Последнее отступление

Но силы жизни побеждали, и на степном просторе опять звучали песни, проносились всадники на быстроногих скакунах, вечерами у костров молодежь танцевала ёхор.
Первые дни Дамба не думал ни о себе, ни о своей семье, лежал у открытых дверей юрты, смотрел в степь, вдыхал чистый воздух и лениво курил трубку. Но постепенно в его спокойные и прозрачные думы мутными ручейками просочились мысли о Еши и Цыдыпе, о пропаже лошадей. Лицо Дамбы стало озабоченным, хмурым. Он не выходил днем из юрты, жене и ребятам наказал нигде не говорить о том, что он приехал из города. Несмотря на это, скоро все узнали: Дамба вернулся, потерял Дамба лошадей. Еши прислал за ним Цыдыпа.
— Ты чего здесь отсиживаешься?
— Хвораю.
— Ха! Он хворает… — усмехнулся Цыдып. — А ну, живо к абагаю… Собирайся!
Дамба сидел на кошме, поджав под себя босые ноги.
— Никуда не пойду.
— Как это?! — изумился Цыдып. — Как не пойдешь, когда тебя Еши зовет?
— Не пойду, и все!
— Вставай! — крикнул Цыдып. — Расселся, как старый тайша. Вставай, а то я с тобой по-другому стану говорить, худо тогда будет.
— Ты пугать меня вздумал? Пугать? — не спуская глаз с Цыдыпа, Дамба стал шарить рукой возле себя. Под руку попался туесок с простоквашей. Дамба размахнулся и швырнул его в Цыдыпа. Простокваша залила ему голову, халат. Цыдып скверно выругался и выбежал из юрты.
Жена Дамбы заплакала, запричитала. Дамба посмотрел на нее, равнодушно пошевелил губами и отвернулся, ничего не сказав. Он знал, что Цыдып и Еши не простят ему, постараются отомстить. А защиты попросить не у кого. Остался один на один со своими врагами, запутался, как муха в паутине.
Еши не давал о себе знать. И вдруг рано утром в юрту к Дамбе заявился сам Доржитаров, чистенький, пахнущий духами, улыбающийся. Он сел на кошму, окликнул ребятишек и, точно зерно курам, рассыпал перед ними на землю конфеты в цветных бумажках. Дети, отталкивая друг друга, бросились их подбирать. Старшие братья опередили маленького Насыка. Пока он ползал на четвереньках, пытаясь схватить конфетку, братья уже все собрали. Насык отвесил нижнюю губу и пронзительно заревел. Доржитаров взял его на руки, вынул из кармана горсть конфет.
— На, ешь. У тебя теперь больше всех… Вот для кого мы мучаемся, дорогой Дамба, — сказал он. — Мы, люди взрослые, могли бы и так прожить. Но детям обязаны оставить в наследство более счастливую жизнь. А ты как думаешь?
Дамба думал о другом. Зачем пришел Доржитаров? Что он может потребовать? Не для того же явился, чтобы угостить детишек конфетами! Нет, он зря ничего не делает. И это не Цыдып, в него туесок с простоквашей не запустишь.
— Ну, чего молчишь? С перепугу в себя прийти не можешь? — засмеялся Доржитаров. — Я тоже тогда перепугался. Думаю, убили моего бедного Дамбу. А ты живой. Да, а что же ты не зашел ко мне в городе?
Этот вопрос Доржитаров задал как бы между прочим, но он-то и был для него главным. Важно было узнать, убежал тогда Дамба или его отпустили. С большевиками это случается. Они благоговеют перед теми, у кого на ладонях мозоли. Если Дамба им все рассказал, его могли освободить. Ну, а если он не побывал у большевиков, его нельзя выпускать из своих рук. Дорог каждый человек, тем более такой, как Дамба. Бедняк, представитель народа… Будет больше таких, большевики не посмеют сказать, что против них выступает верхушка бурятской знати и богачей. Такой козырь следует беречь.
— Я тебя ждал-ждал тогда, — продолжал Доржитаров, — хотел уж в Совет идти, выручать. А потом подумал: «Дамба не из таких, которые попадают в руки врагов, как куропатки в петли. Дамба, — думаю, — везде выкрутится». Расскажи, как ты сумел удрать.
— Рассказывать что? Нечего рассказывать. Убежал, и все. Коней бросил, оружие бросил…
— Жалко, конечно, и оружие, и коней, особенно оружие. Коней у Еши много, а вот винтовок у нас теперь нет. Эх, глупые мы с тобой, пошли, как бараны по болоту, и увязли. Тропиночку надо было поискать сначала. Ну, да это уж моя вина.
— Мне коней жалко… Добрые были кони. Теперь за них Еши три шкуры сдерет.
 
— И не пикнет. Ты не бойся. Я уже обо всем договорился. А чуть что — скажи мне…
— Большое спасибо.
— Не стоит… Судьба нас крепко связала. Несчастье для одного — несчастье для другого. Пойдем к Еши, совет держать будем.
— К Еши я не пойду, — покачал головой Дамба. — И ничего делать вместе с вами не буду.
Доржитаров улыбнулся своей широкой улыбкой.
— Я понимаю тебя, Дамба. То, что мы делаем, — опасное дело. Но работать нужно.
— Вы работайте, я не буду… Никуда не пойду, — упрямо повторил Дамба.
— Пойдешь. Придется идти.
— Хватит с меня.
Доржитаров снова улыбнулся.
— Не хочешь, значит. Ну, ну… Дело твое. Но подумай о будущем. Просидишь в юрте неделю, две. А дальше? Кто-нибудь возьмет и донесет большевикам, чем ты занимался в городе. Я этого не скажу. А Цыдып, а Еши? Их молчать не заставишь. Попадешь в тюрьму, вернешься домой калекой, а тут Еши за лошадей плату станет требовать. Я тогда, пожалуй, заступаться не стану. Я тебя не запугиваю, но сам подумай… Образумишься — приходи к Еши. В полдень будем тебя ждать. — Доржитаров поднялся и вышел.
Дамба смотрел ему вслед. В его взгляде были и растерянность, и боль, и страх. Он набивал трубку махоркой, крошки табака сыпались на пол. Прикурив, жадно глотнул горький махорочный дым, закашлялся. Он знал: идти к Еши придется.
В доме абагая, кроме Цыдыпа и Доржитарова, было еще несколько человек. Они сидели вокруг низенького столика, пили густой горячий чай. Дамба остановился у порога, поздоровался. Гости Еши едва ответили на его приветствие, а сам хозяин лишь скосил на него узкие злые глаза.
Доржитаров встал с войлока, взял Дамбу за руку.
— Ты хороший человек, Дамба. Я знал, что ты придешь. Садись рядом со мной.
Дамба сел. Он пил чай вместе со всеми и слушал разговор.
— Умная лошадь и по камням пройдет, глупая — и на равнине споткнется, — говорил Доржитаров. — Осторожность еще никому не вредила… Вы должны одобрять и поддерживать Советы. И не только на словах… Придется даже принести в жертву Советской власти часть скота. Большевики словам не поверят…
— Кукиш им с маслом… Я не дам даже двухмесячного баранчика! — запротестовал Еши. — Мои стада и так поубавились за эти годы. Скоро стану не богаче Дамбы.
— Сначала нужно послушать, абагай, а потом говорить. Недавно был съезд в Верхнеудинске. Русские мужики и бурятские пастухи постановили реквизировать, а попросту говоря, отобрать у богатых излишки хлеба. Советчики доберутся и до скота. Так уж лучше сегодня отдать самому то, что завтра у тебя отберут силой.
— Ох-хо! Не жалеют нас боги, не видят наших несчастий, — бубнил Еши. — Опять убавятся мои стада и отары. Ох-хо-хо…
— Что поделаешь, — пожал плечами Доржитаров, — мне кажется, все-таки лучше дать остричь ногти, чем ждать, когда отрежут руки. Выбирать не приходится. — Вдруг он полоснул собеседников лезвием узких глаз, резко бросил: — Однако осторожность зайца и осторожность охотника неодинаковы. Вы обещали создать дружины. Где они? Кто пойдет воевать, когда пробьет решающий час?
— А где оружие? — скромно спросил Еши. — Вы, кажется, тоже что-то обещали нам?
Доржитаров ответил абагаю спокойно, хотя ему и не понравилась ехидная скромность Еши:
— Оружие будет. Я слов на ветер не бросаю. А вы создайте отряды. По первому сигналу ваши люди должны сесть на коней. Не пренебрегайте и семейскими. У них тоже есть люди, недовольные Советской властью. Они нам помогут. Абагай, ты, кажется, хорошо знаком с купцом Федотом Андронычем?
— Федот Андроныч — мой друг, — важно сказал Еши.
— Это хорошо… Сколько голов скота дать Совету, решайте сами. Но не жадничайте…
В тот же день Доржитаров послал Дамбу, Еши и Цыдыпа к пастуху Дугару Нимаеву сказать, что богатые скотоводы рады помочь новой власти.
От улуса тронулись прямиком через степь. Дамба придерживал свою лошадь. Он хотел ехать рядом со спутниками. За улусом степь была ровная, дальше поднялись невысокие сопки. На крутых взлобках, прогретых солнцем, зеленела щетина травы, покачивались колокольчики отцветающего ургуя.