Глава семейства (СИ)
Мысли об освобождении как-то незаметно, но довольно быстро сошли на нет. Был ли тому виной шок, или так действовал яд-парализатор, но размеренная жизнь в гнезде совершенно меня не тяготила. Как я уже говорил, время текло незаметно. Так же незаметно росло брюшко Синди. Признаться, я почти не замечал ее. Поэтому, когда меня разбудил громкий крик, о ней я даже не подумал. Я вообще не знал, что она может издавать хоть какие-то звуки.
Синди рожала. Эллис суетилась вокруг нее, помогая всем, чем только могла. Я же все время родов успокаивал Розу. Для Розы роды не являлись чем-то чрезвычайным, или даже просто обременительным, и почти человеческие крики Синди привели ее в ужас.
Если даже Эллис и не принимала раньше роды, то дебют был удачным. Синди родила девочку. Это был совершенно обычный человеческий ребенок, за одним исключением: маленькие пчелиные крылышки, плотно прижатые к спине. Я назвал ее Кларисс.
Не скажу, что меня вдруг обуяли отцовские чувства. Кларисс росла значительно быстрее, чем полагалось обычному ребенку. Она так и не начала говорить, но меня понимала прекрасно. Я рассказываю о ней довольно путано и сбивчиво, но таковы мои воспоминания о ней и мои к ней чувства. Она была так похожа на обычную девочку внешне и так чужда человеческому внутренне, что я начал избегать ее. Хуже стало, когда она научилась самостоятельно ходить и бегать. Кларисс училась владеть своим телом. Она росла слишком быстро, и потому, стоило ей только освоиться с новым ростом, как приходилось все начинать сначала. Тренировалась она на мне. Как не старалась Эллис оградить меня от непоседливого детеныша, я несколько раз получал довольно серьезные травмы: сил Кларисс было не занимать. Эллис строго отчитывала ее (от громкого клекота у меня звенело в ушах), но толку было чуть: стоило главе нашего семейства отвернуться, как на меня тут же нападали.
Есть в ее присутствии было просто опасно для жизни: или кто-то ей рассказал, и в ней взыграло любопытство, или это был пунктик на генетическом уровне, но она упорно пыталась накормить меня оберткой от пищевого брикета. В итоге я складировал брикеты в своем коконе и старался съедать их, пока все спали.
Возможно, будь я в тот момент на виду... Не знаю. То странное состояние, в котором я пребывал, чем-то напоминало кому. Иногда мне кажется, если бы тогда меня спросили, хочу ли я сбежать из улья, я бы просто не понял. Я забыл, что за мохнатыми светлыми стенами есть другая жизнь. Весь мой мир сжался до размеров сенного сарая. Если во мне и оставались какие-то воспоминания о людях, то с появлением Кларисс ушли и они.
Как же объяснить? Вот представьте. Перед Вами на стол кладут предмет. Давно знакомый. Понятный. Пусть яблоко. Вы замечали, что яблоко ассоциируется с простотой? Не важно. Но пусть это будет яблоко. И оно всегда было именно яблоком. Ничем другим. И вот оно лежит перед Вами. И тут Вам говорят: "Это ложка". И тычут пальцем в яблоко. И хуже всего то, что Вы вдруг понимаете: ЭТО ЛОЖКА! Она выглядит как яблоко, пахнет как яблоко и на ощупь - это яблоко. Но это ложка.
Меня поймет разве только один из героев Оруэлла. Тот, что поверил, что дважды два - это сколько угодно. Что-то должно из головы уйти, иначе никак.
Кларисс стала для меня тем самым яблоком. Человек, но не человек. Я не мог выбросить Кларисс из головы. И я выбросил из головы человечество. Как-то так.
И когда в студне пищевого брикета мне попался жестяной кружок, я долго не мог понять, что это. Для меня в пищевом брикете были две составляющие: съедобное желе и несъедобная картонная обертка. Жестяных кружков я раньше не встречал. Я бы непременно выкинул его, но было некуда. И еще я не знал, как отреагирует на него Эллис. Возможно, она попытается скормить его мне. Это первое о чем я тогда подумал: "Как отреагирует на это Эллис?". Я крутил кружок в руках, рассматривал его так и эдак, но мозг работать решительно отказывался. Возможно, он чувствовал исходившую от кружка угрозу равновесию, воцарившемуся в моей психике.
Это был призовой жетон бессрочной лотереи. Их рассовывали в пищевые брикеты, гигиенические пакеты и топливные блоки. По такому жетону можно было выиграть кварту настоящего виски. Жестянки с острыми краями, о которые было сломано немало фермерских зубов.
Я провел кромкой жестянки по стенке кокона не специально. Это было совершенно непроизвольное действие. Так шимпанзе, получив в руки карандаш, начинает рисовать на чем попало. Жесть легко вспорола стенку, оставив длинный разрез. Я даже не сразу осознал значимость этого явления - просто поднес руку к разрезу и почувствовал холод. И снова подумал об Эллис: "Она рассердится, если увидит, что я разрезал стенку... разрезал стенку... разрезал стенку...". Последние два слова бились в сознание, как таран в кирпичную стену. Поначалу из стены вылетали отдельные кирпичи, потом, сразу по нескольку штук, пока в стене не образовалась брешь. Я ощутил, как затвердевают нервные клетки, не позволяя мне заорать, или расплакаться. До меня дошло. И я принялся кромсать ставшую вдруг ненавистной ткань кокона.
Стенка выходила к стыку пола и стены сарая, почти у самой двери. Слишком расширять лаз было нельзя - Эллис могла почувствовать поток воздуха или понижение температуры. Я зажал жестянку в зубах и скользнул в разрез, прижав руки к бокам. Обдирая грудь о сучки и гвозди, дополз до двери. Зазор между стеной сарая и стенкой улья образовывал треугольный в сечении тоннель. Его ширина не позволяла мне как следует развернуться, и я просто надавил на дверь руками и грудью, стараясь не сильно прогибать стенку улья у себя за спиной. Дверь не поддавалась. Еще усилие. Безрезультатно. Дверь что-то подпирало снаружи. Моих сил было явно недостаточно.
Я видел в фильмах: в подобной ситуации героями овладевает отчаяние, они сдаются, а потом что-нибудь происходит: кто-то приходит им на помощь, или вдохновляет их пафосной речью, или герой вспоминает чье-то наставление. Он хватает оружие и снова бросается в бой. Меня некому было спасать или вдохновлять. И вспоминать мне было нечего. Поэтому впадать в отчаяние я не стал - на это не было времени. Я отчетливо понимал: другого шанса уже не будет.
Мне удалось подтянуть колени к груди и развернуться поперек тоннеля. Теперь моя спина упиралась в дверь, а колени - в стенку кокона. Превратившись, таким образом, в некое подобие пружины, я попытался распрямиться и открыть дверь. В свете фосфоресцирующей стенки кокона, я видел, как на пол капает кровь. Я сосредоточился на этом, стараясь не думать, откуда она капает. И еще нельзя было думать о том, что стенка под моими коленями прогибается, отрываясь от стены сарая с громким треском, который вот-вот услышит Эллис. И о том, что дверь может так и не открыться, а если даже и откроется, у меня просто не хватит сил сбежать и меня все равно поймают. Я смотрел, как в доски пола впитывается кровь, расширяя бурое пятно, и старался вообще ни о чем не думать. Поэтому, когда правая нога внезапно провалилась в кокон, не успел сгруппироваться. Возможно, снаружи ткань кокона было значительно легче разорвать, чем изнутри. Возможно, дело было в приложенных мною усилиях. Моя нога оказалась внутри кокона, и прежде, чем я успел хоть что-то понять, мне в лодыжку вцепились острые шипы. Уже не боясь себя обнаружить, я взвыл, выдергивая ногу из кокона, и запрокинув голову. Только тут я увидел, что мои усилия увенчались успехом: дверь приоткрылась достаточно, чтобы в нее, хоть и с трудом, можно было протиснуться. В открывшемся проеме я разглядел залитый лунным светом двор фермы. Теперь было видно, что дверь снаружи завалило снегом, который, впрочем, уже почти стаял. Оттолкнувшись от пола уцелевшей ногой, я буквально выдавил себя из сарая на ледяную корку, покрывшую ночью снег.
Подтянув онемевшую правую ногу к себе, я увидел, что в лодыжку мне вцепилась не Эллис, как мне представилось сначала, а личинка, в ячейку которой угодила моя нога. Личинка была размером не крупнее кошки, покрыта темно-серым редким мехом и, как не странно, выглядела испуганной. Нога до самого колена потеряла чувствительность, но яда у личинки, видимо, было мало. Отодрав личинку от лодыжки я, в каком-то необъяснимом припадке жалости, закинул ее обратно в сарай. Эллис не появлялась.