Избранные произведения. Дадзай Осаму

Может, мы как раз составляем подходящую пару? В любом случае, в нынешнем своем положении я так несчастлива!.. И постепенно мое настроение менялось, я уже была не столь уверена в том, что самое разумное отказать и поссориться с благодетелем покойного отца, к стыду своему, мне все труднее было гнать от себя фривольные, бросавшие меня в краску мысли. «С тобой правда все в порядке?» — спрашивала мама встревоженно, но я не стала с ней больше ничего обсуждать, а напрямик передала благодетелю отца свое согласие.
Выйдя замуж, я обрела счастье. Нет… Да-да, счастье, иначе не скажешь. Только бы не сглазить! С самого начала я была окружена заботой и вниманием. Муж мой — человек слабохарактерный, а оттого, что прежняя женщина его, судя по всему, бросила, он стал еще более робким, уверенности в себе ни на грош, порой даже зло берет— худой, маленького роста, лицо невзрачное. К своей работе он относится с большим рвением. Как-то раз взглянув на его рисунок, я с удивлением обнаружила, что где-то уже его видела. Как такое возможно? Я спросила у мужа, а когда узнала, в чем дело, кажется, впервые у меня сердце забилось так, как будто я влюбилась. Подумать только, вывеску с узором из вьющейся лозы, украшающую знаменитый магазин парфюмерии на Гиндзе, нарисовал мой муж! Более того, товарный знак на продающихся в этом магазине духах, мыле, пудре, оформление газетной рекламы, все это исполнено по эскизам моего мужа. Он сказал, что уже лет десять выполняет заказы этой фирмы: необычный шрифт с орнаментом из лозы, рекламные плакаты, газетные объявления — все это сделано почти исключительно им одним, а сейчас даже иностранцы узнают этот орнамент, благодаря оригинальной вывеске магазин знают даже те, кто не помнит его названия. Мне самой кажется, что я помню этот орнамент еще с тех пор, как училась в женской школе. Удивительно, но он уже тогда меня притягивал, закончив школу, я стала пользоваться почти исключительно парфюмерией этого магазина, можно сказать, стала его преданной поклонницей. Но, разумеется, тогда я и не задумывалась, кто автор орнамента. Я вообще не слишком внимательна, но, наверно, не я одна такая, разве кто-нибудь, глядя на красивое объявление в газете, задается вопросом, кто его нарисовал? Быть коммерческим художником — неблагодарный труд. Даже я долго не догадывалась, кто мой муж. Но когда узнала, не могла сдержать радости:
«Еще учась в школе, я влюбилась в этот орнамент! А теперь я знаю, что его нарисовал ты! Я так рада! Я просто счастлива! Вот уже десять лет мы тайно с тобой связаны. Наверно, наш брак был предопределен!»
Моя радость заставила его покраснеть.
«Не дури! Обычная ремесленная работа…»
Видно было, что он искренно смущен. Он быстро заморгал, затем, бессильно рассмеявшись, вдруг сразу погрустнел.
Мой муж постоянно себя принижает, конечно, я могу только догадываться, но мне кажется, его угнетает то, что у него нет образования, что он женат второй раз, что внешность у него такая невзрачная. Не знаю, как в такой ситуации должна себя вести уродина вроде меня. Парочка, как на подбор! Что у одного, что у другого никакой уверенности в себе, оба в постоянном нервном напряжении, лица, если можно так выразиться, изборождены застенчивостью, муж ждет от меня ласки, но я-то — двадцативосьмилетняя старушка, да еще уродина, вдобавок, при виде того, как мало у моего мужа уверенности, как он себя принижает, я сама заражаюсь от него, излишне напрягаюсь, и как ни стараюсь, ну не получается у меня быть наивно нежной и ласковой, сердце хочет любить, а я, напротив, отвечаю холодно и сухо, в результате муж совсем теряет присутствие духа и — как хорошо я его понимаю! — еще больше тушуется, робеет, обращается со мной как с чужим человеком… Наверное, и он хорошо знает, насколько я не уверена в себе, иногда вдруг с бухты-барахты начинает неловко расхваливать мое лицо, мой наряд, и я понимаю, что он старается изо всех сил, поэтому не испытываю никакой радости, грудь стесняется, я задыхаюсь, едва сдерживая слезы. Мой муж — хороший человек. Ни малейшего намека, что до меня у него была другая женщина. Я даже и не вспоминаю об этом. Дом мы сняли наново, когда поженились, а прежде муж жил один в квартире на Акасаке, он, наверно, хотел избавиться от дурных воспоминаний, а также, со свойственной ему чуткостью опасаясь как-то меня обидеть, продал всю мебель, всю утварь и переехал в новое жилье, взяв с собой лишь свои рабочие инструменты, после уже, поскольку у меня были небольшие деньги, подаренные мамой, мы вместе постепенно стали прикупать предметы домашнего обихода, одеяла и шкаф я привезла из своего дома, так что в нашей жизни не осталось от прежней женщины и следа, сейчас невозможно даже поверить, что до меня он целых шесть лет жил с другой. Мне порой кажется, если бы муж не принижал себя по любому поводу, если бы он обращался со мной грубо, ругал, бил, я бы жила беззаботно и припеваючи — как бы я к нему ласкалась, как бы повеселело в нашем доме! — но мы оба живем с неотступной мыслью о своем уродстве, в постоянном страхе и напряжении… И все-таки я не могу понять, почему он так себя презирает! Ну, ладно, окончил только младшую школу, но по своей образованности он не уступит и выпускнику университета! У него большая коллекция пластинок с хорошей музыкой, как только выпадает свободное время, он усердно читает книги современных иностранных писателей, имен которых я даже никогда не слыхала, да еще этот прославленный на весь мир орнамент… Часто он сетует на свою бедность, но в последнее время он завален работой, то сто йен, то двести, в общем, набираются неплохие деньги, мы даже смогли съездить на горячие источники в Идзу, и несмотря на это муж до сих переживает, что моя мама заплатила за постель, за шкаф, за прочую домашнюю утварь, так что и мне становится стыдно, как будто я сделала что-то плохое, вещи-то самые дешевые, а обидно бывает до слез, случаются ночи, когда мне в голову лезут ужасные мысли, что выходить замуж из сострадания и жалости было ошибкой и не лучше ли было, в конце концов, остаться одной… Иногда меня осаждают такие дерзкие, такие отвратительные фантазии, что я чувствую себя изменницей. Какая же я все-таки испорченная! Выйдя замуж, я впервые с великой горечью осознала, как бездарно прошли золотые дни моей юности, захотелось хоть в какой-то мере возместить упущенное, и, бывало, за молчаливым ужином меня охватывала нестерпимая тоска, сжимая в руках палочки, чашку, я едва сдерживала слезы. А виной всему моя похоть… Что значит юность для такой уродины, как я? Посмеяться и забыть. Мое нынешнее положение и то слишком большое для меня благодеяние. Вот как я должна думать. А все же нет-нет, да и взыграет ретивое, наверное, потому я и покрылась этими мерзкими прыщами… Может, все же, благодаря мази, прыщи сойдут, и завтра утром я встану здоровой? Моля об этом богов, я пораньше легла спать.
 
Пытаясь уснуть, я мучительно думала, и вот какие странные мысли меня посетили. Никакая хворь, никакая напасть не пугает меня так, как кожные болезни. Пусть любые беды, пусть нищета, но только б не подцепить какую-нибудь гадость! Потерять ногу, стать однорукой — все лучше, чем кожная болезнь. Когда в женском училище на уроке гигиены нам рассказывали о бактериях, вызывающих кожные заболевания, все мое тело охватил зуд, мне хотелось разорвать в клочья страницу учебника с фотографиями паразитов и бактерий. Спокойствие учительницы меня возмущало, но нет, я уверена, она прикидывалась! Ее невозмутимость была притворной, по долгу службы она употребляла все свои душевные силы, чтобы проводить урок с напускным спокойствием, слушая ее, я содрогалась всем телом, я не могла вынести ее наглости и бесстыдства. После урока я поспорила с подругами. Боль, щекотка и зуд — из этих трех, что самое мучительное? Я настаивала, что самое страшное — это зуд. Разве не так? При боли и щекотке есть предел восприятия. Когда бьют, режут, щекочут, дойдя до предела мучения, человек теряет сознание. Потеряв сознание, попадаешь в царство грез. Возносишься на небеса. Получается, от этих мук возможно полностью избавиться, убежать. А если умрешь, не все ли уже равно? Другое дело зуд. Как волны, он подступает и отступает, подступает и отступает, неизбывно змеится, копошится, роится, но как бы ни изводила эта мука, она никогда не достигает своей высшей точки, невозможно потерять сознание от зуда и умереть от зуда, конечно, невозможно, остается изнывать в вечной неопределенности. Вот почему на свете нет ничего мучительнее зуда. Если бы, как в давние времена, меня пытали перед судом, пусть бы меня резали, били, щекотали, я бы ни в чем не призналась. Пусть буду терять сознание дважды, трижды, пока не умру. И даже ценой своей жизни не выдам, где прячутся доблестные воины! Но если только мне пригрозят, что принесут бамбуковую трубку, набитую блохами, вшами, паразитами, вызывающими чесотку, и высыплют на спину, у меня от ужаса волосы встанут дыбом, охваченная дрожью, я перестану строить из себя героиню и, сложив в мольбе руки, закричу: «Пощадите! Я все расскажу!» Мне становится жутко от одной мысли… Вот что я сказала своим подругам на перемене, и все мои подруги в один голос меня поддержали. Как-то раз в сопровождении учительницы мы всем классом пошли на экскурсию в научный музей в Уэно, но едва поднялись в зал на третьем этаже, я вскрикнула и, к стыду своему, разрыдалась. На стендах были выставлены модели живущих на коже паразитов, большие, величиной с крабов. Я едва не закричала во весь голос: «Идиоты!» Мне хотелось схватить палку и разбить все эти экспонаты на мелкие кусочки. Три дня еще после этого я с трудом могла заснуть, у меня все что-то чесалось, пропал аппетит. Я даже цветы хризантемы ненавижу. Мелкие лепестки роятся, как какие-то твари. Увидев борозды на коре дерева, я содрогаюсь, чувствуя, как по всему телу ползет зуд. Не понимаю людей, которые могут спокойно есть красную икру! Раковины устриц. Корка тыквы. Гравий. Изъеденные гусеницами листья. Гребень петуха. Кунжутные семечки. Ткань в белую крапинку. Щупальца осьминога. Спитой чай. Креветки. Осиное гнездо. Земляника. Муравьи. Семена лотоса. Мухи. Чешуя. Всех, всех ненавижу. И знаки азбуки ненавижу. Маленькие буковки, как блохи. Морские огурцы, ягоды тута, равно ненавижу. Меня тошнит, когда вижу увеличенные фотографии луны. В вышивке попадаются такие узоры, от которых дурно. Поскольку я до такой степени ненавижу кожные заболевания, я, естественно, чрезвычайно чистоплотна, и до сих пор у меня почти никогда не было прыщей. Выйдя замуж, я взяла за правило каждый день посещать баню, тщательно тру тело отрубями, но, может быть, как раз в этом я и переусердствовала. Покрывшись прыщами, я испытала обиду и злость. Я не могла взять в толк, что плохого я сделала, чтобы заслужить такое. Как бы там Бог ни рассудил, это уже чересчур! Наслать на меня именно то, что я больше всего, больше всего ненавижу, как будто нет других болезней! — стрела попала точно в цель, меня бросили в яму, которой я более всего боялась. Разве не странно?