М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Сабуров 10, который, кажется, наизусть знал все тог
дашние французские шансонетки и в особенности песни
Беранже. Костя Булгаков, как мы его обыкновенно
называли, был общий любимец и действительно при
мечательная личность. К сожалению, от слишком
сильного разгула он рано кончил жизнь. Шутки
и остроты его не ограничивались только кругом това
рищей, он часто забавлял ими великого князя Михаила
Павловича. В то время много анекдотов передавали
о похождениях Булгакова. Вот с этою-то личностью
соперничал в остротах Лермонтов, а не с названною
ошибочно Висковатовым. В романе Писемского «Масо
ны» фигурирует Булгаков и даже есть портрет его, но
вовсе несхожий.
Третий и последний раз я встретился уже с Лер
монтовым в 1837 году, не помню — в Пятигорске или
Кисловодске, на вечере у знаменитой графини Ростоп
чиной. Припоминаю, что на этом вечере он был груст
ный и скоро исчез, а мы долго танцевали. В это время,
кажется, он ухаживал за M-lle Эмилиею Верзилиной 11,
147
прозванной им же, кажется, La Rose du Caucase *.
Все эти подробности давно известны, и не для чего их
повторять.
В Кисловодске я жил с двумя товарищами на одной
квартире: князем Владимиром Ивановичем Барятин
ским, бывшим потом генерал-адъютантом, и князем
Александром Долгоруким, тоже во цвете лет погибшим
на дуэли. К нам по вечерам заходил Лермонтов с общим
нашим приятелем, хромым доктором Мейером, о кото
ром он в «Герое нашего времени» упоминает 12. Веселая
беседа, споры и шутки долго, бывало, продолжались.
Вот мои заметки о бывшем моем товарище Михаиле
Юрьевиче Лермонтове.
10 августа 1884 г.
д. Вороная
*Роза Кавказа ( фр.) .
А. Ф. ТИРАН
ИЗ ЗАПИСОК
Выступаем мы, бывало: эскадрон выстроен; подъез
жает карета старая, бренчащая, на тощих лошадях;
из нее выглядывает старушка и крестит нас. «Лермон
тов, Лермонтов! — бабушка». Лермонтов подскачет,
закатит ланцады 1 две-три, испугает бабушку и, доволь
ный собою, подъезжает к самой карете. Старушка со
страху спрячется, потом снова выглянет и перекрестит
своего Мишу. Он любил свою бабушку, уважал ее —
и мы никогда не оскорбляли его замечаниями про
тощих лошадей. Замечательно, что никто не слышал
от него ничего про его отца и мать. Стороной мы знали,
что отец его был пьяница, спившийся с кругу, и игрок,
а история матери — целый роман...
В школу (старая юнкерская, теперешняя Школа
гвардейских подпрапорщиков и юнкеров) мы поступали
не моложе 17 лет, а доходило до 26; все из богатого
дома, все лентяи, один Лермонтов учился отлично.
У нас издавался журнал: «Школьная заря», главное
участие в ней принимали двое: Лермонтов и Мартынов,
который впоследствии так трагически разыграл жизнь
Лермонтова. В них сказывался талант в обоих; 2 в этой
«Заре» помещены были многие пьесы, попавшие потом
в печать: «Казначейша», «Демон»; 3 но были и такие,
которые остались между нами: «Петергофское гулянье»,
«Переход в лагери» 4, отрывок которого я сказал
в начале, и многие другие; между прочим «Юнкерская
молитва»:
Отец небесный 5,
149
Помню, раз сидим мы за обедом: подают говядину
под соусом; Лермонтов выходит из себя, бросает вилку,
нож с возгласом:
Всякий день одно и то же:
Мясо под хреном —
Тем же манером!
Мартынов писал прозу. Его звали homme féroce *:
бывало, явится кто из отпуска поздно ночью: «Ух, как
холодно!..» — «Очень холодно?» — «Ужасно». Мартынов
в одной рубашке идет на плац, потом, конечно, болен.
Или говорят: «А здоров такой-то! какая у него грудь
с л а в н а я » . — «А разве у меня не хороша?» — «Все ж не
т а к » . — «Да ты попробуй, ты ударь меня по г р у д и » . —
«Вот еще, п о л н о » . — «Нет, попробуй, я прошу тебя,
ну ударь!..» — Его и хватят так, что опять болен на
целый месяц.
Мы поступали не детьми, и случалось иногда явиться
из отпуска с двумя бутылками под шинелью. Службу
мы знали и исполняли, были исправны, а вне службы
не стесняли себя. Все мы были очень дружны, историй
у нас не было никаких. Раз подъезжаем я и Лермонтов
на ординарцы, к в<еликому> к<нязю> Михаилу Пав
ловичу; спешились, пока до нас очередь дойдет. Стоит
перед нами казак — огромный, толстый; долго смотрел
он на Лермонтова, покачал головою, подумал и сказал:
«Неужто лучше этого урода не нашли кого на орди
нарцы посылать...» Я и рассказал это в школе — что же?
Лермонтов взбесился на казака, а все-таки не на меня.
Лермонтов имел некрасивую фигуру: маленького
роста, ноги колесом, очень плечист, глаза небольшие,
калмыцкие, но живые, с огнем, выразительные. Ездил
он верхом отлично.
Мы вышли в один полк. Веселое то было время.
Денег много, жизнь копейка, все между собою дружны...
Или, случалось, сидишь без денег; ну после того, как
заведутся каких-нибудь рублей 60 ассигнациями, обед
надо дать — как будто на 60 рублей и в самом деле это
возможно. Вот так-то случилось раз и со мною: «Ну, го
ворю, Монго, надо кутнуть». Пригласили мы человек 10,
а обед на 12. Собираются у меня: стук, шум... «А я, —
говорит М о н г о , — еще двух п р и г л а с и л » . — «Как же
быть? и я двух позвал». Смотрим, приходят незва-
* свирепый (зверский) человек ( фр.) .
150
ные — «Беда!» Является Лермонтов — всего человек
уж с 20. Видим, голод угрожает всем нам. Монго под
ходит к Лермонтову: «Вас кто пригласил?»
— Меня?!. (а он буян такой). Мне везде место, где
есть г у с а р ы , — и с громом садится.
— Нет, позвольте: кто вас пригласил?.. — Ему же
самому есть ужасно хочется.
Ну, конечно, всем достало, все были сыты: дамы
и не гнались за обедом, а хотели общества...
Мы любили Лермонтова и дорожили им; мы не по
нимали, но как-то чувствовали, что он может быть
славою нашей и всей России; а между тем, приходилось
ставить его в очень неприятные положения. Он был
страх самолюбив и знал, что его все признают очень
умным; вот и вообразит, что держит весь полк в руках,
и начинает позволять себе порядочные дерзости, тут
и приходилось его так цукнуть, что или дерись, или
молчи. Ну, он обыкновенно обращал в шутку. А то время
было очень щекотливое: мы любили друг друга, но
жизнь была для нас копейка: раз за обедом подтруни
вали над одним из наших, что с его ли фигурою ухажи
вать за дамами, а после обеда — дуэль... 6
Лермонтов был чрезвычайно талантлив, прекрасно
рисовал 7 и очень хорошо пел романсы, т. е. не пел,
а говорил их почти речитативом.
Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про
кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь
светской женщины, рассказать про нее небывалую исто
рию, наговорить дерзостей — ему ничего не стоило.
Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как
гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и бывало
ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит —
свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда сме
ялся над убеждениями, призирал тех, кто верит и спо
собен иметь чувство... Да, вообще это был «прият
ный» человек!.. Между прочим, на нем рубашку
