Избранные произведения. Дадзай Осаму
У Миё теперь останутся обо мне воспоминания, пусть даже такие. Теперь можно было успокоиться, она точно будет моей.
Предстоящие зимние каникулы были последними, на которые я уходил учеником средней школы. С приближением дня отъезда наши с братом отношения становились все более натянутыми.
И вот, наконец, мы вместе вернулись домой. Сначала уютно посидели у каменного очага на кухне, потом прошлись по дому. Миё нигде не было. Мы не раз перехватывали беспокойные взгляды друг друга. В тот же день после ужина нас позвал к себе средний брат, в его комнате, устроившись за котацу, мы втроем играли в карты. Любая карта казалась мне черной. Как-то пришлось кстати к разговору, и я решился. «Похоже, нет одной из служанок», — обратился я к брату, пряча лицо за картами, которые держал в руке. Спросил между прочим, как будто мне до этого не было никакого дела. Я принял решение, что если он станет допытываться, скажу все, как есть, тем более и младший брат сидел рядом.
Средний брат раздумывал над тем, какую из своих карт сбросить. «Миё, что ли? Так Миё поругалась с бабушкой и вернулась в деревню, такая упрямая», — сказал сквозь зубы и резко сбросил карту. Я тоже сбросил карту. Младший брат молча сбросил свою.
Через несколько дней я зашел в сторожку у курятников и от молодого сторожа — любителя романов — услышал подробности. Над Миё надругался один из работников, об этом узнали другие служанки, и ей стало невыносимо находиться в доме. Работник этот, замеченный и в других черных делах, в то время уже был выгнан из нашего дома. Сторож слишком увлекся своим рассказом. Он даже поведал как работник, хвастаясь, говорил, что Миё шептала: «Прекрати, прекрати».
Прошли новогодние праздники, зимние каникулы подходили к концу, мы с младшим братом проводили время в домашней библиотеке, рассматривая книги и свитки. Через высоко расположенное окошко был виден падающий мелкими хлопьями снег. Каждый раз, приезжая в родной дом, я с интересом отмечал, что когда хозяином дома вместо отца стал старший брат, в доме многое изменилось: от убранства комнат до выбора книг и свитков. Развернув, я рассматривал свиток, недавно приобретенный им. На нем цветы желтых керрий роняли отцветшие лепестки в воду. Младший брат вытащил большую коробку с фотографиями — там их было несколько сотен, и мы с интересом разглядывали снимки, иногда согревая дыханием стынущие пальцы. Через некоторое время он протянул мне одну небольшую карточку, бумага которой казалась совсем новой. На снимке были мама, Миё и тетя. Я слышал, что в последнее время Миё прислуживала матери, вероятно, они вместе ездили к тете, в доме которой и сфотографировались. Мать сидела на софе, за ней — почти одного роста — стояли тетя и Миё. На заднем плане цвели розы. Сдвинув головы, мы разглядывали фотографию. В душе я давно примирился с братом, да и о том, что произошло с Миё, так и не решился ему рассказать, поэтому, рассматривая карточку, мог сохранять относительное спокойствие. Наверное, Миё во время съемки случайно шевельнулась, ее черты казались несколько смазанными. Тетушка, скрестив руки на поясе, жмурилась от света. «А они похожи», — подумал я.
Поезд
перевод Т. Соколовой-Делюсиной
Каждый день в два часа пополудни — ив дождь, и в ветер, — пыхтя и грохоча, отправлялся с вокзала Уэно в Аомори паровоз типа С-51, выпущенный в 1925 году заводом Умэбати. Он тащит за собою сделанные в том же году на том же заводе три вагона третьего класса, вагон-ресторан, вагон второго класса, спальный вагон второго класса и три товарных вагона с почтой и грузами. В этих девяти ящиках заключено около двухсот пассажиров и более ста тысяч писем — бесконечный поток горестей и бед. Порой поезд провожают криками «ура», порой — платки не отрываются от глаз, и воздух сотрясается от рыданий. Номер поезда — 103.
У меня портится настроение уже от одной этой цифры. Всего восемь лег прошло с двадцать пятого года, но, подумать только, сколько любовных мечтаний успел разбить этот поезд, сколько миллионов человек он сделал несчастными! Вот и я попал из-за него однажды в пренеприятнейшую историю.
Это случилось в прошлом году зимой, когда Сиода отправлял обратно на родину Тэцу-сан.
Тэцу-сан и Сиода были земляками и дружили с детства. Когда я учился в высшей школе, мы с Сиодой жили в одной комнате в общежитии, и он часто рассказывал мне о своей любви. Тэцу была из бедной семьи, более состоятельная семья Сиоды противилась их браку, и Сиода часто жестоко ссорился из-за этого с отцом. Во время первой ссоры он пришел в такую ярость, что чуть было не лишился сознания, у него даже кровь носом пошла. (Ну не странно ли, что этот в общем-то пустяковый эпизод произвел глубокое впечатление на мою восприимчивую юную Душу?)
Потом мы оба закончили высшую школу и вместе поступили в Токийский университет. С тех пор прошло три года. Для меня они были очень тяжелыми, а для Сиоды, видимо, нет — судя по всему, он жил припеваючи и беззаботно. Дом, где я сначала снимал комнату, находился рядом с университетом, поэтому Сиода иногда забегал ко мне. Но к тому времени мы с ним разошлись, у нас были разные друзья, разный образ мыслей, и прежняя доверительная дружба стала ненужной ни тому, ни другому. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что, не появись в Токио Тэцу-сан, Сиода и не вспомнил бы обо мне.
Итак, прошло три года с тех пор, как Сиода перестал бывать у меня, и вот однажды зимой он явился нежданно-негаданно — мы тогда жили за городом — и сообщил, что приехала Тэцу-сан. Не дождавшись, пока Сиода окончит университет, она сбежала из дома и одна-одинешенька приехала в Локио.
К тому времени я уже был женат на глупой и темной деревенской женщине и утратил юношескую пылкость чувств, поэтому сообщение Сиоды не тронуло меня. Оправившись от изумления, вызванного столь неожиданным визитом, я принялся размышлять, пытаясь уяснить себе его тайные причины. Побег девушки явно льстил самолюбию Сиоды, наверно, он с гордостью рассказывал о нем своим знакомым. Подобная самонадеянность мне не понравилась, и у меня тут же возникло сомнение в его искренности. Как это ни печально, оправдались самые жестокие мои подозрения. Исчерпав запасы своего воодушевления, которое он демонстрировал мне в течение некоторого времени, Сиода озабоченно нахмурился и спросил: что ему теперь делать? Я, естественно, не испытывал никакого сочувствия к шалостям праздных молодых людей и, угадывая его желание, так прямо и сказал ему: «У тебя ведь своя голова на плечах. Если в твоем сердце нет прежней любви, вам остается одно — расстаться».
— Да, но… — Сиода криво усмехнулся и задумался.
Прошло сорок пять дней, и я получил от Сиоды срочное письмо. Он писал, что, следуя советам друзей и заботясь как о будущем Тэцу, так и о своем собственном, решил отправить ее обратно на родину, и она уезжает завтра двухчасовым поездом. Его письмо было лаконичным и бесстрастным. Ия — хотя никто не просил меня об этом — вдруг решил, что должен непременно проводить Тэцу-сан. Есть у меня такая злополучная склонность к опрометчивым решениям.
На следующий день дождь лил с самого утра.
Поторапливая медлительную жену, я пришел вместе с ней на вокзал Уэно. Поезд № 103 дожидался отправления, извергая клубы угольно-черного дыма, которые растворялись в дождевой мгле. Мы шли вдоль поезда, заглядывая во все окна. У Тэцу было место в вагоне третьего класса, следующем за паровозом. Три года назад Сиода знакомил меня с ней, но с тех пор она изменилась — лицо побелело, подбородок округлился, стал пухлым. Тэцу, видно, тоже не забыла меня и, услышав мой голос, сразу же высунулась из окна и радостно нам закивала. Я познакомил ее с женой. Собственно говоря, я и взял с собой жену, рассчитывая, что в этой ситуации она окажется находчивее меня и найдет нужные слова, чтобы утешить Тэцу, — ведь она и сама выросла в бедной крестьянской семье. Но, увы, жена подвела меня. Они с Тэцу лишь молча обменялись чопорными поклонами, словно две светские дамы. Смущенный до крайности, я постукивал зонтиком по боку вагона там, где было мелко написано белой краской СХФ 134273, — не знаю, что это значит.