Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

– Гррр, мне не хочется…
– Очень жаль, дорогой. Тогда, значит, ты вытянул несчастливый билет.
– Это нечестно, Тельма.
– Нечестно? Иди дрочи, накачивай свою колбасу. Подумаешь!
*****
Как-то вечером, через несколько дней после возвращения с Нагорья, мы с Билли Бауэрсом собрались прошвырнуться за ворота. Мы накурились "камбоджийской травки", на небе светила луна, круглая и толстая, и нам показалось, что опять настала пора охоты на тёток, чтоб сотворить им какую-нибудь пакость вместо любви…
Другая луна, другая тётка.
– Скажи, Билли, мой мальчик, хорош ли ты в постели?
– Кончно, джи-ай. Такая мелочь : да я расшевелю любую бабу.
– И тебе нравятся тугие письки?
– Ну, всё зависит от ситуации…
– Я знаю здесь поблизости одну горячую куколку, у которой дырочка не больше вишенки. Любишь целок?
– О да, обожаю.
– А, может, тебе нравятся широкие мандищи, чтоб яйца в них болтались, как пара галош? Билли, я знаю бабу с такой огромной дыркой, что сунь туда голову, спой йодль – и услышишь эхо. Знаю, тебе нравится минет, друг, так вот есть ещё одна камбоджийская цыпка, которая так заглотит твоего петушка, что шерсть на жопе дыбом встанет, – вот уж точно, бля! Губастую малышку на твою шишку – что ты об этом скажешь, Билли?
– Ну, ёптать, звучит заманчиво…
– Или ты, кореш, космический исследователь? И тебе нравится жрать их сырыми, как гребешков и устриц? Так есть же у меня толстуха! Её манда на вкус такая сладкая, как мамкин персиковый морс, ей-богу, не брехня…
– О, ты мне нравишься, джи-ай!
Мы брели от борделя к борделю, требовали показать "товар" лицом, и девки не отказывали. Ведь раздевающие взгляды и изучающие шлепки – это часть игры.
Одним задирали блузки и щупали грудь, другим снимали трусы, пока не надоело.
– Может, ты хочешь трахнуться вон с той шмарой, Билли? Бьюсь об заклад, ей нравится сосать большие члены, взгляни-ка на её губы…
– Да у неё триппер, по глазам видать, – хмыкает Бауэрс.
– Чудный диагноз ты ей поставил, Билли. Зря ты не врач.
– М-да…слишком узкая, солнышко, ты не сможешь принять американца, – говорит Бауэрс, сунув средний палец в манду чувихи, словно какой-нибудь бригадный генерал, проверяющий во время полного смотра ствол винтовки на предмет грязи.
– Откуда ты, прелесть моя? Из Дананга? Никогда не слыхал о таком.
– У тебя на лобке мало растительности, красотка, извини, но ты там лысая, как бильярдный шар. А я люблю мохнашек. Наверное, тебе следует записаться в клуб волосатых…
– Милое личико, а вот сиськи слишком маленькие. Си-си, да, си-си маленькие! Как мне с ними забавляться восемь часов?
Мы смотрели на девок с "улицы 100 пиастров" как на безликие приёмники семени, существовавшие только для снятия полового напряжения. Это не имело ничего общего с сексом. Это было больше сродни страху, власти, принуждению и опасности.
Наконец, нам понравились две девчонки, и мы сторговались с мамасан, которая могла быть такой же упёртой, как какой-нибудь косноязычный председатель совета директоров на родине.
Ещё одна девка, ещё один скальп…
Да, мы достаточно накачали этих сучек семенем, чтоб сотворить ещё один Вьетнам. Чёрт бы их побрал!
Я спросил имя у молоденькой девчонки, за которую заплатил.
– Ко Май, – сказала она.
– Сколько тебе лет, Ко Май?
– Я шестнадцать…
Я наблюдал, как она разделась, прыгнула в постель и, приглашая, широко раскинула ноги, словно двери салуна.
– Хочешь трахнуть меня? – спросила она.
– Да, да, подожди минутку, дорогая…
Вдруг меня захлестнула ненависть к ней. И к себе – за то, что я собирался сделать.
Девчонка покачала грудями – "поймай маня и трахни" – потом хлопнула себя по животу, груди её выпятились, и она спросила, не желаю ли я взять её сзади, как азиатский медведь.
– Не сейчас, крошка. Просто перевернись и дай мне посмотреть на тебя.
Она перевернулась.
– Господи, да это стрёмная сука, – крикнул я в соседнюю комнатушку. – Хорошие сиськи, без всякого сомнения, славная маленькая попка, но у неё вагинальные выделения с запахом. О Боже, её киска воняет, как мешок, полный дохлых скунсов!
 
– Во Вьетнаме всё дурно пахнет, Брэд…
– Да, ты прав.
Я покажу этой шлюшке вот этой елдой, что значит презрение. И я вставил ей по-миссионерски, без прелюдий.
О, скажи, видишь ли ты
При первых лучах зари…
Я овладел ею неожиданно.
– Эй, полегче, солдат, – вздрогнула она.
Я опять всадил ей, жёстко и глубоко, как штык.
– О-о-о-о, choi oi! – заголосила она.
Что мы так гордо встречали
При последних лучах заката…
Бей, коли, руби, парируй, крути, вынимай, бей, коли, руби. Забавно! Это напомнило мне детство, когда я лупил палкою по жабам!
И красной ракеты свет,
И рвущая воздух бомба …
Я вонзил сильнее. Стал двигаться жёстче и быстрее…потом вынул, перевернул её и вошёл сзади, как разъярённый медведь.
Мы доказали той ночью,
Что флаг наш по-прежнему там…
Я вставлял ей снова и снова, больно и быстро, обхватив её своими лапами…бей, бей, коли, коли, отскакивай, вонзай, вонзай, глубже, крути…твёрже, быстрей. О, Боже…
Дух штыка – убивать. Убей! Убей! Убей! Убивать – весело…
Ну-ка скажи, видишь ли ты,
Как вьётся наш звёздный стяг…
Мои руки рвали её грудь. Схватив девку за бёдра, я мотал её туда-сюда, как куклу, насаживая на вертел и пытаясь разорвать изнутри на мелкие кусочки.
Чёрт возьми, сука! Получай! Получай! Получай!
– Придурок, скотина, – визжала она, пытаясь освободиться от моей хватки.
Сама ты дура, гадина! Я покажу тебе. Сделаю в жопе ещё одну дырку. Ты не зря получишь свои 300 пиастров. Вот моя винтовка! Нравится? Завтра тебе уже не будет так приятно срать на улице…
Сильнее, ещё быстрее …пыхтя, сжимая в объятиях, дрожа, судорожно подёргиваясь, содрогаясь в непроизвольных спазмах, я подходил к концу – ближе, ближе; и вот я вынул и снова вогнал ей по самые помидоры – и взорвался, как гигантская звезда из далёкой галактики. О Господи, я кончаю, кончаю, кончаю, я заодно со Вселенной, вот оно – просветление…
Через страну свободных
И родину смелых людей…
Я полежал на ней, не помню сколько, пытаясь успокоить дыхание. Наконец, Ко Май оттолкнула меня. Я закурил и опустил ноги на пол : я весь чесался от спермы, вытекшей из неё на меня, ко мне лип всякий мусор с матраса, как на бумажную мухоловку-липучку.
Я наблюдал, как подмывается Ко Май, освобождаясь от моего семени.
Да, сказал я себе, такие вот дела : она лишь вычищает мою смазку, готовясь к следующему солдату, который бьёт копытом, чтобы за 300 пиастров выплеснуть в неё накопившееся. Её влагалище – это туалет, и она приводит его в порядок. Всё это было довольно гадко, как будто после страстного поцелуя вдруг вытираешь губы и сплёвываешь, чтобы избавиться от дурного привкуса и инфекции.
Я вспоминал о Шарлотте всякий раз, когда был с проституткой. И мне становилось стыдно и противно за то, что я делал. Тяжёлая грусть охватывала меня. Шарлотта. Потерянная навеки. Мне больше никогда не видеть и не касаться её. Единственная реальность здесь – девочка-подросток Ко Май, которая смывает мою сперму в таз, а потом выплеснет её в переулок – к собачьему дерьму и битому стеклу.