М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
не постарается словесно или письменно перетолковать
вам мои чувства и действия?
— Поверьте мне, никто и никогда не повредит
в моем мнении о вас, вообще я не руководствуюсь чужи
ми толками.
— И потому ты, вопреки всех и всегда, будешь моей
заступницей?
— Конечно. К чему об этих предположениях так
долго говорить; кому какое дело до нас, до нашей любви?
Посмотрите кругом, никто не занимается нами, и кто
скажет, сколько радостей и горя скрывается под этими
блестящими нарядами; дай бог, чтоб все они были так
счастливы, как я!
— Как м ы , — подтвердил Л е р м о н т о в , — надо вам
привыкать, думая о своем счастии, помнить и обо мне.
Я возвратилась домой совершенно перерожденная.
119
Наконец-то я любила; мало того, я нашла идола,
перед которым не стыдно было преклоняться перед
целым светом. Я могла гордиться своей любовью, а еще
более еголюбовью; мне казалось, что я достигла цели
всей своей жизни; я бы с радостью умерла, унеся с собой
на небо, как венец бессмертия, клятву его любви и веру
мою в неизменность этой любви. О! как счастливы те,
которые умирают неразочарованными! Измена хуже
смерти; что за жизнь, когда никому не веришь и во
всем сомневаешься!
На другой день Л<опу>хин был у нас; на обычный
его вопрос, с кем я танцевала мазурку, я отвечала, не
запинаясь:
— С Лермонтовым.
— Опять! — вскричал он.
— Разве я могла ему отказать?
— Я не об этом говорю; мне бы хотелось наверное
знать, с кем вы танцевали?
— Я вам сказала.
— Но если я знаю, что это неправда.
— Так, стало быть, я лгу.
— Я этого не смею утверждать, но полагаю, что
вам весело со мной кокетничать, меня помучить, развить
мою ревность к бедному Мишелю; все это, может быть,
очень мило, но некстати, перестаньте шутить, мне,
право, тяжело; ну скажите же мне, с кем вы забывали
меня в мазурке?
— С Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.
— Это уж ч е р е с ч у р , — вскричал Л<опу>хин, — как
вы хотите, чтобы я вам поверил, когда я до двенадцати
почти часов просидел у больного Лермонтова и оставил
его в постели крепко заснувшего!
— Ну что же? Он после вашего отъезда проснулся,
выздоровел и приехал на бал, прямо к мазурке.
— Пожалуйста, оставьте Лермонтова в покое;
я прошу вас назвать вашего кавалера; заметьте, я прошу,
я бы ведь мог требовать.
— Требовать!— вскричала я, в с п ы х н у в . — Какое
же вы имеете право? Что я вам обещала, уверяла ли вас
в чем-нибудь? Слава богу, вы ничего не можете тре
бовать,а ваши беспрестанные вспышки, все эти сцены
до того меня истерзали, измучили, истомили, что лучше
нам теперь же положить всему конец и врозь искать
счастия.
120
Я не смела взглянуть на Л<опу>хина и поспешила
выйти из комнаты. Наедине я предалась отчаянию;
я чувствовала себя кругом виноватой перед Л<опу>хи-
ным; я сознавалась, что отталкивала верное счастие
быть любимой, богатой, знатной за неверный призрак,
за ненадежную любовь!
Притворная болезнь Лермонтова, умолчание со мной
об этой проделке черным предчувствием опутали все
мои мысли; мне стало страшно за себя, я как будто
чувствовала бездну под своими ногами, но я так его
любила, что успокоила себя его же парадоксом: «Пред
почитать страдание и горе от любимого человека —
богатству и любви другого». «Будь что должно б ы т ь , —
сказала я с е б е , — я поступила так, как он хотел, и так
неожиданно скоро! Ему это будет приятно, а мне только
этого и надобно».
1834—1835
В первый раз, когда я увидела Мишеля после этого
разрыва и когда он мне сказал: «tu es un
ange» *, — я была вполне вознаграждена; мне казалось,
что он преувеличивает то, что называл он моим жертво
приношением.
Я нашла почти жестоким с его стороны выставлять
и толковать мне, как я необдуманно поступила, отказав
Л<опу>хину, какая была бы это для меня, бедной си
роты, блестящая партия, как бы я всегда была облита
бриллиантами, окутана шалями, окружена роскошью.
Он как будто поддразнивал меня.
— Я поступила по собственному убеждению, а глав
ное, по вашему желанию, и потому ни о чем не жалею.
— Неужели одна моя любовь может все это за
менить?
— Решительно все.
— Но у меня дурной характер; я вспыльчив, зол,
ревнив; я должен служить, заниматься, вы всю жизнь
проведете взаперти с моей бабушкой.
— Мы будем с ней говорить о вас, ожидать вашего
возвращения, нам вместе будет даже весело; моя
пылкая любовь понимает и ценит ее старческую при
вязанность.
Он пожал мне руку, сказав:
* «Ты ангел» ( фр.) .
121
— С моей стороны это было маленькое испытание;
я верю вашей любви и готовности сделать мое счастие,
и сам я никогда не был так счастлив, потому что никогда
не был так любим. Но, однако же, обдумайте все хорошо,
не пожалеете ли вы когда о Л<опу>хине? Он добр —
я зол, он богат — я беден; я не прощу вам ни сожаления,
ни сравнения, а теперь еще время не ушло, и я еще
могу помирить вас с Л<опу>хиным и быть вашим
шафером.
— Мишель, неужели вы не понимаете, что вам
жестоко подсмеиваться теперь надо мной и уговаривать
меня поступить против моего сердца и моей совести?
Я вас люблю, и для меня все кончено с Л<опу>хиным.
Зачем вы мучите меня и выказываетесь хуже, чем
вы есть?
— Чтоб не поступить, как другие: все хотят ка
заться добряками, и в них скоро разочаровываются, —
я, может быть, преувеличиваю свои недостатки, и для
вас будет приятный сюрприз найти меня лучше, чем
вы ожидаете.
Трудно представить, как любовь Лермонтова возвы
сила меня в моих собственных глазах; я благоговела
перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не
нагляжусь, слушаю и не наслушаюсь. Я переходила
через все фазы ревности, когда приезжали к нам моло
дые девушки (будь они уроды) ; я каждую из них ревно
вала, каждой из них завидовала, каждую ненавидела
за один его взгляд, за самое его пошлое слово. Но
отрадно мне было при моих поклонниках, перед ними
я гордилась его любовью, была с ними почти неучтива,
едва отвечала на их фразы; мне так и хотелось сказать
им: «Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой
алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот
мой к у м и р , — он вдохнул бессмертную любовь в мою
бессмертную душу».
В это время я жила полной, но тревожной жизнью
сердца и воображения и была счастлива до бесконеч
ности.
Помнишь ли ты, Маша, последний наш бал, на кото
ром мы в последний раз так весело танцевали вместе,
на котором, однако же, я так рассердилась на тебя?
Я познакомила тебя с Лермонтовым и Л<опу>хиным,
122
и ты на мои пылкие и страстные рассказы отвечала,
покачав головой:
— Ты променяла кукушку на ястреба.
О, ты должна верить, как искренно я тебя люблю,
потому что я тебе простила это дерзкое сравнение. Да,
твоя дружба предугадала его измену, ты все проникла
своим светлым, спокойным взором и сказала мне:
«С Л<опу>хиным ты будешь счастлива, а Лермонтов,
кроме горя и слез, ничего не даст тебе». Да, ты была
права; но я, безрассудная, была в чаду, в угаре от его
рукопожатий, нежных слов и страстных взглядов.
