М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Одно воспоминание влечет за собой другие. Говоря
о Соколовском, я упомянул, что весь 1837 год я провел
на Кавказе: лето на водах, а осень и зиму в Ставрополе.
Этот год был замечателен разными встречами. Начнем
с Белинского и Лермонтова. Ив. Ив. Панаев в своих
«Литературных воспоминаниях» говорит, что Белин
ский и Лермонтов познакомились в Петербурге,
у г. Краевского, в то время когда Белинский принимал
деятельное участие в издании «Отечественных записок»,
то есть в 1839 или 1840 году. Это несправедливо 1. Они
познакомились в 1837 году в Пятигорске у меня 2.
Сошлись и разошлись они тогда вовсе не симпатично.
Белинский, впоследствии столь высоко ценивший Лер
монтова, не раз подсмеивался сам над собой, говоря,
что он тогда не раскусилЛермонтова.
Летом 1837 года я жил в Пятигорске, больной, почти
без движения от ревматических болей в ногах. Туда же
и тогда же приехал Белинский и Лермонтов; первый из
Москвы, лечиться, второй — из Нижегородского полка,
повеселиться.
С Белинским я не был знаком прежде, но он привез
мне из Москвы письмо от нашего общего приятеля
К<етчера>; 3 на этом основании мы скоро сблизились,
и Белинский навещал меня ежедневно. С Лермонтовым
мы встретились как старые товарищи. Мы были с ним
вместе в Московском университетском пансионе; но
в 1831 году после преобразования пансиона в Дворян
ский институт (когда-нибудь поговорим и об этом за
мечательном факте) и введения в него розог,вместе
и оставили его 4. Лермонтов тотчас же вступил в Мо
сковский университет и прямо наткнулся на историю
249
профессора Малова, вследствие которой был исключен
из университета и поступил в юнкерскую школу 5.
Я поступил в университет только на следующий год.
На пороге школьной жизни мы расстались с Лермон
товым холодно и скоро забыли друг о друге. Вообще
в пансионе товарищи не любили Лермонтова за его
наклонность подтрунивать и надоедать. «Пристанет,
так не о т с т а н е т » , — говорили об нем. Замечательно, что
эта юношеская наклонность привела его и к последней
трагической дуэли!
В 1837 году мы встречались уже молодыми людьми,
и, разумеется, школьные неудовольствия были взаимно
забыты. Я сказал, что был серьезно болен и почти
недвижим; Лермонтов, напротив, пользовался всем здо
ровьем и вел светскую, рассеянную жизнь. Он был зна
ком со всем водянымобществом (тогда очень многочис
ленным), участвовал на всех обедах, пикниках и празд
никах. Такая, по-видимому, пустая жизнь не пропадала,
впрочем, для него даром: он писал тогда свою «Княжну
Мери» и зорко наблюдал за встречающимися ему лич
ностями 6. Те, которые были в 1837 году в Пятигорске,
вероятно, давно узнали и княжну Мери, и Грушницкого,
и в особенности милого, умного и оригинального док
тора Майера 7.
Майер был доктором при штабе генерала Вельями
нова. Это был замечательно умный и образованный че
ловек; тем не менее он тоже не раскусил Лермонтова.
Лермонтов снял с него портрет поразительно верный; но
умный Майер обиделся, и, когда «Княжна Мери» была
напечатана, он писал ко мне о Лермонтове: «Pauvre
sire, pauvre talent!» *
Лермонтов приходил ко мне почти ежедневно после
обеда отдохнуть и поболтать. Он не любил говорить
о своих литературных занятиях, не любил даже читать
своих стихов, но зато охотно рассказывал о своих свет
ских похождениях, сам первый подсмеиваясь над сво
ими любвямии волокитствами.
В одно из таких посещений он встретился у меня
с Белинским. Познакомились, и дело шло ладно, пока
разговор вертелся на разных пустячках; они даже от
крыли, что оба — уроженцы города Чембара (Пензен
ской губ.) 8.
* Ничтожный человек, ничтожный талант! ( фр.) .
250
Но Белинский не мог долго удовлетворяться пусто
словием. На столе у меня лежал том записок Дидерота;
взяв его и перелистав, он с увлечением начал говорить
о французских энциклопедистах и остановился на
Вольтере, которого именно он в то время читал. Такой
переход от пустого разговора к серьезному разбудил
юмор Лермонтова. На серьезные мнения Белинского он
начал отвечать разными шуточками; это явно сердило
Белинского, который начинал горячиться; горячность
же Белинского более и более возбуждала юмор Лер
монтова, который хохотал от души и сыпал разными
шутками.
— Да я вот что скажу вам об вашем В о л ь т е р е , —
сказал он в з а к л ю ч е н и е , — если бы он явился теперь
к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не
взяли бы в гувернеры.
Такая неожиданная выходка, впрочем, не лишенная
смысла и правды, совершенно озадачила Белинского.
Он в течение нескольких секунд посмотрел молча на
Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув голо
вой, вышел из комнаты 9.
Лермонтов разразился хохотом. Тщетно я уверял
его, что Белинский замечательно умный человек; он
передразнивал Белинского и утверждал, что это недо
учившийся фанфарон, который, прочитав несколько
страниц Вольтера, воображает, что проглотил всю пре
мудрость.
Белинский с своей стороны иначе не называл Лер
монтова как пошляком,и когда я ему напоминал стихо
творение Лермонтова «На смерть Пушкина», он отве
чал: «Вот важность — написать несколько удачных сти
хов! От этого еще не сделаешься поэтом и не переста
нешь быть пошляком».
На впечатлительную натуру Белинского встреча
с Лермонтовым произвела такое сильное влияние,
что в первом же письме из Москвы он писал ко мне:
«Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожа
луйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лер
монтов» 10.
Так встретились и разошлись в первый раз эти две
замечательных личности. Через два или три года они
глубоко уважали и ценили друг друга. <...> 11
По окончании курса вод я переехал в Ставрополь
зимовать, чтобы воспользоваться ранним курсом
1838 года. Я поместился с доктором Майером. Это был
251
замечательный человек как в физическом, так и в ум
ственном отношении. В физическом отношении Майер
был почти урод: одна нога была короче другой более
чем на два вершка; лоб от лицевой линии выдавался
вперед на неимоверно замечательное пространство, так
что голова имела вид какого-то треугольника; сверх
этого он был маленького роста и чрезвычайно худощав.
Тем не менее своим умом и страстностью он возбудил
любовь в одной из самых красивейших женщин, г-же
M<ансуровой>. Я был свидетелем и поверенным этой
любви. Майер, непривычный внушать любовь, был
в апогее счастья! Когда она должна была ехать, он
последовал за нею в Петербург, но, увы, скоро возвра
тился оттуда, совершенно убитый ее равнодушием.
Над г-жой Мансуровой эта любовь или, правильнее,
шутка прошла, вероятно, бесследно; но на Майера это
подействовало разрушительно; из веселого, остроум
ного, деятельного человека он сделался ленивым и раз
дражительным.
По вечерам собиралось у нас по нескольку человек,
большею частию из офицеров генерального штаба. <...>
Из посещавших нас мне в особенности памятны Филип-
сон и Глинка. Первый (бывший впоследствии попечите
лем С.-Петербургского университета, а ныне сенатор)
был умный и благородный человек... 12
Глинка был ниже Филипсона своими умственными
