Путанабус. Наперегонки со смертью

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 1:25.
Специального отделения реанимации со зверской охраной в этом сефардском госпитале не было. Просто отдельное помещение на первом этаже. И мы с Антоненковой вполне свободно спустились по лестнице и проскользнули гулким коридором. Ночная смена медичек, как водится, спала на дежурстве, но не на постах в коридоре, как на нашей родине, а где-то зашхерились так, что ни одной карги не видно.
Ночной госпиталь казался пустым и несколько зловещим.
Я и Галя — как два привидения, бесшумно летящие в ночи. Она в белом халате, а я в светлой пижамке смешной с дурацким филадельфийским воротником на голове.
Так и добрались до помещения, в котором содержали любимую, никого не перепугав.
Сквозь тюль штор полная луна неплохо освещала просторный кубрик, в котором посередине на одинокой кровати лежала в забытьи Наташа. Вид у нее был — краше в гроб кладут. Сердце моментально свело судорогой от жалости и любви. Встал у кровати на колени, но так и не решился нарушить ее сон, хотя очень хотелось прикоснуться к любимой. Но сон — лекарство. Это я уже на себе понял. И отдернул руку.
Понятливая Антоненкова сказала на ухо шепотом:
— Ладно, ты тут побудь, а я в коридоре на шухере постою.
И исчезла.
А я в это время осознавал, какой глубокий смысл скрывается в простом русском слове «ненаглядная». Это действительно та женщина, на которую наглядеться не можешь. Сколько ни смотри. В любом виде.
А выглядела Синевич даже не болезненно, а очень плохо. За несколько суток успела исхудать до фарфорового лица с огромными тенями под веками. Ее красиво очерченные губы были обметаны коркой. В левую руку воткнута капельница. На правой — локоть забинтован. От тех же капельниц, наверное. Грудь и плечи — в бинтах.
На шее трогательно билась жилка.
Так и стоял на коленях и любовался Наташей в неверном лунном свете, словно подглядывал. А по щеке покатилась слезинка счастья, что жива она, и это главное. Остальное вылечим. Доктора тут хорошие, слава богу. Мне осталось только тихо помолиться за здравие любимой, но я ни одной молитвы, кроме «Отче наш», не помнил до конца, а у многих и начала не ведал. Просто попросил Всевышнего сохранить ее мне. Пространно так просил, сбиваясь и путаясь в словах. Что-то обещал ему даже в обмен.
И еще увидел, что Наташка моя и баронесса Наталия Васильевна из моих видений — просто сестры-близнецы.
А тут…
Колонна шла, нещадно пыля по сухой грунтовке. Грунтозацепы «студебеккеров» перемолотили песок не в пыль даже, а в пудру, прах земной настолько, что дымка белесая висела над степной дорогой.
Бойцы сидели в кузове тесно, сжимая в руках судаевские автоматы. Сидоры поскидывали под лавки. Каски сняли, подставив потные головы набегающему теплому потоку воздуха, который хоть как-то охлаждал их распаренные тела.
Мы с Наташкой стояли в самом начале кузова, подставив свои тела набегающему ветру. Одной рукой я облокотился на кабину американского грузовика, а другой обнимал ее за плечи. Думал, что в головной машине нам еще неплохо, а вот последующим в колонне этой пылью на зубах только и скрипеть. Вообще-то мое командирское место — в кабине. Но тогда бы я не смог обниматься с этой красивой девчонкой.
Заметил, что у Наташки пилотка к волосам прикреплена парой «невидимок». «Хитро, — подумал, — не сдует». Хотя мне на бритый череп никакие заколки не помогут. Только и осталось, что распялить пилотку на голове до состояния и вида «женский половой член», как ругает бойцов за такое ношение пилоток мой старшина Хидербеков.
Наташка запрокинула головку на мой мятый погон и потребовала.
— Поцелуй!
— Неудобно как-то. Бойцы смотрят.
— А пусть завидуют, — мстительно произнесла девушка.
— Наташ, они и так уже все на зависть изошли, — попробовал я ее урезонить. — Дразнить-то зачем? Нам с ними в бой идти.
— Трус, — заявила девушка, отворачиваясь.
 
Однако и не сбрасывает мою руку со своего плеча. Не все потеряно.
Я скосил взгляд на левую сторону груди, где позвякивали две мои медали «За отвагу».
Вроде нет, не трус.
Мимо колонны, подняв высокий шлейф пыли, промчался бежевый «мерседес»-кабриолет и остановился, обогнав нас на полкилометра.
Из легковушки вышел офицер и остановил колонну. Приказал вывезти нашу машину на обочину, а остальным продолжать движение. Я узнал этого офицера. Да и кто в бригаде не знает начальника особого отдела…
В «мерседесе» кроме водителя остались сидеть автоматчик с ППШ в руках и очкастый майор — начальник штаба бригады.
Начальник особого отдела кричать с земли не стал, а самолично влез к нам в кузов «студера».
Я представился, приложив ладонь к пилотке:
— Командир разведроты старший лейтенант Волынский.
Услышал ответ:
— Начальник особого отдела бригады капитан Носатов.
Ритуал. Хотя мы прекрасно друг друга знали. После каждого поиска за линией фронта он каждого моего бойца лично допрашивал: что да как.
Мазнул, скотина, липким взглядом по Наташкиной фигуре, которую не портила ушитая ею военная форма.
— Слушай приказ, старлей, — перевел на меня взгляд особист. — Откомандировать бойца…
Он повернулся к Наташке и спросил, понизив голос:
— Как твоя фамилия?
— Ефрейтор Синевич, — звонко ответила девушка.
— Откомандировать ефрейтора Синевич в распоряжение штаба бригады, — это уже он мне.
Я человек военный. Приказ этой суки рваной выполнить обязан. Устав! Потом хоть Сталину жалуйся. Хоть Берии.
Вскинул руку к пилотке.
— Слушаюсь.
— Ты так, да? — тихо прошипела девушка, внезапно на меня обидевшись. — И пойду…
Капитан спрыгнул на дорогу. Помог соскочить Наташке, подхватив ее под ребра.
Бойцы подали ей сверху ее автомат и сидор.
А я стоял и смотрел, как особист умелым ловеласом открывает перед Наташкой дверь «мерседеса» и усаживает ее рядом с майором.
И такая тоска поселилась в груди: зачем мы тогда революцию делали, если все на свете осталось по-старому? Тягает барин крестьянку — так у него на то право первой ночи. И нет на земле справедливости. Тогда почему именно мне стыдно сейчас смотреть в глаза бойцам?
С досады громко стукнул рукояткой автомата по крыше кабины и крикнул с надрывом шоферу:
— Что стоишь, как контуженая вошь?! Догоняй колонну!
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 6:22.
Проснулся в холодном поту и перекрестился лежа. Слава богу, это всего лишь ночной кошмар.
И снова упал в объятия Морфея. Какие-то некачественные объятия. Не сон, а так — забытье тревожное.
Потому что я очень боялся увидеть снова этот кошмар.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 10:00.
— Не ожидала от тебя, Хорхе, такого наглого нарушения режима, — упрекнула доктор Мария Балестерос, снова облачая меня в филадельфийский воротник после осмотра. Еще раз посмотрела на просвет новый рентгеновский снимок моей шеи, хмыкнула и добавила: — Ты здоров, как бык перед корридой. Все. Собирайся. В госпитале тебе больше делать нечего. Разве что чужое место занимать.
Встала и пошла к выходу.
В дверях обернулась и сказала уже мягче:
— Не забудь заглянуть в мой кабинет за выпиской из истории болезни. Пригодится.
Обижена на меня доктор Мария за то, что ночью к Наташке бегал. А что на завтраке бузу устроил, отказавшись от навязчивого сервиса местных санитарок, это уже довесок. Ибо не фиг.
Когда я ночью молился около Наташи, откуда-то прискакала Анфиса, которая дежурила у нее:
— А че, Жора, ты без света-то тут сидишь?