Над Кубанью зори полыхают

  
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
 
В июне 1919 года белые были выбиты из Майкопа. Город был взят в стремительной кавалерийской атаке.
В одной из частей, взявших Майкоп, служил и Митька Заводнов. Из Майкопа он хотел дать семье весточку о себе, но почта не работала. Тогда Митька решил сам пробраться в станицу. Заговорил об этом с командиром. Тот сообщил, что дроздовцы, марковцы и карательные отряды Покровского все ещё крепко цепляются за железнодорожную ветку Ставрополь—Екатеринодар и в Ново–Троицкой пока белая власть.
— Пропадешь только зазря! — сказал командир. — Потерпи ещё малость. Теперь уже недолго ждать. Пойдем сейчас на митинг. Там будет выступать комиссар. Он разъяснит что к чему!
Собрались на берегу реки Белой.
Слово взял комиссар части — высокий сутулый человек с седыми висками. Говорил он очень просто и горячо.
Митрию показалось, что он уже где‑то видел и слышал этого человека.
— Дорогие товарищи! — говорил комиссар. — Мы переживаем сейчас тот важный момент, когда рабочие, крестьяне и трудовые казаки под знаменем революции ломают хребет белогвардейщине. Победа близка. От нас зависит ещё приблизить её.
Комиссар как‑то по–особому, сверху вниз махнул кулаком. И Митрий вспомнил пыльную зимнюю степь, батрака дядю Петро и встречу с «волчками».
«Ах! Да ведь это же наш учитель Кутасов, — узнал комиссара Митрий. — Еще тогда, в степи, я пирогом с капустой угощал его».
Митька тихонько толкнул коня каблуками в бока и постарался поближе протиснуться к оратору. А тот продолжал:
— Товарищи красные партизаны! Знайте, трудящиеся России, партия большевиков, товарищ Ленин помнят и знают о том, что на юге России, на Кубани есть тысячи бойцов революции, готовых во всякий момент бить белую сволочь! Центральный Комитет Коммунистической партии и товарищ Ленин обращаются к вам с призывом держаться стойко и сохранить сплочёнными свои силы к тому времени, когда основные силы Красной Армии подойдут к границам Кубани и Черноморья. Этот час близок.
Комиссар Кутасов говорил о нужде и муках трудового народа при царизме, о том, как он борется за новую жизнь. А Митрий слушал и думал: а за что борюсь я, казак Митрий Заводнов? За землю? Земли хватало. За свободу? Никто меня не неволил. Может, по ошибке я оказался здесь? Сидеть бы мне сейчас на хуторах да пасти наших тонкорунных овец.
Когда после митинга казаков распределили на квартиры, Митька поставил коня и, задав ему корму, вместо того чтобы пойти за обедом, стал разыскивать Кутасова. Увидел его во дворе, где расположился штаб. Часовой не хотел пропускать Митьку. Тогда он, обходя все условности, крикнул через забор:
— Товарищ Кутасов, поговорить мне с вами надо!
Кутасов взглянул в его сторону:
— Со мной? Пожалуйста, заходите!
Часовой открыл калитку. Митька волновался.
— Мы ж, можно сказать, земляки, товарищ Кутасов, — выпалил Митька. — Вы, конечно, меня не узнали. Да и где там узнать! Это было много лет тому назад. Помните, как вы с товарищем в пыльную бурю подходили к Ново–Троицкой из Рождественской? А я тогда вас угостил пирогом с капустой. В степи это было.
— А–а! — протянул Кутасов и улыбнулся. —Последний наш перегон до Армавира. Ну как же не помнить! Здорово, дружище! — Он пожал Митькину руку. — Только узнать тебя трудновато. Тогда ты совсем малый парнишка был, а теперь казачина. А вот пирог с капустой не забыл, вкусный был пирог! Ну, садись, садись! — Кутасов усадил Митрия рядом с собой. — Значит, из Ново–Троицкой? Так–так! Казак?
— Казак! И не из бедных. Заводновы мы, овцеводы… — Митрий опустил глаза. — Меня вот, товарищ комиссар, сумленье берет. На своём ли я тут месте оказался? Вы вот говорили на митинге про эксплуатацию, про горе и лишения… А вот у моего отца целая тысяча овец была, работника мы имели.
Митька вытер пот с лица. Кутасов молчал.
— Работник у нас дядя Петро был, хороший человек! Он в пятом году с урупцами восставал и пострадал за это. Этот казак из бедных. Ему, конечно, тут место. А вот я из богатых… Я ведь тогда под Невинномысской к красным попал… Все тот же дядя Петро уговорил, да и сохранить коня хотел: всю войну с ним провоевал!
 
Думалось, дойду до дому — и больше никуда. А оно вышло по–другому. Пришлось снова воевать, да к тому же со своими… — И неожиданно Митька прибавил: — Жена у меня раскрасавица, её хотелось бы повидать.
— Значит, жалеешь, что к красным попал? — спросил Кутасов.
— Да нет, товарищ комиссар! Но и непонятно мне многое…
Кутасов поглядел назад, на крыльцо дома, где расторопная хозяйка суетилась у самовара, спросил:
— Обедал, казак?
— Нет, товарищ комиссар! Это, значит, я вам обедать помешал? — Митька поднялся. — Просим прощения!
— Нет, я тебя так не отпущу! — покачал головой Кутасов. — И разговор наш не окончен. Мы с тобой сначала борща поедим, потом чайку выпьем, а уж потом по душам поговорим. — Кутасов взял Митьку под локоть и смеясь добавил: — Я перед тобой в долгу за пирог с капустой. А пока я тебе притчу одну расскажу. В Абиссинии, страна такая есть в Африке…
— Знаю! — кивнул головой Митрий. — Я двухклассное училище окончил, по географии пять с плюсом имел.
— Очень хорошо, что грамотный. Ну, так вот: в Абиссинии был премудрый царь, Негус Второй. Однажды к нему привели пойманного шпиона. Это был француз, крупный разведчик. Франция тогда хотела завоевать Абиссинию. Приближенные царя стали требовать немедленной казни шпиона. Негус Второй, подумав, сказал: «Как вы, мои мудрые советники, можете требовать от меня справедливого суда, когда ни я, ни вы ещё не обедали? Ведь голодный человек бывает часто несправедлив в своих решениях». И приказал подать обильный обед для себя, своих приближённых и пленника. Француз был помилован, так как признался, что был глупцом и сражался за неправое дед о.
После обеда комиссар закурил и продолжил разговор:
— Значит, друг, не знаешь, за что ты сражаешься? Ну, давай вместе решим этот вопрос. Ты парень неглупый. Хотел бы ещё поучиться, чтобы образованным стать?
— Еще как хотел бы! Только отец сказал: ни к чему это. Овцы и неграмотного понимают.
— Да, жил ты, значит, вместе с овцами, в половне. Хотелось бы тебе, чтобы и дети твои с овцами жили, чтобы только и думали о том, как больше бы овец развести, больше бы батраков иметь, таких, как дядя Петро? Да по праздникам нажираться и напиваться? Да участковому взятки давать?
И комиссар Кутасов заговорил о новой, неведомой Митьке жизни, за которую борется сейчас народ, жизни, в которой тот, кто трудится, будет в почёте и уважении.
  
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
 
В буфете станции Кавказская за столиком, уставленным пустыми бутылками, сидели три офицера. Один из них, седой, сутулый, с усталым лицом, взял салфетку и вдруг обнаружил под ней сложенную аккуратным треугольником листовку. Он развернул её и медленно прочёл своим соседям по столу.
— «Неужели интересы кучки генералов, помещиков и заводчиков для вас дороже судьбы родного народа? — читал офицер. — Бросайте свои мечи! Боритесь в наших рядах за новую, счастливую Россию!» — Офицер задумчиво перегнул листовку пополам. — Да, господа, а за что мы, действительно, сейчас сражаемся?
— Какая наглость! Призывать офицеров дезертировать! Это вое большевистские штучки! —выкрикнул другой, бравый есаул.
— Ну, мы и без листовок знаем, куда так стремительно несётся Добровольческая армия, — проговорил сутулый офицер и с мрачной сосредоточенностью стал рассматривать этикетку на бутылке. — Все мы идём к краху. А наши благородные союзники на нашей крови наживают капиталы.
— Подполковник! — черноволосый есаул с бешеными глазами наркомана стукнул кулаком по столу. — Я не позволю!
— Что не позволите? — с едва заметной усмешкой спросил сутулый. — Идти к краху? Очень было бы хорошо, если бы вы могли это не позволить.
Третий офицер расхохотался.
Дверь буфета распахнулась, и, пошатываясь, вошла молоденькая, растрёпанная и пьяненькая сестра милосердия. Она оперлась о столик, за которым сидели офицеры, вскинула голову и запела: