Мы вернёмся (Фронт без флангов)
Командовала в доме Эльза. Генерал блаженствовал, что красивая жена вводит его в круг подлинных хозяев страны, что ему стали завидовать. Обязанности управляющего исполнял преусердно. Деловым союзом дорожил, старался угождать жене, угадывать ее желания, но скоро убедился, что это невозможно: Эльза продолжала жить своей жизнью. По-прежнему почти ежедневно устраивались кутежи, пикники. Как и раньше, Эльзу окружали молодые люди. Это, собственно, мало тревожило фон Хорна. Он был очень честолюбив, смысл жизни видел в том, чтобы пробиться в высший свет, и эта мечта его исполнилась. Тревожило иное: фон Хорн никак не мог привыкнуть к тому, что его жена ни в чем ограничивать себя не желает да и не умеет, и ужасался ее тратам. Однажды, не выдержав, очень осторожно, начав издалека, попытался внушить Эльзе, что, если она не умерит свои траты, они разорятся.
– Разве? – удивилась Эльза. Она назвала общую сумму капитала, который она принесла в приданое, и иронически поинтересовалась; не случилось ли что с деньгами? Фон Хорн поспешил заверить, что деньги не только в надежной сохранности, но и дают солидные проценты.
– Что же вас тогда беспокоит, мой генерал? – усмехнулась Эльза. – Если я стану тратить вдвое, втрое больше, и тогда мы разоримся только лет через шестьдесят – семьдесят.
Фон Хорн впервые понял, к какого размера состоянию он прикоснулся. И, сделав для себя вывод, он стал еще осторожнее с молодой супругой.
До него доходили вести о ее неверности, это его мучило, но он считал за благо молчать, ибо превыше всего честь семьи.
Единственное, что его пугало, – огласка. Огласка, публичный скандал могли повлиять на карьеру. Знакомства Эльзы были беспорядочны, рискованны. Фон Хорн подобрал себе красавца адъютанта, посчитав за благо все замкнуть в узком треугольнике, растворив опасность в банальной ситуации.
Крюге не знал, какая ему предопределялась генералом роль, и, вступив в нее, мучительно колебался. Нет, не угрызения совести мучили его. Он боялся генеральского гнева. Эльза действовала смелее. Красавец адъютант ей приглянулся…
Каждая поездка в Берлин превратилась для Крюге и в наслаждение, и в мучительный страх…
Вечером Эльза и мать занялись подсчетами. Их интересовало, сколько чистой прибыли принесли им фронтовые посылки фон Хорна. Результаты привели в восторг.
Увлечение подсчетами было столь велико, что они не услышали, как к особняку подкатила машина, как шаркнули шины колес, внезапно укрощенных тормозами. И только стук извлекаемых из машины чемоданов и ящиков да бойкие распоряжения, которые майор Крюге отдавал шоферу, заставили выглянуть в окно. Новая волна радости охватила их. Обе бросились по лестнице вниз, открыли парадную дверь и бросились обнимать Крюге. Затем увели в гостиную, усадили за стол, стали угощать.
Крюге, потягивая коньяк, неторопливо рассказывал о событиях на фронте, о самочувствии фон Хорна, о знакомых. Когда умолкал, женщины наперебой засыпали его вопросами. Они интересовались, скоро ли доблестные войска фюрера разделаются с русскими варварами.
Не без гордости майор отвечал:
– Все будет так, как решил фюрер.
Осушив бутылку коньяка, майор запил его чашечкой черного кофе, задымил сигарой.
Уходя, он поцеловал пухлую руку Плейгер-старшей.
Набросив на плечи пелеринку из русских чернобурок, за Крюге выпорхнула раскрасневшаяся Эльза. На крыльце майор поцеловал ее в щечку.
– До завтра, милая крошка!
Эльза обвила его шею. страстно поцеловала в губы и решительно ответила:
– Только сегодня.
– Я чертовски устал, – виновато оправдывался Крюге, – боюсь, испорчу радость встречи.
– Только сегодня! – настаивала Эльза. – Я жду вас ровно через час. – Она протянула Крюге ключ от двери. – Входите, как рыцарь, – а сама подумала: "Презренный трус!"
Крюге наспех передал матери русские сувениры – сало, сливочное масло, коньяк, сосиски, пшеничный хлеб, а золотые вещи украдкой спрятал в сейф. Сославшись на срочное дело, выскочил на улицу. Чтобы не вызвать подозрений, назвал шоферу улицу, откуда дворами можно было пройти к особняку Эльзы.
"Входите, как рыцарь", – вспомнил он слова Эльзы, когда увидел знакомый особняк, всякий раз заставлявший сильнее биться сердце. "И все-таки я войду неслышно, – решил он. – Таинственность всегда разжигает страсть".
Эльза сидела возле камина.. Пышные волосы прикрывали обнаженные плечи. Языки пламени играли на ее красивом лице. Крюге стоял в дверях и невольно любовался. Сделал шаг, два. Она услышала, повернула голову.
– Вернулись?
– Кто же устоит против такого соблазна? Я вечно хочу быть с тобой… с вами.
– Можешь называть меня на "ты".
– Если только наедине. Для посторонних я всего лишь адъютант вашего мужа.
– Разумеется, – сказала Эльза. – Русские еще неполностью отбили тебе умственные способности.
Крюге растерялся. Не зная, что делать, оглядел комнату.
Мягкие ковры, в которых утопает нога. Стоит поздняя осень, но здесь, на столиках, на полу, – вазы с весенними яркими цветами. Их доставляют сюда на самолетах из южных стран. Свет погашен. Лишь в камине пылает огонь. Колеблющееся пламя от березовых поленьев, специально заготовленных в России, причудливо озаряет спальню, волшебное вместилище острых ощущений.
Крюге, ступая на драгоценные ковры – их прислал из России фон Хорн, – всегда стеснялся, что он в сапогах. Но Эльза требовала, чтобы он приходил к ней обязательно в походной форме.
Однажды, расшалившись, облачила его в железные доспехи тевтонского рыцаря, надела тяжелый шлем, опустила забрало и заставила что-нибудь говорить. Сама же с любопытством избалованного ребенка вслушивалась в приглушенный железной маской голос.
Он входил сюда и забывал обо всем. Тревожные дни на Восточном фронте, где пуля стережет на каждом шагу, заботы о генерале, сводки, телефонные звонки, почти беспрерывная канонада – все отступало в небытие. Оставалась Эльза – прекрасная, чарующая, доступная и недоступная. Огромная пропасть разделяла их, и Крюге всегда помнил об этом.
И вдруг сегодня пропасть исчезла.
Эльза, лежа на его руке, тихо сказала, что ждет ребенка, ребенка от него.
– Он будет здоровым, красивым, как я, он будет настоящим арийцем, как ты, хозяином мира, – говорила она с неожиданной для нее нежностью.
Крюге ужаснулся дерзости своих надежд.
Эльза шептала:
– Береги себя! На фронте стреляют…
Он отлично знал, что на фронте стреляют, знал, и как стреляют. Но он знал и то, что командующий армией так же уязвим, как и любой офицер, и любой солдат…
11
Фон Хорну позвонил начальник канцелярии гаулейтера Украины Эриха Коха и сообщил, что к нему направлен новый начальник гестапо оберштурмбанфюрер Отто Кранц. Он сообщил также, что Кранц – родственник их шефа, и просил оказывать ему всяческое содействие, а главное – оберегать от партизан.
Когда разговор, происходивший в присутствии только что вернувшегося Крюге, был закончен, он не положил – швырнул трубку на рычаг.
– Что делается! – разводя руками, говорил генерал. – Я, военный человек, командующий армией, должен воевать, а мне вменяют в обязанность охранять различных там гестаповцев. И только потому, что они… Нет, вы только подумайте!
В отекших глазах генерала Крюге видел и обиду, и возмущение, и растерянность. Он хорошо понимал, что генерала заставляют делать то, что он не должен делать, но мнение свое фон Хорн почему-то высказал не начальнику канцелярии гаулейтера Украины, а лишь ему, своему адъютанту.
Как бы перехватив мысли Крюге, фон Хорн подумал: к кому он апеллирует? Только сейчас до сознания дошла мысль: он, генерал армии фюрера, где дисциплина – закон, жалуется адъютанту. Разве допустимо такое? Сколько раз он ловил себя на том, что не всегда сдерживает свои чувства в присутствии адъютанта. Понимая, что опять допущен промах, что Крюге может по-своему истолковать его слова, во вред ему, генерал тоном обиженного произнес: