Ганнибал
Была ли реальной перспектива немедленно после победы идти на Рим? Судя по всему, к вечеру 2 августа 216 года начальник карфагенской конницы Магарбал нисколько в этом не сомневался. Своими соображениями он поделился с главнокомандующим, признавшись, что мечтает уже через четыре дня пировать на Капитолии. Ганнибал на это отвечал, что ему «надо подумать». Тогда-то и произнес Магарбал свою знаменитую фразу, в рублено-лаконичной форме выразившую всю его досаду и знакомую нам в изложении Тита Ливия: «Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но не умеешь пользоваться победой» (XXII, 51, 2). Далее Тит Ливий добавляет, что колебания, охватившие Ганнибала, бесспорно, спасли город и империю. Он словно предвидел споры будущих историков и заранее соглашался с теми из них, кто считает (см., например, J.-P. Brisson, 1973, pp. 199–200), что судьба мира, наследниками которого мы являемся, висела в тот момент на волоске. Но, как ни прискорбно опровергать героя Эль-Аламейна [77] (см. Bernard Montgomery, 1968, p. 97), полностью солидарного с Магарбалом, приходится напомнить, что обстоятельства, не позволившие Ганнибалу идти на штурм Рима после Тразименской битвы, нисколько не изменились и после победы при Каннах. Да и цель войны, как ее видел карфагенский полководец, лежала для него в совсем иной плоскости. Ведь когда он обращался с речью к пленным римским союзникам, отпуская их на свободу, когда предлагал Риму выкупить из плена своих граждан, он говорил вполне искренне. Он заявлял, что не ведет войны на уничтожение, а сражается за утверждение высокого достоинства (dignitas) своей родины, за признание ее гегемонии (imperium) (Тит Ливий, XXII 58, 3). Очевидно, Ганнибал ждал, что Рим запросит мира, и тогда ему, победителю, удастся изменить в пользу Карфагена унизительные условия договоров 241 (утрата Сицилии и возмещение крупной контрибуции) и 237 (утрата Сардинии) годов (Cl. Nicolet, 1978, р. 620). Как вскоре убедится читатель, стремясь к достижению этой цели, Ганнибал после Канн развернул на юге Италии активную дипломатическую деятельность, воспользовавшись растерянностью, охватившей населявшие эти области народы после поражения, нанесенного им римлянам. И действительно, от Рима в результате его действий отвернулась часть апулийцев, большинство самнитов, луканцев и жителей Бруттия. Вместе с тем, если поход на Рим не являлся целью Ганнибала, ничто не мешало ему оставаться его далекой мечтой. Если верить Титу Ливию, карфагенского полководца еще долго, и в 211 году, когда он подошел к самым стенам города, и в 203 году, когда он покидал Бруттий и возвращался в Африку, не покидали сожаления, что он так и не рискнул бросить вызов судьбе [78].
Глава V. Топтание на месте
Если смотреть на поход Ганнибала с точки зрения исторической перспективы — а именно с точки зрения перспективы, хоть и меньшего масштаба, смотрел на него уже Тит Ливий, — то создается впечатление, что энергия стремительного порыва, всего за два года позволившая ему проделать бросок от Нового Карфагена до Канн, трижды сметая на своем пути могущественнейшую армию, к концу лета 216 года иссякла. Может даже показаться, что его отказ идти на Рим нарушил динамику победного движения. Однако рассуждать так значило бы ошибочно оценивать личность Ганнибала, и без того слишком многими воспринимаемую искаженно, через призму его блестящих военных успехов. Между тем карфагенский полководец, как, впрочем, и многие из его соратников, принадлежал к тому разряду государственных деятелей, для которых война, как метко заметил другой государственный деятель, всегда была лишь продолжением политики другими средствами.
Мы помним, что еще в конце 218 года, едва добравшись до долины По, Ганнибал без всякого сопротивления захватил город Кластидий, который сдал ему комендант крепости, некий Дазий, уроженец Бриндизия. Именно здесь, в областях Южной Италии, Ганнибал сумел привлечь к себе наибольшее количество союзников, проводя политику, смысл которой заключался в том, чтобы представить Карфаген сторонником восстановления былой независимости древних греческих областей — Лукании, Бруттия и Кампании, фактически превращая их в карфагенские протектораты. Если б ему удалось оттеснить Рим к северу от Кампании, отрезав его от важнейших портов на Тирренском море — Путеол и Неаполя, Регия в Мессинском проливе, Брундизия и Тарента на побережье Адриатики, — он существенно облегчил бы себе задачу отвоевания Сицилии. Шестьюдесятью годами раньше Тарент уже пытался бороться с Римом, призвав себе на помощь эпирского царя Пирра. По всей видимости, Ганнибал в подробностях знал историю этой войны, представлявшую для него отнюдь не только теоретический интерес. Известен анекдот о его беседе со Сципионом Африканским в Эфесе в 193 году, когда он был уже изгнанником, анекдот, который наши источники приводят, не скрывая, что он относится скорее к области легенд, чем к истории. Этот анекдот позволяет нам думать, что Ганнибал искренне восхищался Пирром, ставя выше него одного лишь Александра (Тит Ливий, XXXV, 14, 9; Плутарх, «Фламинин», 21, 4). Пирр, утверждал Ганнибал, в совершенстве владел техникой осады городов, в чем карфагенский полководец с ним не только не соперничал, но даже не претендовал на роль его ученика. Но главным его достоинством он считал умение замирять города и народы, в результате чего италики зачастую предпочитали покориться ему, чужеземному царю, чем терпеть владычество Рима, с давних пор утвердившего свое господство на этих землях. Повторить этот успех — вот о чем больше всего мечтал карфагенский военачальник. На самом деле, как мы знаем, этот успех оказался эфемерным, потому что, несмотря на несколько побед, одержанных в первые годы, Пирр так и не осуществил планов объединения под своим скипетром греческих городов и варваров, населявших Южную Италию. Однако Ганнибал, действовавший в отличие от этого гениального авантюриста не в личных интересах, мог надеяться достичь большего, чем Пирр — доблестный воин и благородный «кондотьер», но весьма посредственный политик, как бы ни пытался с этим спорить лучший из его биографов (P. Leveque, 1957, pp. 660–664).
В 280 году, одержав под Гераклеей победу над легионами П. Валерия Левина, Пирр двинулся на Рим. Добравшись до Пренесты, он направил в город своего друга и поверенного Кинея, поручив ему предложить римскому сенату условия мира: в обмен на освобождение солдат, плененных при Гераклее, Рим заключает с Пирром союз, но главное — отказывается от всех территориальных завоеваний последних десятилетий, ущемлявших интересы самнитов, луканцев, рутулов и жителей Бруттия, которые объединяются в конфедерацию южно-италийских земель с центром в Таренте. Разумеется, Рим этих условий принять не мог. Традиция приписывает цензору 312 года, слепому и полупарализованному старику Аппию Клавдию, приказавшему принести себя в сенат на носилках, пламенную речь, которая развеяла последние колебания тех, кто поначалу склонялся принять условия мира.
Вспоминал ли Ганнибал после победы при Каннах об этом давнем посольстве Кинея? Как позже скажет Энний в одном из своих стихов, прекрасно подходящих и к тому, и к другому случаю: «Qui vincit non est victor nisi victus fatetur — одержавший победу не победитель, пока победы не признает побежденный» («Анналы», фр. XXXI, 493). Впрочем, ничто не мешало карфагенскому полководцу по примеру Пирра прозондировать в Риме почву. Он держал у себя многие тысячи римских военнопленных, пехотинцев и всадников. Отобрав, из них десять человек, Ганнибал отправил их в Рим с поручением передать сенату предлагаемые карфагенянами условия своего освобождения. Вместе с ними отбыл и полномочный представитель Ганнибала Карталон, получивший особое задание — в случае, если он поймет, что Рим готов идти на уступки, выдвинуть условия мирного договора (Тит Ливий, XXII, 58, 7). Однако, если верить Титу Ливию, Карталона в сенат даже не пустили. Что же касается освобождения пленных, то по этому вопросу с гневной речью выступил Т. Манлий Торкват, заклеймивший позором тех, кто живым сдается врагу. Итак, Рим отказался выкупать своих военнопленных, оттолкнув руку, протянутую ему Ганнибалом. Вместо этого М. Юний Пера — последний диктатор, наделенный военными полномочиями, — при поддержке своего начальника конницы Тиберия Семпрония Гракха отдал приказ о мобилизации юношей начиная с 17-летнего возраста, а поскольку свободных граждан все равно не хватало, в армию набрали восемь тысяч рабов, выкупленных у владельцев и вооруженных за государственный счет. Было сформировано новое войско, включившее четыре легиона и тысячу всадников, не считая соединений, предоставленных союзниками и латинами. Война продолжалась.