Избранные произведения. Дадзай Осаму

Первая выставка Вашей группы привлекла всеобщее внимание. Я слышала, как посетители шептались, что Ваша картина — та, с хризантемами, — очищает душу, что от нее исходит аромат возвышенной любви. Откуда они это взяли? Я не знала, что и думать.
На Новый год Вы впервые повели меня в гости к господину Окуй, знаменитому художнику и одному из самых пылких Ваших поклонников. Несмотря на свою известность, господин Окуй жил в доме гораздо более скромном, чем наш. «Вот оно, настоящее», — подумалось мне.
Он был очень тучен, казалось, его и рычагом не поднимешь. Сидя напротив, он внимательно разглядывал меня сквозь очки. У него были большие глаза. Наверное, именно такие и должны быть у «одинокого гения». От его пристального взгляда меня стала бить мелкая нервная дрожь, совсем как когда-то в холодной гостиной, куда я пришла посмотреть на Вашу картину.
Учитель держался просто и непринужденно, в его тоне не было ничего менторского. Посмотрев на меня, он пошутил: «Хорошая у Вас жена, похоже, из самурайской семьи», а Вы совершенно серьезно и с гордостью подтвердили: «Да, ее мать из военного сословия». Я покрылась холодным потом. Разве моя мать из военного сословия? И она, и отец — из простолюдинов.
После этого Вы стали всем рассказывать, что моя мать — из аристократического семейства. Ужасно! Не понимаю, почему такой человек, как учитель Окуй, так легко дал себя обмануть? Неужели в этом мире все такие? Учитель сказал, что Вам, наверное, в последнее время приходится много работать, и старался Вас подбодрить, а я вспоминала, как Вы каждое утро весело распеваете в ванной: «Оставим на потом, оставим на потом», и еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
Выйдя от учителя, мы не прошли и одного квартала, как Вы пнули ногой какой-то камешек и сказали: «Вот черт, не знал, что он такой бабник!» Поразительно! Вы просто жалкий, ничтожный человек! Да в своем ли Вы уме? Только что не знали, чем угодить этому прекрасному мастеру, и вот уже ругаете его последними словами! Тогда-то я и решила расстаться с Вами. Я больше не могла терпеть. Так жить нельзя. «Хоть бы с ним что-нибудь случилось!» — снова подумала я. Однако все шло по-прежнему. Вы даже забыли о том, чем обязаны господину Тадзиме, и стали говорить знакомым: «Опять этот дурак Тадзима пришел!» Он откуда-то узнал об этом и, проходя в комнату, уже сам говорил, смеясь: «Опять этот дурак Тадзима пришел». Не понимаю ни его, ни Вас. Где Ваша гордость?
Я ухожу от Вас. Мне начинает казаться, что все вы сговорились и просто издеваетесь надо мной. Вчера Вы выступали по радио, рассказывали о свое*м обществе неоромантиков. Я читала в столовой вечернюю газету и вдруг услышала, как диктор назвал Ваше имя, а затем послышался Ваш голос. Мне он показался совершенно чужим. Что-то в нем было нечистое, фальшивое. «Какой неприятный человек!»— подумала я. Я смотрела на Вас, вернее, на этого незнакомого мужчину, который был Вами, издалека и видела его четко и беспристрастно. Вы самый заурядный человек. Вам и дальше будет сопутствовать успех. Ничтожество! Услыхав, как Вы говорите: «Это — мое сегодняшнее „я“», — я выключила радио. Что Вы хотели этим сказать? Как Вам не стыдно! Ужасные, дикие слова! «Мое сегодняшнее „я“»! Постарайтесь их больше не повторять.
В тот вечер я рано лепта спать. Выключила свет и долго лежала на спине. Где-то трещал сверчок. Он жил, вероятно, под нижней сваей дома, как раз подо мной, а мне вдруг показалось, что у меня в позвоночнике стрекочет маленький кузнечик. Я тогда подумала, что так и буду жить всю жизнь с этим маленьким кузнечиком, тоненько звенящим у меня в позвоночнике. Быть может, не права я, а Вы живете совершенно правильно, однако я никак не могу понять — в чем именно я ошибаюсь…
  
Кожа и сердце
 
перевод Д. Рагозина
Вдруг нашла под левой грудью прыщик, похожий на маленькую красную горошину, а вглядевшись повнимательнее, обнаружила, что вокруг все усеяно, точно брызгами, маленькими красными точками, и это притом, что никакого зуда я не чувствовала. Мне стало жутко, я пошла в баню и принялась сильно тереть под грудью полотенцем, чуть не сдирая кожу. Но все тщетно. Вернувшись домой, села перед зеркалом и, подавшись вперед, стала рассматривать грудь. Мне стало дурно. От бани до дома всего каких-то пять минут ходьбы, но за это время от груди вниз по всему животу расползлись ярко-красные, как земляника, язвочки. Мне казалось, что я вижу лубочную картинку с изображением грешницы в аду. В глазах потемнело. С этой минуты я перестала быть той, что была прежде. Я уже не воспринимала себя как человеческое существо. Наверное, именно такое состояние называют «помешательством». Долгое время я неподвижно сидела, как оглушенная. Пепельно-серая пелена накрыла все вокруг меня, я удалилась от прежнего мира, звуки едва достигали моего слуха, каждая минута моей жизни отныне была исполнена тоски. Пока я, раздевшись, рассматривала себя в зеркале, то там то здесь, точно первые капли дождя, вспухали красные пупырышки, вокруг шеи, по всей груди, по всему животу, распространяясь в сторону спины. Подставив второе зеркало, я осмотрела себя сзади. Прыщи высыпали по всему скату спины, точно выпал град. Я закрыла лицо руками.
 
«Ты только посмотри, что со мной произошло…» — я показала мужу.
Было начало июня. Муж в белой рубашке с коротким рукавом, в шортах, уже закончил работать и курил, рассеянно сидя перед своим рабочим столом. Поднявшись, он оглядел меня, поворачивая во все стороны. Дотронувшись пальцем, спросил:
«Чешется?»
Я ответила, что нет. Совершенно не чешется. Муж покачал головой, потом повел меня на веранду, поставил на место, ярко освещенное лучами заходящего солнца, и, поворачивая, подверг меня, голую, еще более тщательному осмотру. Мой муж всегда относился к моему телу даже со слишком заботливым вниманием. Вообще-то он человек не слишком разговорчивый, замкнутый, но меня холит и лелеет. Поэтому то, что он вот так выставил меня на освещенной солнцем веранде, осматривал со всех сторон мою постыдную наготу, притрагивался рукой, против ожидания, привело меня в тихое, умиротворенное состояние, точно я погрузилась в молитву. Я чувствовала себя в полной безопасности. Так бы и стояла всю жизнь, закрыв глаза.
«Ничего не понимаю. Если крапивница, был бы зуд. Неужто корь?»
Я грустно улыбнулась и начала одеваться:
«Может, это из-за рисовых отрубей? В бане я всегда очень тщательно тру ими и грудь, и шею».
Возможно, что и так, кто знает. Муж сходил в аптеку, принес тюбик с белой мазью и, без лишних слов, размазал, втирая, по моему телу. Мазь приятно холодила кожу, и настроение немного улучшилось.
«А вдруг это заразно?»
«Не выдумывай!»
Несмотря на его слова, выглядел он расстроенным и, хотя причиной было сострадание ко мне, его грусть с кончиков его пальцев отдавалась в моей изъязвленной груди. А я только и твердила про себя — скорей бы, скорей бы поправиться!
Мой муж и прежде старался при любой возможности и с большим тактом извинить мой безобразный внешний вид, никогда, даже в шутку, не поминал смешные недостатки моего лица, нет, никогда не позволял себе подтрунивать над моим откровенно некрасивым лицом, напротив, с совершенной серьезностью, с кроткой безмятежностью говорил:
«Милое у тебя личико. Мне нравится».
Когда он так говорит, я от смущения совершенно теряюсь. Мы поженились в марте нынешнего года. Замужество… Я была такой трусливой, такой робкой, что от одного этого слова у меня слабели колени, я с трудом могла спокойно выговорить его вслух. Начать с того, что мне уже двадцать восемь лет. Из-за уродливой внешности у меня было мало шансов выйти замуж, и все же, до того как мне исполнилось двадцать пять, случалось, заходили об этом разговоры, но всякий раз, когда надо было принять решение, я пасовала, сами посудите — семью нашу благополучной никак не назовешь: мать-одиночка, я да младшая сестренка, живем втроем, без мужчины в доме, живем бедно, в общем, рассчитывать на хорошую партию никак не приходится. Пусть же заветная мечта остается мечтой. В двадцать пять я приняла решение. Раз уж мне не суждено выйти замуж, буду помогать матери, воспитывать сестру, это станет смыслом моей жизни. С сестрой у нас разница в семь лет, в этом году ей исполнится двадцать один, она хороша собой, уже не такая капризная, какой была раньше, милая девушка, и отныне вся моя жизнь будет посвящена тому, чтобы пестовать сестру так, как если бы она была моей приемной дочерью. А я тем временем возьму на себя все денежные расчеты, буду поддерживать родственные связи и по мере сил защищать нашу семью. Как только я приняла такое решение, все, что до сих пор меня мучило, исчезло без следа, страдания, тоска одиночества отступили. Занимаясь домашним хозяйством, я одновременно принялась ревностно изучать кройку и шитье, вскоре ко мне стали поступать от соседей заказы на одежду для детей, и вот когда я, наконец, определилась со своим будущим, он сделал мне предложение. Передавший его предложение господин был человек весьма почтенный, в свое время много сделавший для нашего покойного отца, поэтому я не могла с ходу ему отказать, к тому же из его рассказа следовало, что жених еще в детстве потерял родителей, у него не было ни сестер, ни братьев, и этот благодетель нашего отца взял его к себе и позаботился о его воспитании, поэтому, разумеется, жених не богач, ему тридцать пять лет, он довольно искусный коммерческий художник, в месяц зарабатывает двести йен, а то, бывает, и больше, но, случается, выпадают периоды, когда он не получает ничего, в среднем выходит семьдесят-восемьдесят йен в месяц. В то же время, он уже был в браке, шесть лет прожил с любимой женщиной и лишь в позапрошлом году по какой-то причине с ней расстался, сама же я окончила только женское училище, младшие классы, в сущности, никакого образования и денежных сбережений никаких у меня нет, возраст тоже уже приличный, так что о выгодной партии мечтать не приходится, поэтому не лучше ли отбросить всякую мечту о замужестве и жить в свое удовольствие, как вдовица, но благодетель отца возражал, говоря, что люди сочтут меня за ненормальную, это не хорошо, надо немедля выходить замуж, раз уж подвернулся такой случай. Обсуждая между собой предложение, мы с мамой не знали, на что решиться. Прежде всего, в этом предложении не было ни одного положительного момента. Каким бы залежавшимся товаром я ни была, какой бы ни была уродиной, я за всю жизнь не совершила ни одного порочащего меня поступка. Мысль о том, что этот человек — мой единственный шанс, и если я его упущу, мне уже вовек не выйти замуж, поначалу меня сердила, потом привела в крайнее уныние. Мне не оставалось ничего другого, как отказать, но передавший предложение господин был такой почтенный человек, к тому же— благодетель покойного отца… Пока мы с мамой малодушно колебались, склоняясь к тому, чтобы не усугублять ситуацию и отказать, я вдруг его пожалела. Какой он, должно быть, добрый человек! А я кто такая? Окончила всего-то женское училище, образование самое примитивное. Значительного приданого ждать не приходится. Отец умер, семья бедная. К тому же, как сами видите, уродина, какая-то старообразная бабка, так что и у меня никаких достоинств нет и в помине.