Запах (сборник)
– Папа!
Над домом напротив возникла яркая точка. Звезда? Нет, звезды лишь хмурятся и молчат, а точка сперва гудит тихонько, потом гудение переходит в гул, в рокот, в клекот, и небесное безмолвие раскалывается напополам. Над крышами парит огненная птица.
– Папа! Папа!
Как же высоко она летит – и все равно девочка чувствует, как идущий от нее жар разливается по телу, растапливает лед в ступнях. Ближе и ближе, мимо смеющейся луны, над домом тети Наташи… а потом зачем-то вбок, не снижаясь, с каждым мгновением удаляясь от балкона, на котором стоит в одной пижаме четырехлетняя девочка с растрепанными волосами.
– Нет! Ты же обещал!
Птица несется прочь, такая же равнодушная, как и звезды. И взгляд, полный ужаса и тоски, не может ее удержать.
Тогда багровое, густое снова вскипает в душе девочки, пенится с яростью, уничтожает все переборки – и вырывается наружу визгливым криком:
– Нет!!! Вернись!!! Я ПРИКАЗЫВАЮ!!!
Моргнув напоследок, точка растворяется в темноте. Какое-то время еще доносится гудение, потом стихает и оно. Но пальцы, крепко сжавшие перила, девочка расцепляет не сразу – все ждет и ждет, пока лед не начинает ползти вверх по ногам, и стоять одной на балконе становится невыносимо. Утирая кулачком слезы, она шлепает к двери и берется за ручку.
Мягко касается барабанных перепонок знакомый звук. Девочка непроизвольно оборачивается – и глаза ее вспыхивают. Ликуя, она подбегает к решетке, скачет, вопит, не думая уже о спящей матери, потому что точка возвращается! Папа услышал! С протяжным ревом птица рассекает звездное полотно, и слышится в нем та же радость, что бурлит сейчас в торжествующем сердце ребенка. Птица становится все крупнее, разгорается все ярче. И девочка задыхается от счастья, зная, что все это только ради нее – ради нее папа обуздал огненную птицу, которая оглушает своим криком, и бросил сюда, к балкону, и вот она уже здесь, и можно различить синие буквы на стальных крыльях…
Папа обманул ее: птица жглась.
…причинам направил самолет на жилой квартал. Среди жертв трагедии есть дети.
Весна 2008 – январь 2009
На дальних рубежах
Я помню, ветер меня унес,И завертел, и закружил…Мы стоим на дальних рубежах. В окне тяжело переваливается холодное солнце, и мое сердце сжимается мерзлым комочком мяса. Его горячая реальность осталась в прошлом – там, за юго-восточным хребтом.
Горы, горы кругом, глухие камни и сутулые деревья. Когда-то сюда пришли люди, отвоевали у гор кусок костистой земли и возвели замок. Чехарда поколений продолжалась, пока мрак и стужа не превратили борьбу за выживание из труда тяжелого в труд бессмысленный. Кровь в жилах старых владельцев загнила, взорвались потоками убийств нарывы на фамильном древе, и замок опустел. Новые обитатели – волки, совы, мыши – слишком привыкли к одиночеству, чтобы внести хоть какую-то жизнь в осиротелые стены. Они приходили как гости. Приходили как воры. Сбившись кучками, слушали, как шатается по коридорам их давний знакомый – ветер. В подземельях он пристрастился к зловонным испарениям, они разлагали его душу, и теперь за чахоточный поцелуй ветра можно было поплатиться жизнью. Звери ушли, чтобы дождаться его в горах. Но он не вернулся.
Он бродил в высоких проходах, колыхал ржавые цепи, искал что-то под плитами, давно забывшими человеческую поступь. Он медленно сходил с ума.
Три месяца назад, серым ноябрьским днем, я отворил двери, и ветер набросился на меня, едва не сбив с ног. Вгляделся на одно мгновение. Исчез. Джейд за спиной охнул.
– Ты видел это?
– Да.
– Что это могло быть?
– Ветер.
Лицо Джейда сразу поскучнело. Может быть, он ждал, что я расскажу ему какую-нибудь легенду. Он был еще молод, и матушкины сказки еще будоражили его разум. Плохо. В сказках – одна правда, но приукрашенная. В сказках добро всегда побеждает.
– Не стой, разинув рот.
Коридор за дверьми раскрыл свои бледные ладони, и мы вошли. Я достал из мешка небольшой факел и запалил его. Матовые камни отказывались отражать свет. Замок давно замкнулся в себе. До нас ему не было дела.
Мы следовали проходом, отделенные от тьмы только шариком огня.
Коридор привел в просторную залу. Она была совершенно пуста. Минули дни, когда лилась здесь горячая кровь. Плиты пола поглощали наши шаги, будто здесь само понятие звука стало немыслимо, будто мы были всего лишь картонными марионетками, плетущимися по пыльной сцене. Стрельчатые своды вообще казались чьим-то горячечным вымыслом.
Мы обошли первый этаж, потом второй, третий, все башни и пристройки; мы поднимались на зубчатые стены, озирали север, юг, восток, запад. Мы исследовали весь остов каменного исполина, пока наконец не остановили выбор на сторожевой башенке, примостившейся у основного массива с северной стороны.
В замке давно уже не было никакой обстановки: не осталось даже дверей, и нам пришлось смастерить одну, чтобы закрыть вход в наше жилище.
Нам предстояло нести дозор в северных землях, где последние люди жили столетия назад. Мы проделали долгий путь, огибая заброшенные деревни и целые города, и чем дольше шли, тем фантастичнее казались южные провинции за нашими спинами. С каждой милей мы все глубже погружались в гнетущий, тревожный сон. В замке он перешел в летаргию, и по утрам, грызя мерзлые сухари, я не вспоминал об иной пище. Я в нее не верил.
Джейд оказался уязвимей. Возможно, его кровь была слишком горяча.
Часть припасов пришлось хранить под замком. Там стояла невыносимая вонь, источник которой для нас остался неизвестным, и я избегал спускаться туда. Джейд, напротив, изо дня в день бродил по подземельям с факелом, пытаясь что-то отыскать. Не знаю, какой смутный образ не давал ему покоя. Была ли это забытая хозяевами сокровищница или склеп, усыпанный истлевшими костями, но он упорно исследовал комнату за комнатой, лестницу за лестницей. Его пугала обнаженность верхних помещений, где взгляд мог долго блуждать с пола на стены, со стен на потолок и ни за что не зацепиться. Воображение требовало теней, шорохов, капель. Ничего этого не было. Только ветер, только цепи.
Внизу же у Джейда всегда оставалась надежда. Лицо его постепенно приобретало землистый оттенок, дыхание напитывалось зловонием, но снова и снова спускался он в темную утробу замка, чтобы вернуться ни с чем.
Однажды я нашел его в главной зале. Задрав голову, он мерно поворачивался – как стрелки часов, у которых заканчивается завод. Он не заметил моего приближения и продолжал монотонно бормотать: «Пусто… как пусто… боже, как пусто…»
Должно быть, это длилось уже долго. Я не стал его прерывать и вернулся в башенку.
Наши обязанности ограничивались присмотром за путями, какими никогда бы не прошел даже самый упорный враг, и делать было нечего. Однако меня однообразие не тяготило. Иногда я брался за книжку стихов – возможно, единственную в тех диких землях. Строки лениво торили дорожки в голове, и порою мне казалось, будто я вижу свои мозги, в точности похожие на морщинистые горы за окном…
Вечерами мы сидели у очага. Пламя обращалось в угли, оставляя нас в потемках, но я знал, что глаза Джейда открыты, как были открыты мои. Разговаривать друг с другом мы перестали после первой недели, поэтому слушали тишину – каждый на свой лад. К непрестанному посвистыванию в щелях мы уже привыкли и не замечали его.
Потом мы залезали в мешки, служившие нам постелью. Бывало, посреди ночи до меня еле слышно доносилась незатейливая песенка, какую поют на закате дети юга:
По зеленым дорогамИ черным холмамСолнышко прочь уходит.И придется ночьюБояться нам,Пока оно где-то бродит.