Бог Войны (ЛП)

Но если я с ним поссорюсь, мне ни за что не удастся осуществить свой план.
Поэтому я делаю глоток воды, чтобы заглушить жгучую потребность вцепиться ему в горло.
— Если это была не реабилитация, то что тогда?
— Менее традиционный метод.
— Например, привязывать меня к кровати и заставлять принимать лекарства?
Его глаза сужаются, и мне кажется, что я улавливаю, как сжимается мышца на его челюсти, но это изменение настолько мимолетно, что я едва успеваю заметить его, прежде чем он возвращается к своему обычному облику.
— Это еще один из твоих снов?
— Фантазия.
— Все равно сон.
— Это было похоже на реальность.
— Ты также сказала, что реальностью было, когда ты перерезала себе горло и увидела свою смерть в зеркале.
Мои руки дрожат, и я роняю хлеб и нож на тарелку, и их звон раздается в относительной тишине.
— Откуда… черт возьми, ты это знаешь? Никто не знает.
— Я знаю.
— Откуда?
— Ты мне сказала.
— Невозможно. Я ни за что на свете не доверилась бы тебе.
— Мы женаты уже более двух лет, миссис Кинг. Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.
— Я бы никогда не поделилась с тобой чем-то настолько личным.
— Ты будешь удивлена, — его челюсть снова сжимается, и он потягивает отвратительное безалкогольное шампанское, смакуя его так, словно это многовековое французское вино.
Я не могу заставить себя снова взять столовые приборы в руки, боясь, что наведу беспорядок.
Никто не должен иметь доступ к этой части меня. Даже мой психотерапевт получает разбавленную версию моих ужасающих галлюцинаций. Отчасти потому, что госпитализация в психиатрическую клинику пугает меня до смерти.
Внезапно на меня нахлынули воспоминания о том, когда все это началось.
Когда мне было около тринадцати лет, я случайно подслушала родителей в нашем летнем домике в Котсуолде. Я должна была спать вместе с Сеси и Ари, но не могла уснуть из-за несносного храпа сестры.
Я как раз искала что-нибудь выпить, когда услышала, как родители обсуждают мой недавний кошмар. Мне следовало бы уйти и притвориться, что я ничего не замечаю, как обычно, но у меня затекли ноги, и я не могла оставить свое место у двери.
— В последнее время они стали сниться ей все чаще. Думаю, нам нужно ей помочь, Коул, — говорит мама, попивая чай и стоя напротив папы у кухонного островка.
У папы несчастное выражение лица, как будто он испытывает физическую боль. Я никогда не видела его таким, даже когда Ари упала и сломала руку, забравшись на дерево пару месяцев назад.
— Я надеялся, что это пустяк, — говорит он, глядя через высокие французские окна на пруд снаружи. — Я надеялся, что мы уже избавимся от этой боли, но все это было несбыточной мечтой. Мне не следовало заводить детей.
— Коул, — мама отставляет чашку с чаем и обхватывает его сзади за талию, упираясь подбородком в его плечо. — Пожалуйста, не говори так. Ава и Ари — лучшее, что случилось в моей жизни после тебя. Я не хочу думать о нашем будущем без них.
— Но разве ты не видишь? — его рука сжалась в кулак, костяшки пальцев побелели. — Из-за моих мерзких генов страдает Ава. Она боится спать, Сильвер. Я знаю это, потому что она постоянно читает или смотрит легкомысленные сериалы гораздо позже положенного времени, лишь бы избежать того, что ждет ее, когда она закроет глаза.
Мои пальцы дрожат на дверной раме. Мне казалось, что я прекрасно скрываю свой пугающий режим сна, но, похоже, папу мне не обмануть.
— Это ничего не значит, Коул, — мама целует его в щеку. — Многие подростки испытывают нетипичный всплеск гормонов во время полового созревания. Это может быть просто переходная фаза.
— А что, если нет? Что, если через несколько лет она превратится в… в ту женщину?
— Тогда мы будем решать эту проблему соответствующим образом. У твоей матери не было поддержки, и отчасти она сделала то, что сделала, из-за отсутствия заботы со стороны окружающих. Мы всегда будем рядом с Авой, верно?
 
— Безусловно, — мой отец поворачивается и заключает маму в крепкие объятия.
В этот момент меня охватили два разных чувства.
Во-первых, я ничего не знаю о своей бабушке по отцовской линии, кроме того, что она погибла в результате несчастного случая.
Второе — я обуза для своих родителей.
Несмотря на то, что Ари — дикарка, которая любит делать все нестандартно, именно я беспокою родителей больше всего. Я заставляю папу чувствовать себя виноватым, а маму — стараться держаться мужественно.
И самое ужасное, что я понятия не имею, как это прекратить.
— Ава?
Я смотрю на Илая сквозь размытое зрение, мое сердце колотится так громко, что гул отдается в ухе.
— Почему ты плачешь? — его голос — странная смесь мягкости и гнева. Разительный контраст, который разрывает меня на части.
Он, как никто другой, не может знать, почему я на самом деле расстроена. Я не могу вынести его насмешек или, что еще хуже, презрения.
Достаточно трагично, что он разбил мне сердце. Будет катастрофой, если он уничтожит мой дух — или все, что от него осталось.
Я смаргиваю влагу и поднимаю глаза, вытирая слезу краем салфетки.
— Что-то попало в глаза, — говорю я с автоматической наклеенной улыбкой.
— Не надо, — от грубого предупреждения в его голосе меня бросает в дрожь.
— Что не надо?
— Не притворяйся передо мной. Не притворяйся, будто все в порядке.
— Разве не этого ожидают от такой пары, как мы? Притворство, прикрытие и иллюзия того, что все гламурно идеально?
Он разрезает стейк на мелкие кусочки и укладывает их аккуратными параллельными линиями. Я уверена, что у Илая легкая форма ОКР. Он не прикасается ни к чему, чем пользовались другие люди, включая его родителей.
Лео и его водитель всегда надевают перчатки, когда находятся рядом с ним, хотя Лео, вероятно, разделяет его пренебрежение к прикосновениям. И я только что поняла, что Илай почти ничего не ест, когда находится в ресторане.
Даже сейчас он довольствуется тем, что пьет и режет мясо, но не съел ни кусочка.
Черт, я не помню, когда в последний раз видела, чтобы он что-то ел. Я знаю, что ему нужно поесть, но он, вероятно, не притронется к еде, если только ее не приготовит его драгоценная бывшая няня, Сэм, хотя я сама никогда не была свидетелем этого. По крайней мере с тех пор, как я очнулась в больнице с амнезией.
Если я правильно помню, он прекрасно питался в доме своих родителей. Но не помню, чтобы он употреблял что-то, кроме напитков, в других местах.
— Это не обязательно должно быть так, — наконец говорит он, его внимание по-прежнему приковано к стейку средней прожарки, который он не ест.
— Не должно быть как?
Он поднимает голову и смотрит на меня темно-серым взглядом.
— Это не должно быть фальшивкой, фасадом или прикрытием.
Я смеюсь. Ничего не могу с собой поделать.
— То есть ты хочешь сказать, что готов подарить мне любовь, детей и свою надежную защиту?
— У тебя уже есть моя несвязанная защита. Я могу дать тебе детей, если ты этого хочешь. Но любовь — это не то, на что я способен. Полагаю, ты тоже не захочешь этого от меня.
— Правильно полагаешь, — мой голос звучит ровно, не похоже на комок, который образуется у основания моего горла, когда сжимающие эмоции захлестывают мой желудок.
Я думала, что мое сердце уже починили, но нескольких слов этого ублюдка достаточно, чтобы разорвать швы, окружающие бесполезный орган.
Ответ «На самом деле мне ничего от тебя не нужно, включая детей и защиту», уже на кончике моего языка, но я запиваю его отвратительным безалкогольным шампанским.
Если я хочу начать эту месть правильно, я не могу продолжать враждовать с ним или отталкивать его.
Он должен поверить, что я влюбилась в него, несмотря на все его предупреждения. Я должна сделать так, чтобы он привязался ко мне, чтобы он был без ума от меня, а потом развестись с ним и жить дальше.