Сто суток войны

— Я, конечно, не сомневаюсь, товарищ командир, что вы есть действительно вы, но волнуется народ.
Чтобы народ не волновался, я показал ему все имевшиеся у меня бумаги, и он, успокоившись, откозырял вслед машине, приложив руку к кепке.
Я считал, что этим все и кончилось. Но в следующей деревне нам опять стал махать руками милиционер. Я сказал Демьянову, чтобы на этот раз он дул мимо милиционера полным ходом, что бы тот ни кричал и как бы ни махал. Мы проскочили милиционера и деревню и через несколько километров подъехали к районному центру. Здесь у самого въезда нас дожидалась уже целая группа милиционеров. Чувствуя, что с этим надо как-то покончить, мы остановили машину и спросили, чего они от нас хотят. Они сказали, что хотят, чтобы мы заехали в местное отделение НКВД. Я подсадил двух милиционеров на подножки и поехал прямо в отделение.
Местный уполномоченный сидел в маленькой комнате за столом лицом к двери, и поначалу, когда я зашел, был суров и заявил, что должен нас задержать. Забавно было то, что как раз над головой этого сурового мужчины висел портрет не кого иного, как начальника Политуправления Красной Армии Льва Захаровича Мехлиса, подписанная которым бумага об оказании мне содействия при выполнении заданий «Красной звезды» лежала у меня в кармане гимнастерки.
Бумага эта ускорила наши переговоры с уполномоченным, и мы двинулись к Мариуполю. Когда мы подъезжали к городу, уже темнело. И на фоне потемневшего неба были видны огромные багровые отсветы доменных печей Мариупольского завода. Кто мог тогда подумать, что все это придется взрывать через каких-нибудь полтора месяца?67
Случайно встреченный моряк взялся показать нам, где находится штаб Азовской флотилии. Он помещался в каком-то большом здании в нескольких километрах от города. Командующего флотилией не было, и мы попали к начальнику штаба. И сразу же смогли оценить точность информации, полученной нами от комиссара штаба фронта. Оказалось, во-первых, что штаб Азовской флотилии приехал сюда только вчера вечером68 и что, во-вторых, ни суда Азовской флотилии и никакие другие суда отсюда в Одессу не ходят по причине полной бессмысленности этого занятия; все, что ходит в Одессу, ходит туда из Севастополя, в крайнем случае из Новороссийска.
До сих пор не понимаю, как отправлявшим нас в Мариуполь товарищам из штаба Южного фронта, да и нам самим не пришла в голову простая мысль, что ближайший морской путь на Одессу все-таки лежит из Севастополя, а до Севастополя в то время можно было добраться сухим путем.
Обратно в Мариуполь мы поехали другой дорогой, через гору, с которой город был виден сверху. Отсюда, сверху, он представлял странное зрелище. Все дома в городе были наглухо затемнены, а огромные протуберанцы от доменных печей стояли в небе над городом.
Заночевали в Мариуполе в Доме крестьянина. Дом был построен четырехугольником; внутри четырехугольника, во дворе, стояли телеги. Мы поднялись по лесенке наверх под дощатый навес. Дежурная — милая ласковая девушка, — посетовав, что уже нет ни одного места в комнатах, устроила нас под этим навесом, дала подушки, одеяла и простыни.
Утром мы решили немедленно ехать в Севастополь вдоль побережья через Бердянск, Геническ и Чонгарский полуостров. Дорога вдоль побережья оказалась прекрасной, кое-где асфальт, кое-где плотная грунтовка. Вдоль дороги колосились тучные хлеба. Убирали и вывозили урожай, работало много тракторов и комбайнов. На полях повсюду виднелись люди. И снова, как это уже часто бывало, казалось, что никакой войны нет.
До Геническа добрались за час до темноты. Сверху нашим глазам открылось море, и нам невероятно, отчаянно захотелось сейчас же выкупаться. Не заезжая к коменданту, мы поехали прямо к пристаням, мимо рыбачьих лодок и баркасов. В море купались летчики и девушки в купальных костюмах и шапочках. Это было как-то странно и казалось совсем давним и забытым, что вот можно так приехать на юг, купаться в море, видеть этих девушек в купальных шапочках.
 
Азовское море оказалось таким мелким, что мы с Демьяновым добрых полкилометра трудились, шагая по песку, пока добрались до глубины, на которой можно было кое-как плавать. Бедняга Халип из-за своей вывихнутой ноги купаться не мог и только растирался на берегу мокрым соленым полотенцем.
В Геническ, видимо, прибывали новые части. Город был полон военными. Комендант, молоденький лейтенант, миляга-парень, устроил нас ночевать у себя и угощал чаем с леденцами всех цветов радуги. Машина наша стояла тут же во дворе. С моря дул теплый ветер. Парило.
Это было 19 августа. Мог ли я думать, что еще через месяц из этого тихого и милого приморского городка, где мы купались около рыбачьих баркасов, немцы будут лупить по мне, ползущему по земле, из пулеметов и минометов, и что мы тоже будем бить по этому городку из дальнобойной морской артиллерии, и что мне придется присутствовать при обсуждении плана, как потопить здесь, в Геническе, оставшиеся не угнанными в Крым рыбачьи баркасы.
Утром, проехав через Чонгарский мост, на котором часовой проверил наши документы, мы были в Крыму, и часам к десяти добрались уже до Джанкоя. Повсюду были расклеены приказы командующего войсками Крыма генерал-лейтенанта Батова. У Чонгарского моста, на перешейке, по дороге на Джанкой всюду что-то возводили, строили, укрепляли. Двигались войска. Чувствовалось, что Крым готовится к обороне69 И хотя, с одной стороны, пора бы уже привыкнуть к тому, что многое нужно готовить заранее, и надо было радоваться, что это делается здесь и делается своевременно, но, с другой стороны, было тяжелое чувство: неужели мы не надеемся удержаться на Днепре? В те дни Днепр казался мне той крайней границей, где на Украине должны остановиться немцы, через которую мы их не пустим.
Перед Джанкоем у нас окончательно доломалось правое крыло. Я во время своей езды за рулем принял в этом посильное участие. Мы остановились у окраины города возле какого-то заводика и попросили вызвать директора. Навстречу нам вышел прихрамывающий молодой парень, в прошлом главный механик, а сейчас по совместительству — и главный механик, и главный инженер, и директор завода. Один за всех, взятых в армию. С завода в армию вообще взяли много людей, но завод продолжал работать. Оставшиеся работали вовсю. Все было как-то здорово по-хорошему. Слесаря взялись заклепать наше сломанное крыло. Сварщика не было, он ушел в армию. В столовой нас напоили молоком. Потом мы разговаривали с директором. Он был болен костным туберкулезом. Процесс развивался, ему все труднее становилось ходить. Он, видимо, понимал, что остановить болезнь уже нельзя, но говорил об этом без горечи, считая, что раз тут ничего не сделаешь, то нечего и жаловаться, надо работать, пока еще можешь.
Вообще во всей атмосфере на этом заводике, в том, как люди работали, как разговаривали с нами, какое у них было настроение, почувствовалось что-то очень хорошее, теплое, свое. Есть такие места в занятых немцами областях, в которых ты был до этого и о которых вспоминаешь с особенной тревогой: что стало с этими людьми? Где все это? Где этот хромой главный механик, где старики-слесаря, чинившие нашу машину, где девушки, поившие нас молоком? Где все эти люди? Что теперь сталось с ними?
Из Джанкоя поехали в Симферополь. Дорога была хорошая, Демьянов разрешил мне сесть за баранку и отобрал ее у меня только тогда, когда я за один крутой поворот сломал две изгороди с двух сторон дороги. Он потом язвительно говорил мне, что это редкий случай, почти трюк.
Через Симферополь мы проскочили, не останавливаясь, — хотели пораньше добраться до Севастополя.
Вот и знакомые, десятки раз изъезженные места. Скоро откроется бухта и будет виден Севастополь. Все кажется прежним. Только не видно больше туристских «ЗИСов» и «линкольнов» и иногда снуют по дороге окрашенные в цвет хаки военные «эмки».
В Севастополе поехали прямо в штаб флота, к начальнику политуправления. Нас принял его заместитель бригадный комиссар Ткаченко.