Сто суток войны

И второе, что меня заинтересовало, когда я сравнивал этот документ со своими записками: откуда появилась в записках подробность, что немец, будучи сбит и имея компас, пошел не на запад, а на восток? Действительно ли он говорил, что немцы по плану должны были к 28 июня взять Смоленск, а если говорил, то почему это не попало в протокол допроса? Сейчас, задним числом, думаю, что вряд ли он говорил это. Просто был факт: от места катастрофы немец пошел по компасу не на запад, а на восток. И, очевидно, после допроса, обсуждая этот факт, кто-то из наших сам предположил, что летчик шел на восток, потому что немцы, по их плану, уже должны были занять Смоленск.
В те дни, после первых неудач, потрясших душу своей неожиданностью, было много разговоров на эту тему. В них мы искали тогда хоть какую-то отдушину. Хотелось поверить, что, несмотря на все наши неудачи и на всю быстроту продвижения немцев, они рассчитывали на еще большее и у них не все выходит так, как они запланировали.
Впоследствии эта вера начала оправдываться. Чем дальше, тем чаще немцы встречались с не запланированной ими силой сопротивления, вносившего все большие изменения в их планы. Но в те дни, о которых идет речь в записках, на Западном фронте такого положения еще не было.
За первые девять дней боев немцам не удалось целиком решить поставленные перед собой задачи на Юго-Западном направлении и в известной мере на Северо-Западном. Но как раз здесь, на Западном фронте, где наносила удары главная группировка немцев, они точно вышли на намеченные ими по плану рубежи.
И надо отдать должное нашим военным — они поняли: для того, чтобы строить реальные планы дальнейших действий, необходимо, как это ни горько, трезво оценить масштабы поражений, понесенных нами на Западном фронте.
В «Журнале боевых действий войск Западного фронта» можно познакомиться с теми первыми выводами, которые сделал штаб фронта после девяти дней боев.
Вот как выглядят эти выводы, подписанные генерал-лейтенантом Маландиным:
«В итоге девятидневных упорных боев противнику удалось вторгнуться на нашу территорию на глубину 350–400 километров и достигнуть рубежа реки Березина. Главные и лучшие войска Западного фронта, понеся большие потери в личном составе и материальной части, оказались в окружении в районе Гродно, Гайновка, бывшая госграница… Все части требовали переформирования и доукомплектования.
Характерной особенностью немецких ударов было стремительное продвижение вперед, не обращая внимания на свои фланги и тылы. Танковые и моторизованные соединения двигались до полного расхода горючего.
Непосредственное окружение наших частей создавалось противником сравнительно небольшими силами, выделяемыми от главных сил, наносивших удар в направлениях Алитус — Вильно — Минск и Брест — Слуцк — Бобруйск.
Второй характерной особенностью являются активные и ожесточенные действия авиации, небольших десантных отрядов по глубоким тылам и коммуникациям с целью парализации управления и снабжения наших войск… На направлениях главных ударов противник сосредоточивал почти все свои имеющиеся силы, ограничиваясь на остальных направлениях незначительными частями или даже вовсе не имея там сил, а лишь ведя разведку».
История потом внесла ряд поправок в эти первые выводы. В последующие недели и месяцы из окружения пробились с оружием в руках или просочились мелкими группами десятки тысяч людей, считавшихся погибшими. Некоторым из этих людей потом еще довелось брать и Кенигсберг, и Берлин. А другие десятки тысяч людей тоже оказались не в плену у немцев, а три года воевали в партизанских отрядах Белоруссии и в 1944 году сказали свое последнее слово, содействуя разгрому в Минском и Бобруйском котлах той самой немецкой группы армий «Центр», которая в июне 1941 года брала Минск и Бобруйск.
Думая об этих поправках, внесенных историей, можно лишь гордиться мужеством своих соотечественников. Но, оставляя в стороне эмоции, надо сказать, что только такие, шедшие вразрез со многими предвоенными настроениями, жестокие и трезвые выводы, как выводы Маландина, могли тогда, через девять дней после начала войны, стать предпосылкой наших последующих частных, а затем и более весомых успехов на Западном фронте.
 
Я привел лишь один документ, но решимость сказать обнаружившуюся правду проходит через множество документов того времени и дивизионного, и корпусного, и армейского, и фронтового масштабов. Отдавая должное людям, ставившим свою подпись под этими документами, не надо забывать два осложнявших дело обстоятельства: во-первых, масштабы несоответствия между тем, чего мы ожидали, и тем, что с нами произошло, и, во-вторых, еще свежую память о всей силе того отрицательного давления, которое вплоть до последнего предвоенного дня прямо или косвенно оказывалось на людей, стремившихся обрисовать истинное положение и воззвать к благоразумию и предусмотрительности. Эта память была еще сильна и обострялась воспоминаниями о целом ряде новых арестов в предвоенные месяцы. Память была свежа, но, к чести людей, о которых я говорю, тревога за судьбу своей родины и связанная с этим прямая необходимость сказать полную правду о сложившемся положении вещей оказалась для них в этот, пользуясь более поздней терминологией самого Сталина, «момент отчаянного положения» выше всех других привходящих соображений.
  
13 «…я вызвался ехать под Бобруйск с газетами…»
 
В двух местах моих записок упоминаются две разные даты нашей поездки под Бобруйск. И обе неточные.
На самом деле мы ездили под Бобруйск 30 июня. Я убедился в этом, прочитав целый ряд архивных документов, и прежде всего связанных с особо тяжелыми потерями наших ночных тяжелых бомбардировщиков именно в этот день — 30 июня, и именно в районе Бобруйска.
Для того чтобы объяснить ту картину, которую мы увидели 30 июня на шоссе Могилев — Бобруйск, надо, обратившись к документам, вернуться на несколько дней назад.
Захват Бобруйска и переправа через Березину были связаны с быстрым продвижением правого фланга группы Гудериана. Переправившись через Березину у Бобруйска, немецкие танковые и механизированные части не пошли на северо-восток, на Могилев, а рванулись в обход его, прямо на восток, к Днепру, на Рогачев, и с ходу захватили его.
В дневном сообщении Информбюро за 1 июля впервые упоминается о Бобруйском направлении, где «всю ночь наши войска вели бои с подвижными частями противника, противодействуя их попыткам прорваться на Восток. В бою участвовала пехота, артиллерия, танки и авиация». Сводки Информбюро в тот период, как правило, значительно отставали от молниеносно развертывающихся событий. Но в данном случае «Бобруйское направление» появилось в сводке всего через три дня после того, как оно действительно возникло. Скажу попутно, что сам термин «направление», по поводу расширительности и неопределенности которого мы тогда говорили с маскировавшей душевную боль горькой иронией, сейчас, по зрелому размышлению, мне кажется для того времени, в общем, психологически оправданным.
Слова «Бобруйское направление», к примеру, давали общее географическое представление о глубине нанесенного нам удара, в то же время уводя от конкретного перечисления всех отданных немцам пунктов. Если бы избрать тогда иную терминологию, то все наши сводки в любой из дней состояли бы из доводящего до отчаяния мартиролога десятков потерянных городов и тысяч населенных пунктов.
Все случившееся в начале войны было такой огромной силы психологическим ударом, что до известной степени можно понять наше тогдашнее нежелание вдаваться в устрашающую детализацию и без того грозных сообщений.
Термин «Бобруйское направление», появившись 1-го, продержался в сообщениях Информбюро до 19 июля, когда немцы на этом участке фронта уже достигли передовыми частями Ельни, то есть прошли от — Бобруйска на восток больше трехсот километров по прямой.
Что касается армейских и фронтовых сводок, то происходившие на Бобруйском направлении события с самого начала излагались, в общем, точно, если учесть некоторые пробелы, связанные с обрывами связи и недостаточной информацией.