Сильнейшие (ЛП)
Хрипло вздыхаю, облокотившись на стену.
На самом деле в этом нет ничего страшного. Я привыкла быть голодной. На самом деле, я даже не хочу этот черствый хлеб.
Мой желудок протестует. Очень громко.
Я уже собираюсь напомнить ему, что мы и дольше страдали без еды, поэтому не надо делать из этого трагедию, как вдруг тени начинают говорить. Это так странно.
— Ты не могла бы быть потише? Я пытаюсь уснуть.
Я вздрагиваю от грубого голоса и прищуриваюсь, вглядываясь в соседнюю камеру.
— Я-Я ничего не говорила, — мой голос хриплый и шершавый, словно шерсть.
— Да, — ворчит мужчина, — но твой желудок чертовски много болтает.
— Верно, — вздыхаю я. — Я вообще довольно болтливая.
Я обвожу глазами слабые очертания фигуры, сидящей в углу камеры, ближе всего к хлебу. Возможно, он сможет достать его для меня.
— Давай так, — начинаю я весело. — Если ты бросишь мне этот хлеб, мой желудок успокоится. Так что мы оба получим то, что хотим: я поем, а ты сможешь уснуть.
Он, кажется, находит это забавным. Конечно, если предполагать, что исходящий от него шум действительно является смехом.
— Правда? И откуда ты знаешь, что я сам не съем этот хлеб?
— Так ты здесь за кражу?
— Нет. Хуже.
— Тогда я рискну, — весело говорю я. — Судя по всему, у тебя нет опыта в воровстве.
Он снова издает тот звук, который я принимаю за смех. Затем он перемещается, просовывая костлявые пальцы между прутьев, чтобы достать мой хлеб. После, когда ему удается ухватить буханку, он с грубым ворчанием швыряет ее мне. Хлеб катится и останавливается, столкнувшись с моей ногой.
Улыбаюсь находящемуся в тени человеку.
— Видишь, ты не вор. Спасибо, — я замираю, глядя на свои пальцы. Изуродованные, сломанные и бесполезные.
Боль парализует.
Опускаю хлеб на ладонь, вздрагивая от ощущения. Через мгновение я набираюсь смелости, сжимаю хлеб обеими руками и пытаюсь поднять ко рту.
Слезы стекают по щекам, но я откусываю кусок. Потом еще один. И каждый из них — черствый и соленый от моих слез.
— Что ты сделала, малышка? — раздается голос, прерывая мои всхлипы.
— Я… — всхлипываю. — Я была швеей. Раньше была швеей. — На моих губах появляется тень улыбки. — Лут всегда нуждался в помощи в плане моды. У меня был небольшой бизнес по продаже одежды. Моя лучшая подруга, участвует в Испытаниях, знаешь ли. Хотя, — я хмурюсь, — ты, наверное, вряд ли знаешь о ней, раз уж ты давно здесь. В общем, она добывала мне ткани, а я шила из них наряды. Конечно, я всегда позволяла ей первой выбрать что-то из того, что я создавала. Ох, а еще я сшила для нее жилет со множеством карманов, потому что, скажем так, она была опытной воровкой…
— Нет, малышка, — кажется, он раздражен. — Черт, ты действительно много болтаешь, не так ли? Я спросил, что ты сделала, почему оказалась здесь?
— Ох. Эм. Твоя догадка так же хороша как и моя, — говорю я, пытаясь прожевать жесткий хлеб. — Однажды я пыталась что-то украсть. Это закончилось плохо. Пэй все еще удивляется, как я могу быть такой ужасной воровкой, будучи Фэйзером, — я откусываю еще кусок. — Она всегда говорит, что если бы могла проходить сквозь стены, то была бы непобедимой. И очень богатой.
— Что, тебя просто бросили сюда без всякой причины? — он фыркает. — Не похоже, что ты Обычная или что-то в этом роде.
При мысли о том, что это могло случится с Пэйдин, у меня внутри все переворачивается.
— Нет. Нет, я определенно Элитная. Но это мне здесь не поможет, — я смотрю на каменные стены и чувствую, как Безмолвие подавляет мои способности, из-за чего я не могу просто взять и пройти сквозь эти решетки.
Он вдруг становится серьезным.
— Интересно, что они собираются с тобой сделать.
— Что ж, — я поднимаю руки, чтобы он увидел, — они вряд ли смогли бы сделать что-то похуже.
— Да, — грубо произносит он, — я слышал, как это случилось.
— Тогда извини, что не давала тебе спать, — говорю я без особого энтузиазма. Он смеется, заставляя меня улыбнуться. — Ита-ак, — растягиваю я, — что ты сделал, чтобы оказаться здесь?
Я чувствую, как он смотрит на меня.
— Нечто, за что меня заслуженно отправили в это подземелье. В отличие от тебя.
— Люди могут меняться, — тихо говорю я.
— Не я.
— Не знаю, — весело отвечаю я. — Помощь незнакомцу — это, наверное, первый шаг к самосовершенствованию.
Почему-то мне кажется, что он улыбается.
— Как тебя зовут, малышка?
— Адина. Но мои друзья — точнее, подруга — зовет меня Ади8, — в ответ он лишь фыркает. — А тебя как зовут?
Его тон звучит почти обвиняюще.
— Почему тебя это интересует?
Я пожимаю плечами.
— Может быть, я пытаюсь завести еще одного друга.
Не знаю, почему, но он смеется над этим.
— Тебе не стоит со мной дружить, малышка. Все мои друзья умирают.
— Значит, тебе нужно больше друзей.
Еще один грубый смешок.
— Ты говоришь верные слова, малышка. Ладно. Меня зовут Ал.
— Ал? — повторяю я. — Это сокращение от чего-то?
— Понятия не имею, — он кашляет, почти задыхаясь. — Никогда не разговаривал с родителями. Сколько себя помню, я всегда был сам по себе.
— Понятно, — тихо отвечаю я, вспоминая, что тоже никогда не знала своего отца. Мое молчание, кажется, выбивает его из колеи и заставляет его заговорить.
— Да, и у меня нет друзей, которые могли бы дать мне прозвище.
— Ну, теперь у тебя есть, А9.
— Что? — переспрашивает он. — Разве это не твое прозвище, малышка?
— Да, данное мне Пэй. А ты, похоже, остановился на слове «малышка».
Он смеется, и этот звук заставляет меня улыбнуться.
— Ты абсолютно особенная, ты знаешь об этом, малышка?
Я кидаю остатки буханки в его сторону и наблюдаю, как он неохотно ее поднимает.
— Спасибо, А. Я…
Тяжёлые шаги эхом отражаются от стен темницы, заглушая мои слова.
Дверь камеры распахивается, и меня внезапно окружает толпа Гвардейцев. Двое из них поднимают меня с земли, не обращая внимания на мои сломанные пальцы. Я кричу, пытаясь защититься от них руками, и…
Вдруг начинаю задыхаться.
Они заткнули мне рот чем-то, похожим на хлопковую тряпку, которая заглушает мои крики, пока они тащат меня из камеры в коридор. Я в ярости, мои глаза встречаются с глазами Ала по ту сторону решетки. Теперь я вижу его лицо, покрытое морщинами и наполненное тревогой. Он качает головой, съежившись в своем углу.
Все его друзья в конечном итоге погибают. И я начинаю думать, что я не исключение.
Он отворачивается от очередного обреченного друга, его образ размывается, а мои веки начинают смыкаться.
А затем…
Затем ничего.
Тьма и ослепляющая боль — это все, что я помню.
Глава двадцатая
Макото
Люди выстраиваются на пути к Чаше, словно на параде. Солнце опаляет мою склоненную голову, отчего я покрываюсь потом. Оглядываюсь вокруг, рассматривая сотни илийцев, появляющихся со всех сторон. Кажется, что все трущобы собрались, чтобы увидеть исход финального Испытания.
Я чувствую давление каждой способности, что прибавляет весу ногам. Следуя за течением, я сливаюсь с окружающими фигурами и продолжаю путь к возвышающейся арене. При других обстоятельствах дорога заняла бы чуть больше часа. Но с такой толпой и их раздражающей способностью передвигаться как можно медленнее, это занимает гораздо больше времени.
К тому времени, как мы подходим к одному из многочисленных тоннелей, ведущих в Чашу, солнце достигает самой высокой точки. Покрытая бетоном арена выглядит холодной и неприветливой.
Разговоры и шаги эхом отражаются от арки тоннеля, через который мы проходим, прежде чем перед нами приподнятая над Ямой.
Ряды сидений, тянущихся к небу, заполнены тысячами ликующих Элитных. Размер этого места сам по себе устрашает, не говоря уже о том, что происходит ниже, в самой Яме. Гигантский лабиринт из зловещих живых изгородей тянется вдоль песка, окружая большую площадку в центре.