с будущими недальновидными мемуаристами (напомним
читателям, что цитаты взяты нами из труда Герцена «О развитии
революционных идей в России», написанном в 1850 году), Герцен
писал о глубине душевных переживаний поэта, о выстраданной им
интеллектуальной смелости.
Тридцать лет тому назад была впервые опубликована статья
А. В. Дружинина 2, основанная на беседах автора с близкими
поэту людьми; в этой новонайденной статье характеристика Лермон
това полностью совпадает с герценовской: «Большая часть из совре
менников Лермонтова, даже многие из лиц, связанных с ним родством
и приязнью, — говорят о поэте как о существе желчном, угловатом,
испорченном и предававшемся самым неизвинительным капризам, —
но рядом с близорукими взглядами этих очевидцев идут отзывы
другого рода, отзывы людей, гордившихся дружбой Лермонтова
и выше всех других связей ценивших эту дружбу. По словам их,
стоило только раз пробить ледяную оболочку, только раз проникнуть
под личину суровости, родившейся в Лермонтове отчасти вследствие
огорчений, отчасти просто через прихоть молодости, — для того, чтоб
разгадать сокровища любви, таившиеся в этой богатой натуре».
Однако «пробить ледяную оболочку» удавалось немногим, лишь
наиболее проницательным и доброжелательным собеседникам.
Даже Белинский при первом знакомстве не разгадал Лермонтова.
Из воспоминаний H. М. Сатина известно, что их встреча на Кавказе
в 1837 году окончилась взаимной неприязнью. Три года спустя
Белинский посещает Лермонтова во время его пребывания под
арестом в ордонанс-гаузе, и происходит внезапная метаморфоза;
серьезный и откровенный разговор полностью перечеркивает старое
предубеждение. Потрясенный этой встречей, Белинский спешит
сообщить В. П. Боткину о своем «открытии» Лермонтова: «Недавно
был я у него в заточении и в первый раз поразговорился с ним от
души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство,
какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это
будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! < ...>Я с ним
спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном
и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры
в достоинство того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся
и сказал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям,
и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве.
1 Г е р ц е н А. И. Собр. соч., т. VII, с. 225—226.
2 Литературное наследство, т. 67. М., 1959, с. 630—643
