Избранные произведения. Дадзай Осаму
Здание купальни было построено, видимо, совсем недавно и еще не успело запачкаться. Все было выложено сияющим на солнце белоснежным кафелем, и это производило впечатление чистоты и опрятности. Сам бассейн оказался не таким уж просторным. Посетителей было пять человек. Скользнув в воду, я был неприятно удивлен, обнаружив, что вода — чуть теплая. Почти как обычная проточная вода. Сидя на корточках, опустившись в воду по самый подбородок, я не мог пошевелиться — холодно. Немного высунешь из воды плечо, и сразу начинаешь мерзнуть. Остается молча, скрючившись, сидеть на корточках. Что за дурацкое положение! Я не испытывал ничего, кроме досады. Жена сидела спокойно, неподвижно, прикрыв глаза. Лицо ее просветлело…
«Ужас! Нельзя пошевельнуться!» — пробормотал я.
«За полчаса отлично пропотеешь, — сказала жена спокойно, — это полезно».
«Ну ладно, раз так…» — покорился я.
Но я не мог сидеть, как жена, с закрытыми глазами и вкушать покой. Обхватив руками колени, я рыскал глазами по сторонам. Кроме нас, в бассейне были еще две семьи. Во-первых, седовласый старик лет шестидесяти и холеная пятидесятилетняя дама. Почтенная пожилая пара. Наверное, местные богатеи. У седого старика был большой нос, на правой руке — золотое кольцо, в прошлом, видать, был гуляка. Тело — розовое, пухлое. Женщина, похоже, из тех, что курят сигареты. Но не они привлекли мое внимание. Все мое внимание было обращено в другую сторону Напротив меня в углу купальни, тесно прижавшись, сидели на корточках трое. Старик лет семидесяти, с иссохшим до черноты телом, с лицом сморщенным, съежившимся так, что страшно смотреть. Такого же возраста и вида старуха, тощая, скукожившаяся, с выпирающими, как палки, ребрами. Желтая кожа, увядшие груди, напоминающие бумажные пакеты для чая, грустное зрелище. Тоже ведь пожилая пара, а ничего человеческого в них не осталось. Таращат глаза, как барсуки, забившиеся в нору. А между ними притулилась девушка, вероятно, внучка, отданная на попечение бабке с дедом. Красавица. Жемчужина, прилипшая к створкам грязной раковины, защищенная этими черными створками. Не в моем характере подсматривать исподтишка, я глядел на нее прямо. Лет шестнадцать-семнадцать. Может быть, и все восемнадцать. Немного бледна, но вовсе не худосочная. Крупное, крепкое тело напоминало зеленый персик. В своих записках Сига Наоя [75] пишет, что девушка краше всего в том возрасте, когда ее плоть созрела настолько, что выдает готовность к замужеству. В свое время, наткнувшись на эту фразу, я похолодел, как смело выразился писатель. Но сейчас, вглядываясь в прекрасную наготу девушки, я понял, что в словах Сиги не было ничего пошлого, ничего соблазнительного, нагота — самый возвышенный, самый прекрасный объект для чистого созерцания. Лицо девушки было напряженно-строгим. Большие белки глаз, уголки век прелестно приподняты. Нос правильный, губы немного припухлые, когда смеется, верхняя губа резко вздергивается. Во всем облике что-то дикарское. Волосы забраны назад в пучок, пах едва оттенен тонким пушком. Зажатая меж двух стариков, сидит на корточках с видом совершенной невинности. Сколько я ни пялился на ее тело, никакого возбуждения. Старики стерегли ее как сокровище, гладили по спине, похлопывали по плечу. Возможно, девушка оправлялась после какой-то болезни. Но она не выглядела истощенной. Свежее, упругое тело, настоящая королева! Доверив себя старикам, она время от времени слегка улыбалась своим мыслям. Мне даже почудилось в ее улыбке что-то идиотическое. Когда она легко приподнялась, я невольно впился в нее глазами. У меня перехватило дыхание. Высокая, стройная… Просто чудо. Полные груди, объемом с кофейную чашку, гладкий живот, крепкие, сильные ноги, без всякого стыда, не прикрываясь руками, она прошествовала прямо у меня под носом. У нее были дивные кисти рук, такие тонкие и бледные, что, казалось. просвечивают. Не вылезая из бассейна, она протянула руку, отвернула кран и принялась пить, вновь и вновь наполняя висевшую на цепи алюминиевую кружку.
«Пей, пей, не жалей! — засмеялась старуха, растягивая сморщенный рот, точно желая подбодрить девушку. — Чем больше пьешь, тем дольше живешь!» Другая пожилая женщина одобрительно закивала, и все дружно засмеялись.
Неожиданно старик с золотым кольцом на пальце повернулся в мою сторону и сказал:
«Вам тоже обязательно надо много пить. Для ослабленного организма это самое лучшее!»
Его слова прозвучали как приказ. Видно, из-за моей впалой груди и торчащих ребер он принял меня за поправляющегося после тяжелой болезни. Приказной тон старика раздражал, но никак не отреагировать было бы с моей стороны невежливо. Изобразив любезную улыбку, я поднялся. От резкого холода меня сразу охватила дрожь. Девушка молча протянула мне алюминиевую кружку.
«Спасибо», — сказал я еле слышно, взял кружку и, подражая ей, не стал вылезать из бассейна, протянул руку, отвернул кран и машинально начал пить. Вода была солоноватой. Вероятно, минеральный источник. Много не выпьешь, но я все же одолел три кружки, потом сердито поставил кружку на место и поскорее сел, погрузившись по шею в воду.
«Ну что, полегчало?» — самодовольно спросил старик с золотым кольцом.
Я не сразу ответил. Наконец, хмурясь, слегка кивнул и выдавил:
«Да».
Жена, наклонив голову, хихикала. Какое там облегчение! Я дрожал от страха. Увы, по своей натуре я не умею поддерживать непринужденную светскую беседу, и теперь более всего страшился того, что старик вздумает завязать со мной разговор. Не желая опростоволоситься, я хотел лишь поскорее убраться отсюда восвояси. Я посмотрел в сторону девушки. Она, как и прежде, запрокинув голову, смирно сидела на корточках, зажатая стариками. Лицо оставалось безучастным. Мое присутствие ее нисколько не смущало. Я не выдержал. Пока старик с кольцом не успел вновь со мной заговорить, я поднялся, шепнув жене:
«Пошли! Я так и не смог согреться».
Быстро вылез из купальни и начал вытираться.
«Я еще побуду здесь», — жена решила не отступать.
«Что ж, тогда пойду домой один».
Пока я в раздевалке второпях натягивал на себя одежду, в купальне начался оживленный разговор. Видимо, мое надменное молчание и рыщущий взгляд своей неуместностью стесняли стариков, поэтому, стоило мне уйти, все вздохнули с облегчением, сбросили натянутость, и сразу же потекла непринужденная беседа. Даже моя жена заговорила так, будто имела дело со своими старыми друзьями, пустившись в подробнейший рассказ о своих прыщах. Пропащий я все-таки человек! Ни с кем не могу быть на дружеской ноге! Кляня себя за нелюдимый характер, я уже собрался уходить, но не удержался и еще раз взглянул на девушку. Она все так же неподвижно сидела под защитой двух безобразных, дряхлых тел, сияя красотой, как самоцвет.
Чудесная девушка! Радость от встречи с ней я спрятал поглубже в потайной ларец сердца.
В июле жара достигла своего пика. Циновки так раскалялись, что невозможно было ни прилечь, ни присесть. Я подумывал, не сбежать ли в горы на горячие источники, но в августе мы собирались переехать в пригород Токио, и в преддверии неминуемых расходов наскрести лишних денег на поездку в горы не представлялось возможным. Я сходил с ума. Решив, что если подкорнать волосы, голове будет немного прохладнее и может быть, наступит хоть какое-то прояснение, я направился в парикмахерскую. Пошел наудачу, все равно куда — пусть грязно, лишь бы нашлось свободное место. Но куда ни заходил, везде было полно народа. Хотел заглянуть в маленькую мастерскую, приютившуюся в проулке напротив бани, но и там, судя по всему, все было занято. Я уже собирался пройти мимо, когда хозяин, выставив голову из окна, крикнул, опытным глазом угадав мое намерение:
«Желаете подстричься? Мигом устроим!»
Натужно улыбнувшись, я толкнул дверь и вошел в парикмахерскую. Сам я не обращал внимания, но со стороны мои волосы, отросшие длинными патлами, выглядели совершенно неприлично, поэтому, подумал я пристыжено, хозяину парикмахерской и не составило особого труда угадать мое желание. Парикмахер был лет сорока, совершенно лысый. Круглые очки в толстой оправе и узкие губы делали его лицо комичным. У него был ученик-подмастерье. Иссиня-бледный и тощий. Тонкий занавес отделял парикмахерскую от гостиной, откуда доносились голоса нескольких человек, которых я в начале но ошибке принял за клиентов.