Запах (сборник)

Под нее я засыпал и снов не видел.
Как-то утром на месте окна я увидел слепое бельмо. Началась зима.
Сквозь решетки и бойницы струями проникал в замок снег. Первыми появились одинокие бугорки, которые можно было легко разбросать ногой, но наступление не прекращалось. Вскоре повсюду начали вырастать чудовищные сугробы. Они не сохраняли постоянной формы, перетекали из зала в зал, влекомые довольным ветром. Джейд, пошатываясь, бродил меж них, похожий то на больного великана, то на усталую куклу. Тихое движение, игра сахарного и серого завораживали его, и он забыл про свои подвалы.
Меня он тоже перестал замечать. Но в остальном все было по-прежнему. Я сидел с книгой в башне, он где-то пропадал.
Однажды Джейд отсутствовал так долго, что мне это показалось странным, и, отложив книгу, я вышел из комнаты. Звать его я не намеревался: после месяцев каменной немоты любой звук представлялся мне почти кощунством.
Идти было трудно. Местами заносы оказывались непроходимыми, и мне приходилось искать иную дорогу.
Замок изменился до неузнаваемости. Снег сгладил углы, лестницы превращались в мосты. Я петлял, кружил и незаметно заплутался. Я совался в один проход, шел, пока не упирался в тупик, потом возвращался, но не мог найти места, откуда начал. Снежные змеи находились в неустанном движении, лабиринт менялся каждую секунду.
А ветер все усиливался.
Впервые за эти месяцы мне стало страшно. Паника не находила выхода: бежать значило обречь себя на верную гибель. Мой разум наконец пробудился, но для того лишь, чтобы снова оказаться скованным. Понемногу я перестал что-либо различать вокруг себя и брел по снегу, как слепой котенок. О Джейде я давно забыл.
Поворот, сугроб, стена, проем, коридор, новый поворот…
Обессилев, я привалился к какому-то выступу и закрыл глаза, зная, что белое неистовство у моих ног продолжается. Я замерзал.
Из чувств остался только слух, и, приспосабливаясь, он открывал мне все больше и больше. В шуршащем потоке снега, казавшемся раньше молчаливым, я различал теперь отдельные течения, водовороты и быстрины.
Пошаркивание и шепот действовали убаюкивающе, и я был близок к беспамятству, когда на плечо мне упала рука. Обдало ужасом. Я отшатнулся и рухнул в снег, беспомощно барахтаясь, пытаясь выползти. Когда мне это удалось, я увидел Джейда.
Он стоял прямо, как столб, и было во всем его облике нечто каменное: даже глаза глядели слюдяными окошками. Ветер бил Джейду в спину, и снег, роящийся вокруг его фигуры, был похож на ореол. Одежды было уже не различить… Сколько часов проблуждал он, прежде чем я его хватился?
Зашевелились лиловые губы. Ледяная плева рвалась мучительно, неохотно, но щель, поначалу едва заметная, все ширилась и ширилась, пока не выпустила два хриплых слова:
– Убей меня.
Я мог только молчать – и смотреть, как текут, застывая, по известковой коже капельки крови.
– Убей меня.
Одна капля за другой сползали к подбородку, где они висли багровой сосулькой. Я смотрел на нее будто околдованный.
– Убей меня, или я убью тебя.
Я поднял глаза. Существо, стоящее передо мною, было безумно.
Тогда я бросился на Джейда и повалил его. Обдирая кожу на ладонях, я вцепился ему в волосы и бил головой о выступ, пока хватало сил. Кровь разлеталась брызгами, а вокруг метался ветер, вздымая снег, как какой-нибудь злой ребенок перья из разорванной подушки. Алое и белое сливались в такой удивительной красоте, что я задыхался от восторга.
Когда Джейд перестал дергаться, я припал к развороченному черепу и лизал горячую еще влагу, пока не согрелся.
Отбросив труп, я встал и пошел наугад. Ветер унялся, снег лежал спокойно, и вскоре я, не прилагая никаких усилий, нашел свою башенку, где забрался в мешок и забылся.
Я проспал долго. Буря прекратилась, и в глаза мне било утреннее солнце – казалось, впервые за тысячу лет. Пока я ел, потихоньку накатывало прежнее состояние. Последние события уходили из памяти, уступая место смутной дремоте.
Я взял в руки книгу, и снова поползли перед глазами чернявые строчки. Они сходили со страниц, облепляли меня с головы до ног и скребли крохотными лапками – тихо, но беспрерывно. Они прибывали и прибывали, скрежет становился все пронзительнее.
 
Вдруг я понял, что и на самом деле кто-то скребется в дверь. Стряхнув наваждение, я тихонько встал и подобрался к ней. Снаружи журчал ветер, но это не мог быть он один. И вправду, прошло немного времени, и звук возобновился. Я распахнул дверь и тут же сделал шаг назад.
Там был Джейд. Выглядел он так, будто кто-то заделал все его раны каменной крошкой и ржой; его набили как пугало. Тело стояло на четвереньках – жуткая пародия на человека, – и произносило одну и ту же фразу. Слова выходили сухими, шелестящими, как сквозняк под крышей:
– Убей меня…
Сам окаменевший, я отступал от двери, а он полз за мной, покачиваясь из стороны в сторону, и повторял, повторял:
– Убей меня, убей меня, убей меня, убей меня…
Джейд стал неспешно подниматься. Ветер заполнял его, проникая в отверстия по всему телу, делая из него живой улей. Вместо пчел лезли из глазниц крупинки костяной трухи.
– Убей меня, убей меня, убей меня, убей меня…
Я схватил топор, которым мы разделывали дрова, и одним ударом отсек Джейду голову. В ярких лучах солнца она шлепнулась на пол, как тяжелый плод. Крови на этот раз не было. Только мелкий сор сыпался из разверстой шеи. Ветер утих, как по волшебству.
Я изрубил его на куски (как выяснилось, в нем все же оставалось еще немного крови), сложил в мешок и выбросил в окно.
Меня трясло. В голове роились объяснения, я не мог остановиться ни на одном и сидел, обхватив плечи руками. Потом вскочил как ужаленный, захлопнул дверь и вернулся на то же место. Солнце вставало все выше, заливая комнату желтым светом. Было ужасающе тихо. Я смотрел в одну точку. Потом надоело, и я подошел к окну.
Камни у подножия замка были оголены, мешок лежал на них грязной тряпкой. От его содержимого не осталось и следа.
Я прислушался.
Где-то внизу засуетился ветер. Он обегал все закоулки, пустил в дело каждую щель. Голос за голосом включались в его симфонию, и вот уже весь замок гудел, как адский орган, привечая существо, которое в облаке снежных вихрей поднималось по замковым ступеням. Оно безошибочно определяло дорогу, ибо кто может знать дом лучше его хозяина?
Я взял топор и приготовился ждать.
Бросив последний взгляд за стены, я отхожу от окна. Вой нарастает.
Он возвращается снова и снова, и с каждым разом мои удары слабеют. Может быть, я умираю.
Но конца забаве не будет, ведь мы – я и ветер – стоим на дальних рубежах.
2005
 
Жар
 
– Мама?!..
Она сидит на кухонном полу. Затылок обращен к вьюге и мраку, плечи уперлись в подоконник, ноги поджаты. Окно распахнуто настежь. Ветер, поскуливая, задувает в комнату рои колючих снежинок. Но отопление работает исправно, и почти все они тают – кроме тех, что проникают ей за ворот свитера или запутываются в волосах. Ее сын мучительно умирает, и она должна страдать, как он… больше него.
Она плохая мать.
Эта мысль закралась в ее душу неделю назад – в коридорчике на втором этаже, где стены отделаны деревом. Она стояла тогда у застекленной двери, той самой, за которой сейчас бредит ее мальчик… если только это не общий их бред. Сквозь узорчатый хаос, вытравленный в стекле за большие деньги, виднелся детский силуэт. Его движения были по-взрослому яростны, он метался хищной тенью, на что-то обрушивался и что-то кромсал.
Открыв дверь, она нашла его таким же, как всегда: милым, неуклюжим пятилетним малышом. Игрушки были раскиданы по полу. У покемонов с роботами вышло побоище, только и всего. Но страха она себе не простила. Она плохая…
– Мама!..