Всемирный следопыт 1926 № 08

После обеда я взял с собой одного матроса и отправился в лодке на ту сторону мола «ловить рыбу», как я об'яснил капитану. Когда мы скрылись от шхуны за молом, я повернул прямо к берегу.
— Томми, — сказал я матросу, — подожди здесь немного с лодкой, я скоро вернусь.
Мы пристали у самой Обезьяньей Горы, и мне приходилось итти через все кладбище, чтобы добраться до больницы, лежавшей на мысу. Это было ужаснейшее кладбище. Видно было, что люди торопились зарывать покойников. Некоторые гроба были едва прикрыты землей, а местами я встречал еще худшее зрелище: из-под земли торчали края наполненных трупами мешков. Всюду была насыпана известь, но воздух был все-таки ужасен.
Миллер содрогнулся и одним глотком осушил стакан.
— В больнице койка Джима уже была занята кем то другим. Сестра взглянула на меня, сложила руки крестом и закрыла глаза. Я понял: она хотела сказать, что он умер. Она показала мне два пальца. Я понял: «он умер два дня тому назад».
Добрая девушка отвела меня к фельдшеру, который говорил по-английски. Как он говорил, об этом здесь не стоит упоминать. Хорошо, что он хоть понял меня, особенно после того, как я показал ему доллар. Я попросил его указать мне могилу Джима. Если я уже ничего не мог сделать для него, я хотел зарыть его, как следует.
— Его еще не хоронили, его зароют ночью, — сказал фельдшер, — сегодня у нас уже полный комплект.
— А где же он? — спросил я.
— В мертвецкой! — ответил фельдшер, указывая вниз.
— Я хочу видеть его, сведите меня туда.
— Это запрещено. Он уже зашит в мешок, и, потом, вы можете заразиться.
Я понял, что он хотел этим сказать, и показал ему второй доллар.
* * *
Мы пошли. Фельдшер отворил дверь, и мы спустились в подвал. Трупный запах так ударил мне в нос, что я отступил; тяжелее и печальнее того зрелища, которое я увидел, мне не случалось видеть ни прежде, ни после этого.
Миллер опять содрогнулся и прервал рассказ.
— Мне кажется, что вы устали, — обратился он к калеке, продолжавшему тиранить свой инструмент. — Вот вам монета, попробуйте перестать!
Но старик принял деньги за поощрение, и Миллер кончал свой рассказ под звуки какого то танца, сыгранного бешеным темпом. Миллер больше не обращал на него внимания и продолжал:
— Сначала я не мог разобрать почти ничего, но постепенно увидел целую груду мертвых тел, сваленных в кучу кое-как, одно на другое. Мне было грустно, но во мне кипела злоба. И, сам не зная, что я делаю, я закричал так громко, как будто я находился на палубе, а Джим в такелаже.
Я один донес Джима до лодки, как десятилетнего ребенка.
— Джим Лаусон!
Фельдшер испуганно схватил меня за руку, — нас могли застать в мертвецкой. Слабым, едва слышным голосом Джим Лаусон ответил мне из темного угла:
— Боцман!
— Его зашили в мешок живого?! — воскликнул Джоэ. — Вот негодяи!
Миллер глубоко вздохнул и продолжал, не отвечая на вопрос:
— Он был так слаб, что не мог пошевелить пальцем, но узнал меня и попробовал говорить. Я один донес его до лодки, он весил не больше десятилетнего ребенка. Я мог даже бежать. На кладбище мы прошли мимо свежевырытой могилы, огромной ямы всего в два фута глубиной. Почва там так тверда, что и это стоит огромных усилий.
— Вот куда ты попал бы, Джимми, если бы буксир пришел за нами сегодня утром, — пошутил я, но Джим не слышал меня, и мне показалось, что на этот раз он был мертвым взаправду. Его голова, как камень, лежала у меня на плече. Но, когда я положил его в лодку, я увидел, что он дышет. Мешок и саван, в который его одели, мы оставили под кустом на берегу. Я покрыл его моей курткой, а Том положил ему на лицо свою соломенную шляпу, чтобы защитить его от солнца, и мы стали грести, что было сил. Он очнулся только на палубе, под парусом, куда мы уложили его. Ночью подул легкий юго-западный ветер, и мы поспешили выйти в море.
 
Во время плавания — мы шли в Порт-оф-Спейн — Джим быстро поправился, а после того, как мы просидели тридцать суток в карантине, он был уже настолько молодцом, что мог отправиться к консулу, где мы с ним наняли двух новых людей.
С тех пор мы не расставались с ним ни на море, ни на суше. А теперь вот все кончено!
Миллер умолк и опустил голову на руки. Одноглазый музыкант перестал играть, как будто понимал, что ему не следует мешать. Мы долго сидели, не говоря ни слова.
Джоэ первый нарушил молчание.
— Боцман, — сказал он, — вы говорили, что он думал о чем то, когда умер в тот раз.
— Да, да, — ответил Миллер. — Мы спросили его, о чем он думал, лежа на груде мертвых тел в покойницкой, и он ответил:
— Я думал, что я умер, и был очень рад, что успел наладить новый фоксель. В эту самую минуту я услышал, что меня зовут…
— Да, ребята, — сказал Миллер, помолчав минуту. — Жизнь хороша, но, как я уже говорил, слишком коротка. И я думаю, что немногие из нас могут сказать, как Джим Лаусон, что успели сделать свое дело… Пора на борт!
Он заплатил по счету, и я видел, как он, проходя, положил сдачу в карман одноглазого музыканта. Мы побрели к пристани, где тихо и печально, среди шумной гавани, качалось на волнах наше судно с флагом на стеньге.
* * *
Когда я вечером пришел на шканцы, чтобы прикрыть брезентами на ночь компас и руль, боцман как раз спускал флаг. Последнее дыхание ветерка осторожно развевало красивое полотно с красно-белыми краями и звездным полем. Прежде, чем спустить его, Миллер высоко поднял его под гафель. Там оно еще раз развернулось во всей своей красоте и потом, тихо колеблясь, опустилось вниз.
  
В Малайских джунглях: 
 
Ловля диких слонов. 
 
Приключения американского траппера Ч. Майера.
 
Решив заняться ловлей слонов на Малаккском полуострове, я приехал в Тренггану и поселился в небольшом домике, стоявшем на песчаном мысу между рекою и Китайским морем.
От местных жителей я узнал, что в области реки Тар-пу недавно видели стадо слонов в пятнадцать — двадцать голов.
Итак, я знал уже местонахождение стада. Теперь надо было приобрести для охоты на него не менее семи слонов ручных. Такое количество домашних слонов я мог достать только у султана.
На следующий день, сидя на веранде, я заметил скользившую по реке белую лодку, в которой сидело восемь обнаженных до пояса гребцов и один пассажир. Вскоре лодка пристала к берегу, и из нее вышел ее единственный пассажир. Приблизившись к моей веранде, он приложил руку ко лбу, в виде приветствия, и сказал, что султан хочет меня видеть и прислал за мною. Через полчаса я был уже у султана.
Он сидел на красной шелковой подушке и курил зеленую папиросу из крупно накрошенного табаку, завернутого в пальмовый лист. Небрежно кивнув мне, он ударил в ладоши. Сейчас же появился слуга, которому он велел принести для меня стул. Это было неуклюжее сооружение с твердым сиденьем и прямой спинкой, и я предпочел опуститься, по малайскому обычаю, на шелковую подушку, лежавшую на полу.
Султан снова резко и нетерпеливо забил в ладоши. Слуга принес кофе и печенье. Печенье было похоже на маленькие глыбы сахару и рисовой муки, смешанные вместе, при чем сахару было гораздо больше, чем муки. До приторности был сладок и кофе, состоявший почти из одной гущи. Но султан пил его с видимым наслаждением.
Наконец, он заговорил:
— Туан [8], — сказал он, — по близости водятся слоны. Стадо слонов голов в пятнадцать — двадцать видел в области реки Тар-пу сначала один человек, потом еще один, а затем еще один. Всех этих людей я знаю, и они не из тех, которые превращают маленькую истину в большую ложь. Я верю им, что слоны там. А ты, ловящий диких зверей, которых ты преследуешь, ты — здесь. Этот момент послан самим небом, чтобы я мог при твоей помощи увеличить имеющееся у меня стадо ручных слонов.