Забытые смертью

Данила после такого ответа и вовсе осмелел.
Вместе с Толиком углубили и расширили подвалы в доме, зацементировали их. А когда пришло время, оштукатурил дом снаружи и внутри. Да так, что из избы — в хоромы превратил.
Единственное, что не мог сделать сам, — покрыть крышу. Так и с тем не обошлось без него. Человека нашел. Который даром все сделал. Ему Данила деревянный дом кирпичом обложил.
Теперь он, что ни день, с Наташкой встречался. Она поначалу робела, трудно привыкала к приезжему. Уж больно дерзкие у него глаза. Всю ее обшаривали. Это пугало. Девушка краснела от этих взглядов, терялась, случалось, убегала, не выдерживая пристальных разглядываний. Но вечером, когда Данила заканчивал работу, они шли в луга. Цветастые, душистые.
Наташка испугалась в тот первый день. Темно было. Спала деревня. А Данила позвал ее погулять немного. Отдохнуть после работы. Она и впрямь устала. Но согласилась. И за руку с приезжим вышла со двора.
Они брели по лугу не спеша. Трава измочила росой все ноги. Данила поднял ее на руки. Внезапно. Она ойкнула, схватилась за шею. Обвила обеими руками.
— Ласточка моя синеглазая! — прижал он ее к груди. И поцеловал сухими, жесткими губами долгим поцелуем.
Наташка выскользнуть хотела. Испугалась:
— Не надо, Данила!
— Почему? Иль противен я тебе? Иль другого любишь? — не выпускал он девушку. Та молчала. Она и сама не знала, что ответить.
«Другого? Но тогда почему с таким нетерпеньем ждет каждый день Данилу? Почему бьется птицей сердце при виде этого парня и ей так хочется быть рядом с ним? Отчего становится так жарко от его взглядов и улыбок, подаренных ей одной? Почему так дорог он? Данила… Он самый красивый из всех, кого знала и видела. Жених? Но тот в армии. Они учились в одном классе. Друг детства. Такие редко становятся мужьями. Да и нельзя без любви. А она не уверена, что любила его. Иначе почему так ждет и радуется Даниле? С тем такого не было. Он даже не говорил ей про любовь. Попросил подождать из армии. О чем-то говорил с братом. Она отвечала ему на письма. Но и в них ни слова о любви. Он даже не писал, что вспоминает или скучает о ней. А вот Данила… тут и без слов понятно».
Молчала Наташка. «Значит, свободно сердце для любви. Иначе не задумалась бы. И не вырывается больше». Он целовал девчонку так, как никогда и никакую другую.
Он говорил ей много нежных слов, каких она никогда не слышала.
Замирало сердце, Наташка считала себя самой счастливой на земле.
Он не спешил овладеть Наташкой полностью. Она была слишком дорога ему.
Когда Данила закончил кладку стен в доме, Наташке так хотелось, чтобы не спешил парень, не торопился заканчивать работу у них.
«Ведь уйдет. И, может, насовсем. Вон как на него подружки смотрят. С завистью, вздыхают. А он даже не оглядывается на них. Но это сегодня. А когда уйдет? Такой красивый, работящий в холостяках не задержится», — подумала девчонка.
В густых зарослях ивняка в одну из лунных ночей признался ей в любви. Назвал единственной, самой лучшей, радостью своей.
Наташка слушала, затаив дыхание. А Данила ласкал девчонку, боясь самого себя.
— Девочка моя ненаглядная! Не смогу я жить без тебя больше. Единственная радость и счастье мое. Свет без тебя не мил будет, если откажешься, отвернешься. Для тебя живу и дышу, — говорил он Наташке.
Иннокентий видел и понимал все. Он уже ни о чем не просил. Данила сам приходил к ним. И до осени, помимо дома, отремонтировал сарай, почистил вместе с Толиком колодезь во дворе, заменил старые ворота. У забора поставил скамейку. Даже на чердаке порядок навел.
И вдруг исчез. Не приходил на работу, не было его дома, не появлялся у Иннокентия. В селе его не хватились сразу. Элеватор уже работал, и исчезновение приезжего никому не бросилось в глаза, кроме семьи старика.
— Надо бы поискать его с милицией, — предложил Иннокентий. Но Толик отсоветовал. Сказал отцу, как отзывался Данила о милиции. Предупредил, что может рассердить, оттолкнуть человека. И, давно догадываясь об отношениях Данилы и Наташки, спросил сестру, не знает ли она, куда исчез приезжий.
 
Та голову опустила. Ответила, что не знает ничего. А сама едва слезы сдерживала.
Попривыкнув к Даниле, доверять ему стала. Не дичилась, как прежде. И в ту, последнюю ночь пошла с ним к реке, ничего плохого не ожидая.
Данила положил на траву пиджак, сел с нею рядом. В тот вечер он выпил с отцом. Впервые. И осмелел. Целовал остервенело, с дрожью. Потом рукам волю дал. Наташка вырвалась. Вскочила на ноги. Побежала домой, захлебываясь слезами и страхом. Данила догнал. Резко повернул к себе Наташку:
— Не любишь? — Она промолчала. — Если б любила, не убегала!
— Негодяй! Свинья! Тебе ли о любви брехать? Хотел свое сорвать? В уплату за работу?
— Дура! — оборвал брань пощечиной. И, резко повернув от девушки, скрылся в темноте ночи. «Негодяем и свиньей любимых не называют. А значит, не нужен. Зачем же зря себе душу рвать?» — собирался Данила спешно. Он срывал с крючков рубахи, брюки. И вдруг вспомнилось насмешливое Катькино, брошенное недавно в лицо: «В струнку тянешься, дурак! Все стараешься? А она тебе в благодарность хоть бы рубаху выстирала! Завшивеешь скоро!»
Затолкав все барахло в чемодан, решил уйти из деревни, не дожидаясь утра.
«Хорошо, что успел за элеватор получить, документы при себе. Ничего тут не остается. Совсем ухожу. Навсегда!» Данила решительно выскочил в дверь, даже не закрыв ее на замок.
Старые адреса, полученные в зоне, помнил назубок. Он решил никогда в село не возвращаться. Навсегда уйти в «малину», где о женах и семьях даже думать было запрещено.
«Старался, дурак! Вкалывал! Будто для жены. И получил! Подумаешь, обидели ее! Да я за это время уже со всем городским блядвом успел бы переспать. Тут же как идиот ходил. Даже к Катьке не заглянул. Не воспользовался, когда сама ко мне пришла! А все из-за нее! Влюбился? Ничего! Вышибу из себя эту дурь, как хворобу! Не мальчик я! Каждый день скорчившись ходил после поцелунок этих, еле живой утром вставал. А она? Либо дура, либо колода! Хотя скорей всего, не любила меня! Зато как я, дурак, старался! — шагал он по дороге. — Ну, что ж? Не получилось! Не повезло! Но это не страшно! Ничего я в деревне не приобрел и не потерял», — торопился Данила.
А сердце, словно назло, скулило в ответ несогласно:
— Душу потерял…
К утру Данила пришел в город. Показав письмо кентов хозяину дома, сказал, от кого пришел. Тот сразу дверь открыл нараспашку:
— Давно ждем! Припозднился.
И через пару дней, — «малина» отпусков не дает, — взяли Данилу в дело.
Шик… Так его стали звать все воры города. А через полгода не было равных ему в «малине».
Жизнь, казалось бы, наладилась. Через год пахан воров обещал принять Шика в закон. Он жил в шикарной хазе. Самые клевые чувихи ублажали его. Шик имел кучи денег. Но… Все было хорошо до поры, пока он не оставался наедине с самим собой. Едва одиночество подкрадывалось к Шику, он становился прежним Данилкой и вспоминал ее, чьего имени боялся…
«Наташка… Как-то она теперь? Наверное, вышла замуж за своего колхозника? Интересно, вспоминает ли меня? Злится? Или давно простила?» — думал Шик.
Ему так хотелось увидеть ее, особо поначалу. Плюнуть на всех и уйти к ней? Но ушедшему однажды вряд ли поверят вновь.
«Да и что скажу, где был так долго? А ведь спросит. И не только она! С чего меня угораздило уйти от нее в тот день?» — жалел Шик о случившемся, понимая, что никогда уже не сумеет вернуть ни Наташку, ни одну из тех теплых летних ночей.
Иногда он видел ее во сне. Но утром все забывал.
Увидел ее лишь через два года. Дерзкое дело провернула «малина». И, ограбив банк, решили фартовые на время залечь на дно. Навар разделили поровну. Обговорили, кто с кем и когда видеться должен. Чтоб не поймала милиция всех разом, рассыпались по хазам. А Данила решил навестить деревню. Глянуть хоть краем глаза на ту, которая продолжала жить в его сердце.