Сто суток войны
На одной из телеграфных лент сохранился неполный текст телеграфных переговоров того самого подполковника Виноградова, о котором шла речь в предыдущей телеграфной ленте, с кем-то из работников штаба фронта, видимо с полковником Боголюбовым: «Товарищ Виноградов, теперь вам понятно, что произошло?» В ответ на этот вопрос Виноградов отвечает, очевидно, ссылаясь на свой предыдущий, правдивый доклад начальству: «Я первое время боялся этого слова, когда его выпустил (остается догадываться, что это было за слово: может быть, паника, может быть, бегство. — К. С.). Ну меня и ругнули! Это разговор между нами. За три четверти (очевидно, правды. — К. С.) тоже немного поругали. Как вы посоветуете? Что делать в таких случаях? Говорить о „бескровном“ или говорить, что есть? Понятно, что разбежались».
На этот вопрос его собеседник из штаба фронта отвечает: «Ты был прав. Хорошо. Вранье ни к чему не ведет. Лучше говорить правду. Если вас за это поругали — доложи… члену Военного Совета».
Я привел обрывок этого носившего товарищеский оттенок разговора по телеграфу, потому что он кажется мне типичным для того времени, отражающим всю силу противоречий между обстановкой, какой ее хотелось видеть сверху, и обстановкой, складывавшейся на деле, между ожидаемыми докладами и тем, что порой приходилось докладывать, не желая уклоняться от истины.
Чтобы прогнать немцев с Ельнинского выступа, оказалось необходимым серьезно подготовиться к этому, организовать наступление силами двух армий и несколько недель ожесточенно драться. И когда в одной из оперсводок штаба Резервного фронта о самом начале боев за Ельню я читаю, что «противник продолжает удерживать район Ельни» и что, несмотря на потери в пятьсот семьдесят человек, «неорганизованные слабые попытки 19-й стрелковой дивизии уничтожить противника успеха не имели», то эти невеселые данные отнюдь не дают исчерпывающего представления о потенциальных возможностях этой впопыхах брошенной под Ельню дивизии. Да, это были для нее, как и для многих других, первые дни жестокой науки войны, первые неудачи, первые уроки. Но если заглянуть, как я это делал в других случаях, в последующую историю этой же 19-й дивизии, мы увидим, что за четыре года войны она прошла путь от Подмосковья до Праги, форсировала Днепр, Буг, Днестр, Дунай, воевала в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии, Чехословакии, получала благодарности за взятие Констанцы и освобождение Белграда, за овладение Будапештом и Братиславой. Но долгий путь этот начинался именно под Ельней, и начинался с неудач, с первых неорганизованных попыток отбить у немцев этот маленький городок Смоленщины.
53 «— Тогда я с вами пошлю им приказание, — сказал он. — Но только срочно доставьте»
У меня в блокноте сохранилась запись, сделанная чьим-то чужим почерком: «Приказание от 25.VII-41 8.00 командующего армией получил 10.20 25 ѴII. Н. О.—1. Капитан Лисин. 25.VII-41». Эта запись не может быть ничем другим, как распиской начальника оперативного отдела штаба 107-й дивизии в том, что я вручил ему пакет от Ракутина. Если добавить к этому, что в один и тот же день те же самые корреспонденты сперва отвозили приказание командующего армией в дивизию, а потом отвозили приказание командира дивизии в его разведывательный батальон, — это даст известное представление о том, как обстояло в те дни со средствами связи и с доставкой приказаний. Во всяком случае там, где мы были.
Не хочу, чтобы это прозвучало упреком. Тогда мы были горды оказанным нам доверием. Просто хочу напомнить, как было дело, как тогда, в июле еще, случалось то, что спустя несколько месяцев стало просто-напросто невозможным.
54 «Откуда, я мог знать, например, тогда, прощаясь с Ракутиным… что я его больше никогда не увижу и что во время вяземского окружения он будет ранен и, по слухам, застрелится»
Не помню, откуда до меня дошли эти слухи тогда, весной 1942 года, когда я диктовал записки. Сколько я ни рылся теперь в архивах, мне так и не удалось найти сведения о том, как именно погиб командующий 24-й армией Константин Иванович Ракутин. Известно только, что он погиб в октябре 1941 года. Ему было к этому времени тридцать девять лет, из них двадцать два года прошли на военной службе. Перед войной Ракутин был начальником пограничных войск Прибалтийского округа и в командование армией вступил уже в дни войны.
Последнее донесение от Ракутина было получено в штабе Резервного фронта 9 октября 1941 года: «Противник силой 5-й танковых дивизий… продолжал развивать наступление, стремясь к полному окружению войск 24-й армии… Части 24-й армии, ведя ожесточенные бои в полосе обороны, окружены, атакованы с фронта и с флангов… Ракутин, Иванов, Кондратьев».
Донесение поступило только 9 октября, а было отправлено Ракутиным еще 7-го. Видимо, положение армии было отчаянное. За 8 октября есть такая телеграмма штаба Резервного фронта в Генштаб: «Немедленно по прямому проводу. Шапошникову. Подать автотранспортом Ракутину снарядов, горючего, продовольствия не могу. Прошу срочного распоряжения сбросить с самолетов… Время выброски предположительно 4 часа ночи 9 октября. Буденный».
Вслед за этим в Генштаб идет телеграмма от начальника штаба Резервного фронта: «Высланные Ракутину самолетом офицеры связи установленных сигналов по прибытии не дали и самолет не вернулся. Сигналов, обозначающих место выброски огнеприпасов, горючего и продуктов, поэтому не установлено. Командующий просит намечавшуюся на 4.00 9.Х выброску Ракутину грузов не производить, а перенести на 10-е. С утра 5-го планируется посылка новых командиров на самолетах. Анисов».
Следующий документ — чья-то служебная записка (подпись неразборчива) начальнику штаба Резервного фронта: «Генерал-майору Анисову. Вручить немедленно. От Ракутина никаких донесений и информаций не получили, несмотря на наши запросы…»
Еще один документ почти того же содержания: «О Ракутине никаких донесений не получили. Его радиостанция на вызов… с 14.00 8.Х не отвечает. Высланные сегодня в район нахождения Ракутина на самолете У-2 радист и шифровальщик до сих пор сигнала о своем прибытии не дали».
И, наконец, последний документ: «19.00 вернулся капитан Бурцев, летавший на поиски Ракутина. В районе юго-восточнее Вязьмы самолет Бурцева был обстрелян… Бурцев ранен. Самолет поврежден… Остальные делегаты (очевидно, тоже вылетавшие на самолетах. — К. С.) к 21 часу не вернулись».
Это все, что есть о Ракутине в переговорах штаба Резервного фронта с Генштабом вплоть до 13 октября — дня ликвидации Резервного фронта и объединения его с Западным фронтом под общим командованием Жукова.
За всеми этими донесениями и телеграфными переговорами стоит страшная обстановка первой половины октября, когда из штаба фронта предпринимались последние попытки связаться с 24-й армией и хоть чем-нибудь помочь ей. Невозможно без волнения и чувства какой-то запоздалой растерянности читать все эти документы. Невольно снова и снова думаешь о том, какие величественные усилия потребовались нам, чтобы все-таки сначала остановить, а потом и разгромить немцев под Москвой.
Штабные документы так ничего и не сказали мне о судьбе Ракутина. Тогда я обратился к докладным запискам его сослуживцев, вышедших впоследствии из окружения.
Вывезенный из партизанского отряда самолетом в Москву в январе 1942 года член Военного Совета 24-й армии Николай Иванович Иванов видел Ракутина в последний раз 7 октября и пишет об этом так: «…24-я армия попала в крайне тяжелую обстановку… Штаб, в том числе я и командующий генерал-майор Ракутин отходили с ополченческой дивизией… 6.Х мы вышли в район Семлева. Части дивизии, будучи уже к тому времени потрепаны, видя, что кольцо окружения замкнуто, залегли и приостановили движение вперед. Учтя такое положение, я и командующий армией тов. Ракутин пошли непосредственно в части, чтобы оказать непосредственную помощь командованию дивизии… Во второй половине дня я был ранен. Из слов товарищей видно, что после моего ранения дивизия могла сопротивляться полтора-два часа. Насколько это достоверно, утверждать не смею…»