М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
больших морских чаек с криком летали у берега; то са
дились на воду, качаясь на волнах, то снова подыма
лись с пронзительным криком и опять приседали
качаться. Солнце окунулось в море. Быстро начало
смеркаться; яркие отблески исчезли; вся даль потемне
ла, «зайчики», катившиеся до того к берегу друг за
другом, превратились в пенистые волны и, далеко забе
гая на берег, с шумом разбивались о камни. Задул
холодный ветер с моря; рыбачьи лодки спешили к при
стани; все стемнело вдруг. Послышались далекие
256
раскаты грома, и крупные капли дождя зашумели
в воздухе. Надо было убираться в хату. Долго не спа
лось мне под шум бушующего моря, а крупные капли
дождя стучали в дребезжащие окна. Буря бушевала
недолго; налетевший шквал пронесся вместе с дождем,
и все снова стихло. Мне послышалось где-то очень
близко заунывное пение матери, баюкавшей свое дитя,
и эта протяжная заунывная песня усыпила наконец
и меня. <...>
...Я почти весь день проводил в Тамани на излюблен
ной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря
в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я из
дали заметил какие-то сидящие под окнами моими
фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках,
другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром
рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой
моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка
лет девятнадцати с грудным татарчонком на руках.
Черты лица ее нисколько не походили на скуластый
тип татар, но скорей принадлежали к типу чистокров
ному европейскому. Правильный античный профиль,
большие голубые с черными ресницами глаза, роскош
ные, длинные косы спадали по плечам из-под бархат
ной шапочки; шелковый бешмет, стянутый поясом,
обрисовывал ее стройный стан, а маленькие ножки
в желтых мештах выглядывали из-под широких скла
док шальвар. Вообще вся она была изящна; прекрасное
лицо ее выражало затаенную грусть. Собеседник ее
был мальчик в сермяге, босой, без шапки. Он, каза
лось, был слеп, судя по бельмам на глазах. Все лицо его
выражало сметливость, лукавство и смелость. Несмотря
на бельма, ходил он бойко по утесистому берегу. Из
расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого
крымского татарина, золотых дел мастера, который
торгует оружием, и что она живет по соседству в малень
ком сарае, на одном со мной дворе: самого же его
здесь нет, но что он часто приезжает. Покуда я расспра
шивал слепого мальчика, соседка тихо запела свою
заунывную песню, под звуки которой в бурную ночь,
по приезде моем, заснул я так сладко. Слепой мальчик
сделался моим переводчиком. Всякий раз, когда она
приходила посидеть под окном, он, видимо, следил
за ней. Муж красавицы, с которым я познакомился
впоследствии, купив у него прекрасную шашку и кин
жал, имел злое и лукавое лицо, говорил по-русски
9 Лермонтов в восп. совр.
257
неохотно, на вопросы отвечал уклончиво; он скорее
походил на контрабандиста, чем на серебряных дел
мастера. По всей вероятности, доставка пороха, свинца
и оружия береговым черкесам была его промыслом.
Сходство моего описания с поэтическим рассказом
о Тамани в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова
заставляет меня сделать оговорку: по всей вероятности,
мне суждено было жить в том же домике, где жил
и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин
послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится,
что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей
о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером
начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик,
о котором я вел речь 2.
А. И. АРНОЛЬДИ
ИЗ ЗАПИСОК
1. ЛЕРМОНТОВ В ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГРОДНЕНСКОМ ГУСАРСКОМ ПОЛКУ
Семнадцатого августа 1837 года, темным вечером,
после переправы на пароме чрез р. Волхов, на пере
кладной въехал я в 1-й Округ пахотных солдат Аракче
евского поселения 1, где расположен был тогда лейб-
гвардии Гродненский гусарский полк, принадлежавший
к составу 2-й гвардейской кавалерийской дивизии
и в котором я прослужил двадцать пять лет.
Многочисленные огоньки в окнах больших каменных
домов и черные силуэты огромнейшего манежа, гаупт
вахты с превысокой каланчой, большого плаца с бульва
ром, обсаженным липами, на первый раз и впотьмах
очень живописно представились моему воображению,
и я мнил, что вся моя будущая жизнь будет хоть и про
винциальная, но городская.
С светом все мои надежды рушились: я увидел себя
в казармах, окруженного казармами, хотя, правду
сказать, великолепными, так как на полуверстном квад
ратном пространстве полк имел все необходимое и даже
роскошное для своего существования.
Огромный манеж (в длину устанавливалось три
эскадрона в развернутом фронте) занимал одну сторону
плаца и был расположен своим длинным фасом
к р. Волхову на полугоре, на которой к реке были пол
ковые огороды. На противоположном фасе квадратного
плаца тянулись пять офицерских флигелей, разделен
ных между собою садиками за чугунными решетками
и двумя отдельными домами по бокам, в которых поме
щались: в одном нестроевая рота, а в другом — наш
полковой «Елисеев» — маркитант Ковровцев. На пра-
259
вом фасе, подъезжая от Волхова, были два дома для
женатых офицеров или штаб-офицеров, гауптвахта
с каланчою, о которой я упомянул выше, а на внутрен
нем дворе помещалась трубачевская команда; на левом
фасе был дом полкового командира, такие же два дома
с квартирами для женатых, временный деревянный
дворец и дом для приезда начальствующих лиц; за
ними влево, треугольником, построены были прекрас
ные деревянные конюшни на три дивизиона или шесть
эскадронов. За гауптвахтой были полковые мастерские,
кухня, конный лазарет и малый манеж с конюшнею
верховых лошадей полкового командира. На концах
полкового манежа были флигеля, причем в правом —
цейхгаузы, швальни, шорная, лазарет, ванны и квартиры
докторов, а в левом — казармы всех шести эскадронов
и дежурная комната.
Дух Аракчеева, года за два-три перед тем скончав
шегося в своем имении Грузино, верстах в тридцати
от 1-го Округа, царил всецело над его созданием, и поря
док, заведенный при нем, все еще сохранялся. Все
дороги были шоссированы, дерн по аллеям поддер
живался во всей свежести, деревья подсаживались,
обрезались и также поддерживались; дома красились,
и все имело привлекательный вид, а в особенности
весной.
Могу смело сказать, что для пользы службы луч
шего места для стоянки полка и сыскать было трудно,
и от того, как мне кажется, служба во всех своих про
явлениях нигде так исправно не шла, как в нашем
полку, да и вообще в тех полках нашей дивизии, кото
рые были расположены, подобно нам, в таких же
казармах, тянувшихся по Волхову до Новгорода.
Не знаю, чему приписать отвращение, царствовав
шее впоследствии к этому месту в нашем полку, когда
он изменился в составе своих офицеров, но могу сказать,
что в мое время, когда полк только что перешел из
Варшавы, где простоял многие годы, составляя гвардию
в. к. Константина Павловича и состоял почти исключи
тельно из людей небогатых, офицеры были довольны
стоянкою полка; мы жили чрезвычайно дружно, весело
и довольствовались развлечениями в своем обществе,
довольно значительном, так как было время, что у нас
в полку было до тринадцати человек женатых, где юные
