Избранные произведения. Дадзай Осаму
Очень предусмотрительным человеком был этот М. Т.: он, очевидно, выведал у сестры имена ее подруг и, отправляя ей письма, по очереди писал их на конвертах. Смелость молодого человека поразила меня, и я содрогнулась от ужаса: а что, если об этом узнает наш строгий отец? Потом, разложив письма по датам, погрузилась в чтение. И какое-то сладостно-томительное чувство охватило меня. Я тихонько смеялась над детской наивностью этой любви, мне казалось, что передо мной внезапно открылся новый мир.
Не забывайте, ведь мне тогда едва исполнилось двадцать, и у меня уже были свои сердечные тайны, которые я никому не смела доверить. Я читала письмо за письмом, и они казались мне быстрым и прозрачным горным потоком. Но вот я дошла до последнего, написанного осенью прошлого года. И у меня перехватило дыхание, и подкосились ноги, так я была потрясена.
Оказывается, любовь молодых людей не была такой уж наивной, она зашла дальше и стала земной. Письма я сожгла. Этот М. Т., по-видимому, бедный поэт из Сиросита, малодушно покинул мою сестру, как только узнал о ее болезни. Как жестоки бывают люди! „Забудем друг друга“, — совершенно спокойно писал он в этом письме. Очевидно, так он и поступил, поскольку оно было последним. И теперь, если я буду молчать, моя красивая сестренка так и умрет с этой болью в сердце. Никто не узнает, подумала я, решив сохранить эту тайну в своей душе. Теперь, когда я знала все, жалость к сестре стала еще сильнее, у меня постоянно возникали странные фантазии, тяжелые, мрачные мысли одолевали меня, жизнь превратилась в сущий ад, только женщина способна понять, какие муки я испытывала тогда. Я горевала так, словно сама была обманута. Впрочем, я была немного странной в те годы.
— Прочти, пожалуйста, а то я ничего не понимаю. В чем тут дело?
Мне стало неловко от такой неискренности.
— Можно? — тихо спросила я и взяла письмо. Пальцы дрожали, и это приводило меня в смущение. Я прекрасно знала содержание письма, но делать было нечего, пришлось прочесть его с самым невинным видом. И я прочла вслух:
„Я должен просить у тебя прощения. До сегодняшнего дня я подавлял в себе желание писать, причина — неуверенность в самом себе. Ты знаешь, что я беден и не отличаюсь особыми талантами. Поэтому я никак не могу связать твою жизнь с моей. Не думай, что это просто красивые слова, это правда, поверь мне. Мне постыло собственное бессилие, ведь я ничем не могу доказать свою любовь и ограничиваюсь словами. Все эти дни — нет, даже ночами во сне — я ни на миг не забывал о тебе. Но я не должен связывать твою жизнь с моей. Именно эта нестерпимая мысль и заставила меня расстаться с тобой. Чем больше твое несчастье и чем сильнее моя любовь, тем более недосягаемой становишься ты для меня. Понимаешь? Я не обманываю тебя, нет. Я решился на это из чувства ответственности и долга. Но теперь я вижу, что это было ошибкой. Да, ошибкой.
Прости меня! Я вел себя как последний эгоист, решив стать чужим тебе. Понимаешь, до сегодняшнего дня я думал, что, раз мы слабы и одиноки, и ничего другого нам просто не остается, единственно достойный для меня способ существования — дарить тебе свою верность. Я говорю это искренне, поверь мне. Но теперь я понял, что человек должен стараться делать все, что в его силах. Пусть даже это будет что-то совсем незначительное. Ничуть не стыдясь, преподнести букет из одуванчиков — вот истинное мужество, вот поведение, достойное мужчины. Я больше не буду избегать тебя. Каждый день я буду сочинять стихи и посылать тебе. Каждый день за стеной твоего дома я буду играть на флейте. Для тебя. Завтра в шесть часов вечера моя флейта исполнит для тебя военно-морской марш. Я довольно хорошо играю на флейте. Сейчас это единственное, что я могу для тебя сделать. Не нужно смеяться. Впрочем, нет, смейся. И выздоравливай. Боги смотрят на нас. Я верю в это. Мы их любимые дети — ты и я. Мы будем прекрасной супружеской парой.
Долго я ждал,И вот, наконец, на персикеРаскрылись цветы.„Персик белым цветет“, — говорили,Мой же расцвел ярко-алым.Я работаю. Все у меня идет хорошо. До завтра.
— Спасибо! — тихо сказала сестра. — Ведь я знаю, что это ты написала.
От стыда мне захотелось разорвать письмо на клочки. Наверное, в таких случаях и говорят о человеке — не знает, куда деваться от стыда. Да, это письмо написала я. Я не могла смотреть спокойно на страдания сестры и решила каждый день до самого конца писать ей письма, воспроизводя почерк М. Т., сочинять стихи, а в шесть часов вечера тихонько выходить за ограду и играть на флейте.
Как мне было стыдно! Ведь я даже ухитрилась написать какое-то жалкое стихотворение! От волнения я лишилась дара речи.
— Не беспокойся… — девочка улыбалась удивительно спокойно, даже как-то возвышенно. — Ты, наверное, прочитала письма, перевязанные зеленой лентой. Все это неправда. Я была слишком одинока и с позапрошлой осени писала их, надписывала на конвертах свои адрес и опускала в почтовый ящик. Не нужно меня обманывать. Юность — прекрасна, я очень хорошо поняла это с тех пор, как заболела. Самой себе писать письма— в этом есть что-то вульгарное, бесстыдное! К тому же это просто глупо. Вот если бы я в самом деле обладала достаточной смелостью, чтобы встречаться с мужчиной… Как хорошо, наверное, когда тебя обнимают сильные мужские руки! До сих пор я ни разу даже не разговаривала с чужим мужчиной, так что уж там говорить о возлюбленном! Ведь и ты тоже? В этом наша ошибка. Мы были слишком благоразумны. Ах, как это отвратительно — умирать! Мне жалко моих рук, пальцев, волос! Это отвратительно!..
Печаль, страх, радость, смешавшись, наполнили мое сердце. Ничего уже не понимая, я прижалась щекой к исхудавшей щеке сестры и, разрыдавшись, крепко обняла ее. В это время, да, именно в это время послышались какие-то звуки. Они были неясными и слабыми, но это, несомненно, были звуки флейты. Мы прислушались. Я посмотрела на часы — шесть. Объятые неизъяснимым страхом, мы тесно прижались друг к другу и, не двигаясь, вслушивались в странный марш, наплывавший на нас откуда-то из листьев вишни, росшей в глубине сада.
Боги есть! Они существуют. Именно тогда я поверила в это.
Через два дня моя сестра умерла. Врач стоял над ней, недоуменно подняв брови. Наверное, потому, что дыхание ее оборвалось так тихо, так быстро. Но я не удивлялась. Я верила, что такова воля богов. Сейчас я уже стара, отягощена мирской суетностью и стыжусь этого. Может быть, не так уж сильна теперь моя вера, но случается, ко мне приходят сомнения, и я начинаю думать: а уж не отец ли играл тогда на флейте? Ведь вполне могло быть, что, вернувшись с работы, он подслушал наш разговор из соседней комнаты и, пожалев нас, решился на эту единственную в его жизни шутку.
Впрочем, едва ли… Пока отец был жив, я могла спросить у него, но вот уже пятнадцать лет, как его не стало. Нет, наверное, все-таки боги сжалились над нами.
Мне очень хочется поверить в это и обрести душевный покой, но я стара, под бременем суетности вера ослабевает, приходят сомнения».
Красавица
перевод Д. Рагозина
В начале года я снял маленький домик в Яманаси на окраине Кофу. Шесть месяцев прошли в медленных, скудных трудах. В июне началась характерная для этой котловины палящая жара. Уроженец севера, я был оглушен беспощадным пеклом, вскипающим из земных недр. Бывало, сижу молча за столом, и вдруг темнеет в глазах, подступает головокружение. Впервые в жизни я испытал, что значит обморок от теплового удара. Жена из-за обильного потения вся покрылась прыщами. Нам сказали, что в одной из деревень вблизи Кофу есть горячий источник, вода которого выводит кожные болезни. Я уговорил жену ходить туда ежедневно. Наш домишко находился на северо-западной окраине Кофу, посреди тутовых садов, до деревни с горячим источником ходьбы — минут двадцать (если идти прямиком через учебный полигон сорок девятого полка, можно дойти быстрее, минут за пятнадцать). И вот жена, после завтрака, каждое утро, взяв свои купальные принадлежности, отправлялась в общественную купальню. По ее словам, там было вполне просторно, посетители — в основном деревенские старики и старухи. Несмотря на целительную славу источника, жена не заметила никого с признаками кожных заболеваний — со своими прыщами она оказалась там самой недужной. Бассейн — чистый, облицован кафелем. К сожалению, источник чуть теплый, но благодаря этому посетители могут часами сидеть, не вылезая из воды, и вести неторопливые беседы — попадаешь точно в другой мир. «Тебе тоже надо хоть раз туда сходить, — убеждала она. — Когда ранним утром шагаешь по заросшему учебному полигону, травы благоухают свежестью, роса обжигает ноги, душа широко раскрывается, хочется смеяться от счастья!» Я тогда отлынивал от писания, оправдывая свою лень жарой, и маялся от скуки, поэтому, не долго думая, решил внять ее совету. Мы вышли вместе из дома в восемь утра. Ничего особенного. Вопреки обещаниям жены, вышагивая по заросшему травой полигону, я не испытал приступа веселья. В садике перед общественной купальней росло высокое дерево граната, сплошь покрытое ярко-красными цветами. В Кофу удивительно много гранатов.