Язычники (ЛП)

Не сбиваясь с ритма, я мчусь через маленький подвал и вставляю ключ прямо в замок Фелисити, но, поворачивая ключ, я слышу голос в своей голове, говорящий мне, что это мой единственный шанс сбежать. Я бросаю взгляд в сторону винтовой лестницы, зная, что если я останусь и помогу Фелисити принять роды, у меня, возможно, больше никогда не будет такого шанса.
Черт.
Крик Фелисити разносится по подвалу, и я прерывисто выдыхаю. Если я убегу и брошу ее, брошу ребенка Романа, я никогда не смогу простить себя, поэтому вместо этого я распахиваю ее дверь.
— ВЫПУСТИ МЕНЯ, — зовет Ариана, стоя у решетки и вцепляясь в нее всем, что у нее есть. — ШЕЙН. ЧЕРТ. ПОЖАЛУЙСТА. КЛЯНУСЬ, Я СДЕЛАЮ ВСЕ, ЧТО ТЫ ЗАХОЧЕШЬ, ТОЛЬКО ВЫПУСТИ МЕНЯ. ПРОСТИ. ОН СОБИРАЕТСЯ УБИТЬ МЕНЯ ЗДЕСЬ, ВНИЗУ. ОТДАЙ МНЕ ЭТИ ГРЕБАНЫЕ КЛЮЧИ.
Игнорируя требования Арианы, я сосредотачиваю все, что у меня есть, на Фелисити, опускаясь на колени между ее ног. Я встречаюсь с ней взглядом, в то время как охранник остается без сознания позади меня. — У нас есть всего минута, прежде чем он проснется, — говорю я ей. — Сейчас или никогда.
Фелисити кивает, кажется, набравшись чуть больше смелости, когда она прислоняется к стене, садясь повыше, чтобы устроиться поудобнее. — Ладно, — говорит она сквозь прерывистое дыхание. — Мне нужно тужиться. Не урони его, ладно?
— Со мной твой ребенок в безопасности, — обещаю я ей, зная, что Роман надерет мне задницу, если этому ребенку будет причинен какой-либо вред, пока он на моем попечении.
Фелисити тянется вперед, ее руки хватаются за заднюю часть бедра, она делает судорожный вдох, а затем кричит, звук вибрирует прямо у меня в груди. Она тужится до тех пор, пока у нее не краснеет лицо, делает быстрый вдох и тужится снова. Слезы текут по ее лицу, и я чувствую себя беспомощной, отчаянно желая найти способ облегчить ей это процесс.
Ребенок на дюйм показывается, и мои глаза вылезают из орбит. — Срань господня, — выдыхаю я, глядя с благоговением, когда кладу руки ему под голову, не желая, чтобы он упал. — Он выходит. Продолжай. Ты сделаешь это. Он приближается!
Фелисити задыхается от счастья, на ее губах появляется болезненная улыбка, когда она делает еще один глубокий вдох и снова тужится, более чем готовая разорвать себя на части, если это означает возможность подержать на руках своего милого малыша. — Блядь, блядь, блядь, блядь, — кричит она, впиваясь ногтями в заднюю поверхность бедер.
Вся его головка показывается наружу, и я разинув рот смотрю на его маленькое личико, уставившееся на меня, когда волна облегчения захлестывает Фелисити. — Черт возьми, — смеюсь я, мое сердце колотится в груди, желая, чтобы я могла увидеть сходство между ним и его отцом, но в данный момент он просто красный и покрыт слизью. — Я вижу его. У него ангельское личико.
— Ангельское личико? — выдыхает она с обожанием в глазах, когда звук ее тяжелых рыданий разносится по камере.
— Да, — говорю я ей, не в силах отвести взгляд от великолепного малыша, новорожденного сына Романа. — Выход головки — это самое сложное, верно?
Она пожимает плечами. — Я … Я не… ААААА, — кричит она, когда у нее начинаются очередные схватки. Она снова тужится, и я беру ребенка в руки, помогая вытащить его плечи, и в тот момент, когда они освобождаются, все остальное его тело выплывает наружу, как мокрая сосиска.
Мои руки шарят по его скользкой, влажной коже, когда я устраиваю его у себя на руках и убеждаюсь, что он дышит. Я понятия не имею, что я делаю, но мой обширный опыт просмотра кино подсказывает мне, что он может закричать в любой момент. Улыбка расплывается по моему лицу, когда я смотрю на его красивые черты и замечаю, что этот парень будет чертовски разбивать сердца. Фелисити была права, это действительно мальчик, которым его отец будет очень гордиться.
Проходит секунда, затем другая, прежде чем его тихий крик заполняет камеры, и я поднимаю взгляд и встречаюсь с полными слез глазами Фелисити. — Вот, — говорю я, передавая его через ее ноги и помещая в ее ожидающие объятия. Она жадно берет его, плача счастливыми слезами облегчения, когда смотрит вниз на своего сына.
 
Я снимаю свою испачканную майку и протягиваю руку, предлагая ей ее в качестве одеяла, чтобы она могла завернуть в нее своего ребенка, и она с благодарностью принимает майку, потому что здесь нет абсолютно ничего, кроме ее собственного тела, которое она могла бы предложить в качестве защиты.
Фелисити тяжело дышит, когда я слышу, как охранник позади меня начинает шевелиться. Я оборачиваюсь, убеждаясь, что у нас еще есть время, и готовясь дать ему отпор, если это потребуется, но, когда я снова смотрю на Фелисити, ее лицо бледнеет. — Что-то не так, — бормочет она, хмуря брови и прижимая к себе ребенка чуть крепче.
Я смотрю поверх нее, пытаясь понять, о чем, черт возьми, она говорит, когда чувствую, как тепло разливается по моим коленям. Ужас пронзает мою грудь, когда я опускаю взгляд и вижу, что из нее льется кровь. Я судорожно хватаю ртом воздух. — У тебя кровь, — говорю я, в панике оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, что, черт возьми, я должна сделать, чтобы помочь ей. — Здесь слишком много крови. Что мне делать?
Мои руки нависают над ней, замерзшей и дрожащей, кровь продолжает литься, а ее глаза затуманиваются. Мне сомкнуть ее ноги, надавить на живот? Где? Как… что я должна сделать, чтобы остановить кровотечение? — Флик? — Я кричу, мои глаза широко раскрыты и в панике. — Что мне делать? Фелисити. ПОМОГИ МНЕ. Не засыпай. Я… я не знаю, что делать.
Ее тело расслабляется, и ребенок выскальзывает у нее из рук. — ФЕЛИСИТИ, — кричу я, хватаясь за него, когда он сползает из ее объятий. Я баюкаю его одной рукой, едва держась за него как следует, когда поднимаюсь в растерянности, мое отчаяние не помогает. Мой взгляд возвращается к Фелисити, и горячие, обжигающие слезы наполняют мои глаза. — НЕТ, — паникую я, ее веки тяжелеют, кровь продолжает течь. — Не уходи. Ты нужна ему. Просто потерпи еще немного.
Фелисити встречается со мной взглядом, когда до нее доходит суровая реальность. У нее ничего не получится, и что бы я ни делала, ничто, черт возьми, ей сейчас не поможет. — Скажи ему, что я сожалею, — выдыхает Фелисити, когда мои слезы льются рекой. — Не дай им навредить моему малышу.
Я качаю головой, острый комок встает у меня в горле. — Я не дам, — обещаю я ей, зная, что отдала бы свою жизнь, если бы это означало, что этот ребенок не попадет в руки Джованни. — Я найду способ вытащить нас отсюда. Я отвезу его домой к Роману. С ним все будет в порядке.
Глаза Фелисити расширяются от страха, ее руки снова тянутся к ребенку. — Нет, — паникует она. — Не к Роману. Куда угодно, только не туда.
Я качаю головой, не понимая. — Но Роман — его отец, — говорю я ей, не в силах понять, что на самом деле значит держать этого ребенка подальше от него, и, несмотря на ее желания, это просто не то, что я могла с ним сделать. — Он думает, что потерял этого ребенка. В течение нескольких месяцев это убивало его. Он никогда бы не причинил ему вреда. Роман был бы лучшим отцом, который может быть у ребенка.
Видя, что она слишком слаба, чтобы держать своего ребенка, я беру ее за руку и сжимаю, не желая, чтобы она чувствовала себя одинокой. — Я знаю, — выдыхает она, когда слеза скатывается по ее щеке, ее голос едва слышен как шепот. — Он был бы всем миром для Романа, но быть любимым Романом или кем-либо из них — значит прожить свою жизнь в страхе. Я не хочу этого для своего сына. Любовь к нему не принесла мне ничего, кроме боли и страданий. Мой сын, — рыдает она. — Он достоин большего.
У меня болит в груди, когда понимание прорывается сквозь меня, как никогда раньше, ее слова задевают меня слишком близко к сердцу. Она права. Каждое чертово слово верно. Быть любимой и обожаемой братьями ДеАнджелис — значит жить жизнью, полной душевной боли и страха, и хотя для нее это ужасно, для меня никогда не было ничего более волнующего.
Слезы текут по моему лицу, и я без сомнения осознаю, что не смогу уберечь это драгоценное дитя от его отца, поэтому я обещаю ей единственное, что могу. — Со мной твой ребенок будет в безопасности, — говорю я ей. — Клянусь, у него будет счастливая жизнь.