Всемирный следопыт 1930 № 05

Тетради с записями и карты атмосферных осадков на его столе сменились руководствами по кулинарии. Он советовался с знаменитыми поварами. Он заполнял научные бюллетени, которых никто не читал, рецептами изысканнейших блюд из манной крупы, которая также делается из твердой пшеницы. Он давал подробные наставления, как печь оладьи, указывал точную температуру для приготовления манного суфле, превозносил до небес холодный пуддинг из манной крупы, который особенно приятен на вкус, если его приправить гусиным жиром.
Но в конце концов главное назначение всякой пшеницы — давать продукт первой жизненной необходимости — хороший хлеб. И вот мельники Миннеаполиса и северо-западной области подняли вой по поводу новой твердой пшеницы, которая стала появляться на их мельницах. Камни, рассчитанные на обычные мягкие сорта пшеницы, плохо справлялись с твердой кубанкой.
— Она настолько тверда, что наши жернова не в состоянии ее размолоть! — кричали они.
Они стали отчаянно ругать Карльтона и прозвали кубанку «пшеницей-ублюдком».
Тогда Карльтон отправился к ним. С широко открытыми горящими глазами он рассказывал им о мельницах на берегах далекой Волги, о том, что самый лучший хлеб в России выпекается из твердой пшеницы. Он шутливо ругался с ними. С подкупающей искренностью он обращался к их культурности, успокаивал и ободрял их.
Узнав, что один мельник в южной части Миннеаполиса размалывает твердую пшеницу, Карльтон пришел в неописуемый восторг, забросил все свои дела и помчался на мельницу.
Карльтон напек булок из двух сортов муки — из кубанки и твердой яровой пшеницы, дающей самую лучшую и популярную в Америке муку, и разослал их с соответствующими анкетами двумстам пятидесяти выдающимся людям.
Так он трудился в поте лица над своей тонкой и сложной задачей. Никогда еще ни одна научная работа не проталкивалась вперед с помощью таких странных, ненаучных и разнообразных приемов силами одного человека. Одинокий, под градом насмешек и проклятий, Карльтон протащил кубанку до решительного момента — до момента ее славной битвы с паразитом черной ржавчины.
  
VI. Победа за победой.
 
Даже когда Карльтон спал — и то ему снилась твердая пшеница. Он досмерти надоедал чиновникам из Департамента земледелия, с горящими глазами убеждая их в неподражаемых качествах кубанки. Он стал очень скучным и нудным человеком. Люди над ним смеялись. Но природа пришла ему на помощь.
С одной фермы на другую распространялась весть о стойкости и твердости кубанки.
— Чудеса! Эта проклятая трава растет без всяких дождей!.. Я собрал двадцать пять бушелей с акра в прошлом году! — рассказывали один другому дакотские фермеры.
Они начали сеять кубанку, несмотря на грошовую плату, которую давали за нее на рынке. Но они были еще слишком осторожны и консервативны: на один акр новой пшеницы они сеяли несколько акров старой — «красной свирели» и «голубого стебля», — не подозревая, что этим самым готовят блестящий эксперимент для Карльтона. Это было в 1904 году.
Снова подкралась эпидемия черной ржавчины. На фермах близ Арапаго в Небраске, где прожорливый паразит погубил все посевы «свирели» и «голубого стебля», неуязвимая кубанка приветливо кивала волосатыми колосьями, набитыми зерном. Так же обстояло дело по всей северо-западной области, в обеих Дакотах и до самых границ Саскачевана. Фермеры раскрыли рот от изумления. Даже мельники перестали зубоскалить.
Сам Карльтон был поражен этим неожиданным успехом. Он принес кубанку на Великую равнину для борьбы с засухой, он хотел превратить пустынные земли западных окраин в плодородные поля, чтобы накормить хлебом голодающих поселенцев. Но кубанка устояла вовсе не потому, что победила засуху, а потому, что отразила разбойничий налет черного паразита — ржавчины. По его расчетам кубанка должна была сослужить службу фермерам, живущим на юге, в сухой безводной местности вокруг Амарилло. Но она прекрасно прижилась и одержала блестящую победу также и в Дакоте, на далеком севере.
 
Из одной осененной тополями хижины в другую, по всей Дакоте пронеслась весть о чудесной новой пшенице, дающей хлеб в плохие годы.
— Вот, джентльмены! Вы видите, как они точно совпадают! — говорил Карльтон.
За пять лет урожай кубанки вырос до двадцати миллионов бушелей. И вот канзасские земледельцы стали поговаривать о новом чуде — твердой красной харьковской пшенице. Тот же Карльтон привез ее из России в 1900 году. Всю дорогу в Россию он ехал с таким чувством, словно что-то забыл там в первую поездку; его неудержимо влекли к себе места, лежащие далеко к северу от Таврической губернии, из которой канзасские меннониты привезли свою турецкую пшеницу. Он прибыл в город Старобельск, Харьковской губернии, где лето суше, а зима холоднее и ветреннее чем в Канзасе. Там он высмотрел один вид твердой пшеницы, который крестьяне сеют в осеннее время. Она была жесткая, тяжелая, с красным зерном, медленно всходила осенью, глубоко зарываясь корнями в чернозем и расстилая по земле молодые побеги, чтобы перехитрить злобные зимние ветры.
Почти без всякой борьбы ярко-зеленые посевы харьковской пшеницы разлились, как вода по гладкому кухонному столу, по всему западному Канзасу. А летом, после всех зимних ужасов, волнующиеся красно-золотые поля говорили уже о том, что разведение пшеницы в этой стране из неверной и азартной игры превратилось в интересное и важное занятие для людей, которые хотят работать, чтобы хорошо жить.
  
VII. Удары судьбы.
 
В то время как новая пшеница совершала триумфальное шествие по всей стране, одна из дочерей Карльтона заболела детским параличом.
«Я израсходовал все средства, какие только мог собрать, на ее лечение, — рассказывает Карльтон. — Я тратил пропасть денег на поездки к разным знаменитостям, которым я ни капельки не верил, но мистрис Карльтон на что-то надеялась».
Ясно, что ему приходилось брать взаймы, — ведь его жалованье было меньше трех тысяч долларов в год. Но правительство Соединенных Штатов и не думало помогать Карльтону. Ведь он открыл кубанку и харьковскую пшеницу… «в порядке служебного долга»!
Карльтон не стал просить помощи у своего хозяина — правительства. Он всячески старался выпутаться собственными силами, занимая деньги направо и налево. Он стал занимать небольшие суммы даже у своих товарищей по работе. Ему приходилось брать у одного, чтобы отдавать другому, и в конце концов он сделался предметом шуток даже для тех людей, которые его очень любили и знали, какой это исключительно честный человек.
Обремененный материальными заботами, он не мог уже внимательно следить за развитием и ростом охоты за пшеницей, которой он положил начало своими великими исследованиями. Но его конечно не прогонят со службы, — этого не может случиться! Ведь его двадцатилетняя работа увеличила хлебные богатства страны в десять миллионов раз. Урожай янтарно-желтой косматой сибирской пшеницы поднялся с двадцати до семидесяти миллионов бушелей в год! В 1914 году она была даже премирована на выставке, одержав победу над старой яровой пшеницей «красной свирелью».
В там же году половину всего урожая твердой озимой пшеницы в стране составляла красная харьковская — больше восьмидесяти миллионов бушелей. Передовая линия борцов с голодом на сотом меридиане могла теперь смеяться над свирепыми осенними ветрами. Доброе красное зерно харьковской пшеницы наполняло бесконечные обозы, двигавшиеся к железным дорогам — на Монтану, Охлагому, Небраску и в его родной штат Канзас. О, если бы эти люди только знали! Или если бы у Карльтона был свой человек в продажной буржуазной прессе! Или если бы он не был таким чудаком!..
  
VIII. Конец героя.
 
Дом Карльтона в Вашингтоне был продан с торгов за неплатеж по закладной. Он переехал с семьей в избушку с дырявыми стенами на реке Потомак.