Сто суток войны
В «Журнале боевых действий 100-й дивизии» за 22 июля записано:
«355-й стрелковый полк… вступил в распоряжение комбрига Кончица, в направлении Коськово — Ельня, с задачей уничтожения авиадесантной группы противника».
Ракутин был недоволен тем, что «старик не жмет, как надо». Однако, судя по документам 100-й дивизии, дело обстояло не совсем так. В этих документах записано, что с 24 по 30 июля 355-й стрелковый полк действовал в составе группы под командованием комбрига Кончица в направлении Ушаково; Ушаково несколько раз переходило из рук в руки, и действиями 355-го стрелкового полка было уничтожено до трех рот пехоты, шесть танков и четыре миномета противника.
В моем старом блокноте среди записей, сделанных под этой самой деревней Ушаково, есть запись, совпадающая с этими документами: «355-й стрелковый полк. Полковник Шварев Н. А., комиссар Гутник Г. А., 2-й батальон получил задачу взять деревню Ушаково. Сегодня в 11.00 началось, наступление. Второй батальон бил в лоб, первый, обходил слева. Продвижение противника было приостановлено. Противник в панике бежал к 17 часам. Предшествовала артиллерийская подготовка, работали минометы… Южная окраина деревни к 17 часам была занята нашими бойцами. В деревне остались склад боеприпасов, до сотни трупов. Застигли врасплох. Много оружия. Их ППД (то есть, видимо, немецкие автоматы. — К. С.), противотанковые орудия, броневики. В 18.30 появилась вражеская авиация. Через 30 минут появились „ястребки“. Всех разогнали, одного сбили».
Дальше в этом же блокноте запись о том, что «прибывший коммунистический батальон ленинградцев дерется здорово. Продвинулись за день километров на пять».
Надо думать, что и этот батальон входил в группу комбрига Кончица. Иначе запись о нем не появилась бы на той же странице блокнота.
В дальнейшем комбриг Кончиц стал генералом, заместителем командира корпуса и закончил войну в Прибалтике, ликвидируя Земландскую группировку немцев.
52 «Все несчастье… заключалось только в том, что людям была дана неверная установка — на уничтожение небольшого высадившегося здесь немецкого десанта»
24 и 25 июля, в те дни, когда я был под Ельней, мы предпринимали первые неудачные попытки восстановить положение, окружить и уничтожить прорвавшихся немцев. Из многих документов того времени создается впечатление, что наши войска почти повсюду стремились атаковывать немцев, но сведения о них были противоречивые, неточные — силы их поначалу резко преуменьшались, а наши действия носили хотя и активный, но разрозненный характер.
Командарм Ракутин был недоволен действиями комбрига Кончица, а в штабе Резервного фронта были недовольны действиями Ракутина.
Накануне нашего приезда к Ракутину штаб Резервного фронта, требуя от него организовать атаку, сообщал, что, «по данным Западного фронта, у Ельни действует 18-я танковая дивизия противника, ведшая тяжелые бои больше 8 суток. Других частей противника там не наблюдалось».
А через сутки тому же Ракутину из штаба Резервного фронта сообщалось, что «до ста танков противника предположительно 7-й танковой дивизии проникли через фронт группы Калинина… Ожидайте их выход к вашему фронту».
На самом деле и те и другие сведения были неверны: в районе Ельни действовали совсем другие части немцев.
Донесения штаба Резервного фронта в Генштаб носили противоречивый характер: 24-го туда доносили, что, по докладу прибывшего раненым в штаб армии полковника Бочкарева, наши части с утра повели решительное наступление и наши танки ворвались на северную и северо-восточную окраины Ельни и ведут там бой. В связи с этим командующий фронтом приказывал Ракутину выделить отряд преследования. А 25-го в Генштаб сообщалось, что 24-я армия отражает попытки противника прорваться на восток в районе Ельни.
Командующий Резервным фронтом генерал-лейтенант Богданов выражал Ракутину свое неудовольствие: «Из Вашего боевого донесения видно, что направление главного удара с севера не обеспечено необходимым количеством сил и средств. Наступление велось на всех направлениях примерно с одинаковым насыщением сил и средств. При этом танки использовались на второстепенных направлениях, действия войск направлены не на окружение и уничтожение противника, а на выталкивание его… Моего приказа не поняли и бьете противника растопыренными пальцами…»
Генштаб снова и снова запрашивал командующего Резервным фронтом: что происходит под Ельней? Вот как выглядит одна из лент переговоров по этому поводу:
«— У аппарата генерал-лейтенант Богданов.
— Слушаю вас.
— Про Ельню ничего не знаю. Из штарма 24 никаких Данных до сего времени не получил, несмотря на попытки получить их. Продолжаю добиваться сведений… Точное местонахождение Ракутина доложить не могу. Товарищ Ракутин сегодня менял свой командный пункт, и куда переехал, штарм 24 доложить не может. Сейчас еще раз запрошу штарм 24 — где находится Ракутин».
Кстати сказать, читая эти телеграфные ленты, я вспомнил то место своих записок, где меня так умилило, что при командующем армии в его полевом штабе всего три человека и что ему не сидится на месте. Личная храбрость и стремление побольше увидеть своими глазами, разумеется, привлекательные человеческие черты. Но если говорить серьезно, стиль руководства армией, с которым я столкнулся тогда у Ракутина, был, очевидно, палкой о двух концах.
В ту ночь с 24 на 25 июля, когда мы возвращались из 355-го полка к Ракутину и искали его, из штаба фронта пришло начальнику штаба армии и Ракутину сразу две гневные телеграммы:
«Комфронта категорически запретил посылать Ракутину какие-либо дополнительные части. Все, что находится в движении из района Вязьма на Ельня, вернуть в свои районы. Ракутину продолжать операцию имеющимися у него силами».
«Генералу Ракутину. Возмущен бездеятельностью войск в районе Ельня. От вас кроме просьб помощи ничего не имею. Требую уничтожить противника районе Ельня. Сил у вас для этого в большом излишке».
Все это вместе взятое отражает реальную обстановку тех дней под Ельней в одной из армий Резервного фронта, которая вдруг оказалась перед лицом прорвавшихся немцев. Войска 24-й армии состояли из недавно прибывших или еще двигавшихся к месту назначения частей, или из таких частей, как 100-я дивизия, едва начинавших переформировываться после выхода из окружения.
Появление немцев было внезапным, а оценка их сил неточной. Вдобавок командующий армией впервые руководил боевыми действиями.
Все это усугублялось общей запутанностью обстановки: немецкие танковые и моторизованные дивизии прорвались в район, еще совсем недавно считавшийся тыловым районом Западного фронта. Еще несколько дней назад и штаб Резервного фронта, и штабы его армий целиком ориентировались на разведывательные данные стоявшего впереди Западного фронта и привыкли получать от него все сведения о противнике. Поэтому собственная разведка частей Резервного фронта в те дни, о которых идет речь в записках, работала особенно плохо, и в документах штаба Резервного фронта соседствовали самые противоречивые донесения: «По данным… 24-й армии, в районе Ельня противника обнаружено не было» и «До тысячи человек солдат мотопехоты противника… до 20 танков находятся в движении на Ельню».
Этим объясняется и такая, например, телеграмма из штаба Резервного фронта в Генштаб: «Докладываю. Насчет Ельни. Еще сегодня в 2 часа утра мне из штарма 24 докладывали, что ничего угрожающего там нет. Объяснение по поводу Ельни сейчас будет передано отдельной телеграммой. Штарм 24 не имеет технической связи с дивизиями, а отсюда — плохое управление, незнание обстановки. Следует отметить также недостаточную добросовестность работников оперативного отдела штарма». Вслед за этим на той же телеграфной ленте сохранился ответ начальника оперативного отдела штаба Резервного фронта полковника Боголюбова, данный им на запрос Генштаба: что же все-таки происходит под Ельней? «Отвечаю… У Ельни силы противника до полка и около ста танков. Два часа тому назад в этот район командирован мой помощник подполковник Виноградов и зам. прокурора для выяснения обстановки». А вслед за этим ответом идет дополнение: «Только сейчас вот доложили, что противник загнан в Ельню и в ближайшие часы с ним будет покончено».