М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
его благородны и обдуманны. И он уехал — в последний
раз был он в нашем доме.
Тут началась для меня самая грустная, самая пустая
жизнь; мне некого было ждать, не приедет он больше
к нам; надежда на будущее становилась все бледнее
и неяснее. Мне казалось невероятным и невозможным
жить и не видеть его, и давно ли еще мы так часто
бывали вместе, просиживали вдвоем длинные вечера;
уедет, бывало, и мне останется отрадой припоминать
всякое движение его руки, значение улыбки, выражение
глаз, повторять всякое его слово, обдумывать его. Про
вожу, бывало, его и с нетерпением возвращаюсь в ком
нату, сажусь на то место, на котором он сидел, с упое
нием допиваю неоконченную им чашку чая, перецелую
все, что он держал в руках с в о и х , — и все это я делала
с каким-то благоговением.
Долго я не могла понять этой жестокой разлуки;
самую смерть его, мне казалось, я перенесла бы с боль-
126
шей покорностью, тут было бы предопределение божие,
но эта разлука, наложенная ненавистными людьми,
была мне невыносима, и я роптала на них, даже про
клинала их.
«Как выдержит он это испытание? — беспрестанно
спрашивала я с е б я . — Устоит ли его постоянство?
Преодолеет ли он все препятствия? Что будет со мной,
если деспотическое тиранство моих гонителей согла
суется с его тайным желанием отвязаться от моей
пылкой и ревнивой страсти? Любит ли еще он меня?» —
вскрикивала я с отчаянием и не знала, что отвечать
на все эти вопросы... Иногда я доходила до помешатель
ства: я чувствовала, как мысли мои путались, сталки
вались; я тогда много писала и не находила слов для
выражения моих мыслей; по четверти часа я задумы
валась, чтоб припомнить самые обыкновенные слова.
Иногда мне приходило в голову, что жизнь моя может
вдруг пресечься, и я обдумывала средство жить без
самой жизни.
Да, страшное было то время для меня, но оно про
шло, как и все проходит, не оставив следа ни на лице
моем, ни на окружающих предметах; но бедное мое
сердце! Однако же, и в самые эти дни испытания
и пытки душевной я нашла истинное утешение, я при
обрела верных и надежных друзей: А. С. показывала
мне большое участие, хотя и не знала всей грустной
драмы моей жизни, а только ободряла и утешала меня,
видя недоброе расположение ко мне Марьи Васильев
ны. Cousin мой, Долгорукий, с грустью тоже смотрел
на меня и даже вызвался доставить письмо Мишелю,
и я всегда ему буду благодарна за этот добрый порыв,
но я не воспользовалась его предложением; моим пер
вым желанием было жить и действовать так, чтобы не
заслужить ни малейшего обвинения, а сердце никто не
может упрекнуть, к кому бы оно ни привязалось:
любить свято, глубоко, не краснеть за свою любовь,
хранить воспоминание этого чувства ясным, светлым,
это еще хороший удел и дан немногим.
Горничная моя, Танюша, тоже в эти дни гонения
очень привязалась ко мне, она считала себя кругом
виноватою передо мной: во время обыска в моих вещах
родные так напугали ее обещанием наказания, если
она что-нибудь утаит, что она принесла им роман:
«L'atelier d'un peintre», божась, что больше никогда
ничего не видала от Михаила Юрьевича в моих руках,
127
как эти книжки, исписанные на полях его примечани
ями, и прибавила, что я их беспрестанно перечитываю
и целую, Как после она горько плакала со мной, рас
каивалась, что выдала им книжки. «Хоть бы их-то вы
теперь ч и т а л и , — говорила о н а . — Настращали меня,
я испугалась, отдала их, думала, что и вас оставят
в покое; так уж я им клялась, что больше ничего не
было у вас от Михаила Юрьевича» <...>
Я с особенной радостью и живейшим нетерпением
собиралась в следующую среду на бал; так давно не
видалась я с Мишелем, и, вопреки всех и вся, решила
в уме своем танцевать с ним мазурку.
Приезжаем на б а л , — его еще там не было...
Не знаю, достанет ли у меня сил рассказать все,
что я выстрадала в этот вечер. Вообще я пишу вкратце,
выпускаю многие разговоры, но у меня есть заветная
тетрадка, в которую я вписывала, по нескольку раз
в день, все его слова, все, что я слышала о нем; мне
тяжело вторично воспоминанием перечувствовать былое,
и я спешу только довести до конца главные факты
этого переворота в моей жизни 49.
Я танцевала, когда Мишель приехал; как стукнуло
мне в сердце, когда он прошел мимо меня и... не
заметил меня! Я не хотела верить своим глазам и по
думала, что он действительно проглядел меня. Кончив
танцевать, я села на самое видное место и стала по
жирать его глазами, он и не смотрит в мою сторону;
глаза наши встретились, я у л ы б н у л а с ь , — он отворотил
ся. Что было со мной, я не знаю и не могу передать
всей горечи моих ощущений; голова пошла кругом,
сердце замерло, в ушах зашумело, я предчувствовала
что-то недоброе, я готова была заплакать, но толпа
окружала меня, музыка гремела, зала блистала огнем,
нарядами, все казались веселыми, счастливыми... Вот
тут-то в первый раз поняла я, как тяжело притворять
ся и стараться сохранить беспечно-равнодушный вид;
однако же, это мне удалось, но, боже мой, чего мне
стоило это притворство! Не всех я успела обмануть;
я на несколько минут ушла в уборную, чтоб там сво
бодно вздохнуть; за мной последовали мои милые баль
ные приятельницы, Лиза Б. и Сашенька Ж.
— Что с тобой? Что с вами обоими сделалось? —
приставали они ко мне.
— Не з н а ю , — отвечала я и зарыдала перед ними.
— Я улажу все д е л о , — сказала Сашенька.
128
— И я буду о том же с т а р а т ь с я , — подхватила Лиза.
И в самом деле, в мазурке они беспрестанно под
водили ко мне Мишеля. Особливо ценила я эту жертву
со стороны Лизы. Она сама страстно любила Лермон
това, однако же уступала мне свою очередь протанце
вать с ним, не принимала передо мною торжествую
щего вида, но сочувствовала моему отчаянию и просила
прощения за то, что в этот вечер он за ней ухаживал
более, чем за д р у г и м и , — она поневоле сделалась моей
соперницей. Зато теперь, когда бедная Лиза сгубила
себя для него, потеряна для родных и для света, как
бы я была счастлива, если бы мне привелось случайно
ее встретить, пожать ей руку, показать ей мое живейшее
участие не в одном разочаровании, но в истинном бед
ствии. Бедная Лиза! Не было у нее довольно силы
характера, чтобы противостоять ему — и она погибла.
Когда в фигуре названий Лермонтов подошел ко
мне с двумя товарищами и, зло улыбаясь и холодно
смотря на меня, сказал: «Haine, mépris et vengeance» *, —
я, конечно, выбрала vengeance, как благороднейшее из
этих ужасных чувств.
— Вы несправедливы и ж е с т о к и , — сказала я ему.
— Я теперь такой же, как был всегда.
— Неужели вы всегда меня ненавидели, презирали?
За что вам мстить мне?
— Вы ошибаетесь, я не переменился, да и к чему
было меняться; напыщенные роли тяжелы и не под
силу мне; я действовал откровенно, но вы так охраня
емы родными, так недоступны, так изучили теорию
любить с их дозволения,что мне нечего делать, когда
меня не принимают.
— Неужели вы сомневаетесь в моей любви?
— Благодарю за такую любовь!
Он довел меня до места и, кланяясь, шепнул мне:
— Но лишний пленник вам дороже!
В мою очередь я подвела ему двух дам и сказала:
«Pardon, dévouement, résignation» **.
