Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

Мы чистим и холим каждую деталь боевого снаряжения : винтовки М-14, брезентовые ремни, ранцы, фляжки, столовые принадлежности, плащ-палатки, подсумки, обоймы для патронов, полотнища малых палаток, шанцевые инструменты и каски.
Аккуратно выкладываем всё это на туго заправленных койках согласно инструкциям солдатского наставления.
Скребём стены казармы. Подметаем, вощим и натираем пол. Моем окна. Стираем пыль с подоконников и балок перекрытия на потолке. Испражняемся, моемся, бреемся и чистим, чистим, чистим зубы.
Туалет должен быть чист. Хромовые и латунные ручки, другие металлические части начищаются пастой. Мы оттираем умывальники и зеркала в уборной. Выставляем ботинки в ровные ряды. Полируем пряжки и драим обувь.
Мешки для грязной одежды должны быть завязаны вот так. Тумбочки должны быть открыты, а носки и нижнее бельё сложены определённым образом.
Наконец, всё блестит и сияет, мы облачаемся в парадную форму цвета хаки и осматриваем друг друга.
В 08.00 Дуган лично инспектирует казарму. Тщательнейшим образом осматривает нашу форму, выискивая малейший изъян : незастёгнутую пуговицу, развязанные шнурки, плохо начищенные бляхи, тусклую обувь.
Мы потратили двенадцать часов, готовясь к смотру. Нервничаем. Скорей бы всё кончилось! И вот, кажется, всё готово…
Инспекция, помимо индивидуального осмотра, предполагает проверку умения работать в команде. Начало в 09.00. Мы выстраиваемся у коек по стойке 'смирно'.
Лейтенант Даннер начинает. Проводит пальцем по подоконнику и делает вывод, что казарма грязная.
Не верю своим ушам. Ведь ни единого пятнышка! Чище, чем в хирургическом отделении. Да я бы ел с такого пола!
В одном мешке среди грязного белья Даннер находит две растаявшие шоколадки. Мешок принадлежит Дэвиду Де-Груту, призывнику из Сагино, штат Мичиган. Лейтенант грозит Де-Груту, что весь взвод заплатит за этот его faux pas.
Даннер продолжает инспекцию и дёргает за углы одеял : достаточно ли натянута постель. Подходит к койке Джерри Джонсона.
Джонсон, восемнадцати лет, из Сандаски, штат Огайо, так застенчив, что не смог бы отстоять своё мнение в споре с набитым болваном. Для него связать пару слов – уже праздник красноречия. Он может бздануть и исчерпать тем самым свою недельную словесную квоту. Если Дуган врежет ему подзатыльник за неверный шаг, то пройдёт десять секунд, прежде чем он скажет 'ох!'.
Это нервный малый с прыщавым лицом. С начала обучения мандражирующий по каждому поводу. Но он добрый парень. В этом ему не откажешь. Вежливый. Отзывчивый. Дружелюбный. Все любят Джонсона. Только вот службу в армии принимает близко к сердцу.
Мы подтруниваем над ним и называем Джоном-Трясуном, и сегодня он дрожит как осиновый лист.
Даннер приближается к Джону-Трясуну и глядит прямо в глаза. Сначала с одной стороны, потом с другой. Джонсон не шевелится. Замер, как индеец у входа в табачный магазин. Смотрит прямо перед собой в одну точку на стене, как учили.
Десантник Даннер, дважды награждённый во Вьетнаме, вынужден смотреть на Джонсона снизу вверх. Они похожи на Матта и Джеффа. Рост лейтенанта всего 170 см, а тощего, как шомпол, Джонсона – почти два метра : достаточно, чтобы ловить сетью гусей.
– Господи, Джонсон! У тебя лицо, как пицца, блин. Ты что, не умываешься?
– Никак нет, сэр. То есть я имел в виду так точно, сэр.
– Чего ты трясёшься, Джонсон? Болезнь Паркинсона?
– Я не трясусь, сэр.
– ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ДЖОНСОН, ЕСЛИ Я ГОВОРЮ, ЧТО ТЫ ТРЯСЁШЬСЯ, ТО ЗНАЧИТ ТЫ, БЛЯ, ТРЯСЁШЬСЯ!
– Но, сэр…
– ЗАТКНИ СВОЮ ВОНЮЧУЮ ДЫРКУ, МАТЬ ТВОЮ!
– Слушаюсь, сэ-э-эр…
Джонсон не красавец. Кривая улыбка красуется на большой голове, напоминающей кривобокий помидор, уши – цветная капуста, а брови будто моль побила.
Даннер осматривает койку Джонсона. Хлопает по одеялу. Очень даже ничего. Господь свидетель, Джонсон старался. Никто не работает усерднее Джона-Трясуна. Никто не вызывается чаще него на работу по казарме. Однако это был чёрный день для него…
Даннер медленно отступает назад, разглядывая койку, ещё раз бросает взгляд на Джонсона, который дрожит сильнее прежнего, и приходит в ярость.
 
Он переворачивает койку Джона, разбрасывая вещи во все стороны. Рвёт одеяла и срывает простыни с матраса, пинает столовые принадлежности, которые так тщательно чистились и укладывались, и они, гремя и подскакивая, летят в другой конец казармы.
Челюсть моя отваливается до самого пола. Мне очень жаль Джонсона, но ничего поделать нельзя.
– ЧТО С ТОБОЙ, ДЖОНСОН? ЯЙЦА В УЗЕЛ ЗАВЯЗАЛИСЬ? ШКУРУ СВОЮ НАПЯЛИЛ ШИВОРОТ-НАВЫВОРОТ? МОЗГИ ТЕРМИТЫ СЪЕЛИ? ИЛИ ЖОПА УТРОМ ПОРВАЛАСЬ?
– У меня просто сегодня плохой день, сэр, – улыбается Джонсон, пытаясь обратить всё в шутку.
– ДЖОНСОН, ТЫ ТАК ЖАЛОК, ЧТО Я НЕ МОГУ НА ТЕБЯ СМОТРЕТЬ!
Джон-Трясун не выдерживает такого удара. Он пучит глаза, как теннисные шарики. Кажется, ему не хватает воздуха. Дрожит, как паралитик. А зубы стучат, как дешёвые вставные пластмассовые протезы.
– Та-а-ак точно, сэ-э-эр, – выдавливает он.
Джонсон неуклюже пытается извиниться.
– Извините, сэр. Я всё исправлю…
– ЗАТКНИСЬ, ДЖОНСОН! ТЕБЕ СЛОВА НЕ ДАВАЛИ, – выплёвывает Даннер.
Сержант Дуган с ненавистью смотрит на Джонсона, готовый прикончить его.
– Сержант, – говорит Даннер.
– Да, сэр.
– Твой взвод сплошной бардак. Я не буду дальше осматривать.
– Так точно, сэр, – щёлкнул каблуками Дуган, замирая по стойке 'смирно'. – Я прослежу, чтобы солдаты получили соответствующие взыскания, сэр.
– Проследи уж, СЕРЖАНТ! – рычит Даннер, стремительно выходя в дверь.
Дуган свирепо смотрит на нас. Мы получили 'неуд' за первый армейский смотр. Мы по-прежнему придурки и неудачники. Никогда не стать нам солдатами…
– О, дружище, – шепчу я соседу, – теперь мы в говне. Дуган сожрёт нас и косточки выплюнет…
В тот вечер и всю следующую неделю после ужина мы отрабатывали то, что Дуган назвал 'маршем с сундучками'. Нужно было притащить сундучки на беговую дорожку и, взвалив на плечи, с полным боевым снаряжением бежать рысью добрую милю. Тот, кто отставал, ронял ношу или просто спотыкался, должен был бежать вторую милю.
А Дуган трусил рядом с банкой пива в руке.
– ШЕВЕЛИСЬ, ДАВАЙ, ДАВАЙ…БЕЖАТЬ, ПОКА ЖОПА НЕ ОТСКОЧИТ, СУКИНЫ ДЕТИ, А ТО ПОЛУЧИТЕ 45-ЫМ РАЗМЕРОМ ПО МЯГКОМУ МЕСТУ.
В пятницу, в последний вечер наказания, Дуган сообщил, что по результатам смотра 2-ой взвод признан самым плохим из-за Де-Грута.
– Эй, где этот козёл? Где Де-Грут? – посыпались вопросы.
– О, – дьявольски улыбается Дуган, – сегодня я освободил рядового Де-Грута от 'марша с сундучками', ребята. Он сказал, что не хочет бегать, что у него болит голова, что ему надо развеяться, поэтому я дал ему отдохнуть…
– Почему это? – спросил кто-то. – Чем он сейчас занят?
– Думаю, шарахается где-нибудь с девкой.
У Дугана садистское понятие о справедливости. Он сам поставил Де-Грута в такое положение, не позволив бежать в последний вечер. Он хотел, чтобы мы проучили Де-Грута за то, что прятал шоколадки в грязном белье.
И Де-Груту устроили тёмную. После отбоя трое парней потащили его за казарму. Шестеро других, прячась в тени, накинули ему на голову одеяло и всыпали по первое число этому сладкоежке из Сагино. Одного поставили на шухере, чтоб свистнул в случае чего.
Конечно же, мимо никто не проходил.
Дуган сидел в своей комнате, пил пиво, и, посвистывая, чистил обувь. Экзекуция, наверное, звучала музыкой для его ушей. Он никогда потом об этом не заикался, а Де-Грута больше никто не видел в роте с шоколадкой. Однако синяки с его тела сошли только через несколько недель.
Джонсон тоже не избежал наказания. Трясун целую неделю по два часа кряду ежедневно нёс пожарную вахту в придуманной Дуганом униформе.
Обмундирование состояло из белых трусов, ремня, ранца и боевых ботинок, на лицо надевался противогаз, а на плечо вместо винтовки вешалась швабра.